— Смотрите! - воскликнула Ильгет.
Молодая женщина-гэла бежала к ним навстречу.. Одета в привычное платье из некрашеного полотна, но непокрытые темные волосы рассыпались по плечам.
— Рида! - воскликнула Иволга.
— Проницательные! Иволга! Ильгет!
Гэлийка остановилась в нерешительности, Ильгет тут же заключила ее в объятия.
— Я знала, знала, что вы придете! Как я рада!
— Это мой муж, Рида. Арнис.
Он церемонно слегка поклонился, как принято у гэла.
— Идемте же к нам в общину!
По дороге выяснились интересные вещи. Оказывается, Рида крестилась. Уже когда началась война. Уговорил ее Эннори, тот мальчик, которого Ильгет окрестила. А после войны и после страшного нашествия килийцев, когда в Агрену приехали первые квиринцы, среди них был и священник с монахиней-даритой, небольшая миссия. И теперь в городе существует небольшая церковь и при ней община, многие и живут прямо в общине,словно христиане первого века на Терре.
— А Эннори тоже с вами? - спросила Ильгет, - так хочется его увидеть!
Рида замедлила шаг. Опустила голову.
— А Эннори… его больше нет.
Мальчик погиб во время килийского нашествия. Тогда уже существовала небольшая христианская община, пусть и без священника - всего человек пять. Но все остальные как-то спаслись - Риды вот как раз не было в городе, она уезжала к родне.
Килийцы уничтожали символы Нинья Теннар, гэлийской веры, справедливо считая их символами сагонов. Так оно и было, ведь сагоны и выдавали себя за Нинья Теннар. Все идолы в городе были разбиты и уничтожены, новому тэйфину удалось бежать.
А вот Эннори не побежал никуда. Он даже попытался объяснить новую веру непримиримым воинам кили.
Они разгромили общину, сожгли деревянное Распятие и книги. Эннори предложили отказаться от веры в Христа, гибельной, по мнению килийцев, и в знак этого поклясться Великому Духу, веру в которого исповедовали они. Для язычников, веривших в Нинья Теннар, ничего особенного в этом не было, Великий Дух для них был лишь другим именем Ниньяпы, их верховного божества. Эннори отказался поклониться Великому Духу.
Ильгет давно уже не сдерживала слез. Старалась только не всхлипывать громко, совсем уж стыдно. Молодой квиринский священник, отец Антоний, рассказывал обо всем, не утаивая подробностей. Рида тоже плакала, не стыдясь, вытирая лицо длинным рукавом платья, как принято у гэла.
Здание общины было новым, построенным из вариопласта, но внутри отделанным под старину. На стене висел крест с Распятием, и еще чей-то неумелый рисунок, в котором с трудом можно было узнать лицо Эннори.
Он погиб до того, как здесь появились возможности голографической съемки. Его облик не сохранился для памяти.
Эннори умирал трое суток. Остальные члены общины, узнав о происходящем, боялись высунуться - да и правильно, их бы убили или заставили отречься, готовности же к смерти у них, даже еще некрещенных, не было. Рида вообще приехала в город уже после того, как ушли килийцы.
О том, что происходило, узнали со слов соседей. Никто из них не понял даже, чего ради этот парнишка пошел на такое. Пожимали плечами. Если бы килийцы хоть спрашивали его, где найти остальных христиан. Так ведь нет, не спрашивали. Всего-то, что требовалось - положить руку на жертвенник Великого Духа.
В конце концов Эннори прибили к самодельному кресту, чтобы он разделил участь Того, Кого исповедует. После трех дней пыток мальчик так ослаб, что не прожил на кресте и часа.
Ильгет очередной раз всхлипнула. Скосила глаза на Арниса. Против обыкновенного, он не пытался утешить ее, не взял даже за руку. Он и не плакал. У Иволги дрожали губы, и глаза подозрительно блестели. Но лицо Арниса было совершенно серым и неподвижным.
— Не плачьте, - сказал отец Антоний, с сочувствием глядя на Ильгет, - не плачьте, все правильно. Его молитвами на этой земле будет Церковь. Я знаю, что жаль, но потерпите.
Иволга уснула в конце концов, а вот Ильгет спать не могла. Подхватила четки и вышла в зал, где Распятие на стене и портрет Эннори. Неподвижная темная фигура Арниса застыла у стола.
Ильгет подошла, молча села напротив.
В окно светила полная луна, больший из спутников, Феаро. В этом свете глаза Арниса блестели, и ледяной холод плескался в них.
— Помолиться хотела, - сказала Ильгет, - все равно заснуть не могу.
Четки звякнули о стол. Арнис разлепил губы.
— Иль, они ведь за меня умирали. Там, в Святилище.
Ильгет протянула ладонь, коснулась руки Арниса.
— Ну и что? Это же не те килийцы. Не все же килийцы одинаковы. Не могут же они все быть ангелами или дьяволами.
— Не в этом дело, - прошептал Арнис, - я вдруг понял… если бы Искэйро был здесь, он мог бы… в этом участвовать.
Ильгет молчала, не зная, что сказать.
— Я же любил их, понимаешь? Они же мне как братья. Но и они… те - тоже могли бы.
Ильгет погладила его руку.
— Все слишком сложно, - сказала она.
Воины кили. Несгибаемые и непримиримые. Лишенные страха смерти и боли. Но не только своей - чужой тоже.
А мы-то чем лучше, подумала вдруг Ильгет, лицо ее перекосилось. Она вспомнила Анзору. И тут же испугалась - как бы Арнис не прочел ее мысли. Да нет, не сагон ведь он.
— Нам этого не понять, - сказала она, - давай помолимся лучше. Возьми.
Она протянула Арнису четки.
Вскоре 505й отряд вернулся на Квирин.
Как-то незаметно прошло лето - в походах и морских плаваниях, в работе, прогулках по Набережной, почти ежедневных купаниях. Пришла осень. Это было любимейшее, самое красивое время в Коринте - весь город покрыт золотой сетью. Небо особенно светло и прозрачно в это время, и особенно пронзителен вечерний свет. А потом золото превратилось в тускловатый мрачный багрянец, небо чаще стало сереть, и вот - не успели оглянуться - деревья беспомощно тянут в небо голые лапки, похожие на антенны.
Ильгет особенно нравилось писать роман в своем углу, под ногами ее лежала Шера, а иногда еще и Виль, и коричневый щенок, взятый в Центре, Ритика. Ритика с возрастом начала светлеть, и это было немного странно.
Арнис обычно садился работать рядом с Ильгет. Ей это нравилось, ведь все, что она писала - предназначалось Арнису и только ему. Мало ли, кто потом будет читать - главное, сказать все, что она хотела сказать Арнису. И когда он рядом, это еще проще.
Иногда Арнис вставал, подходил к окну и смотрел вдаль. Три сосны, оставшиеся от леска, так и стояли перед окном, они не желтели, ветер покачивал их неизменно пушистые темные ветви. И за ними стелилась неясная желто-серая даль, а когда ранним утром вставало солнце, на полнеба разгоралось неяркое алое зарево.
— Какие они удивительно спокойные, эти деревья, - говорил Арнис, - когда смотришь на них, заражаешься их тишиной. Вот подумай только, они стоят здесь и стоят. Мы мельтешим рядом, чьи-то жизни проходят, какие-то страсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124