Она мне доверяет.
— Как и я, — сказала Элизабет.
— А это очень важно.
Он встал из-за стола и подошел к ней. Взял ее за руки и сказал:
— Вы можете мне доверять. Вы знаете это?
— Да.
— И вы должны доверять себе и ждать.
— Я постараюсь.
Он улыбнулся.
— Вы смелая. И уже доказали это. Не сомневайтесь, я делаю все возможное.
— Я знаю.
— Как только я почувствую, что она вне опасности, я все ей расскажу. Она ведь тоже очень смелая. Только подумайте о том, что она сделала для вас.
Он заглянул ей в глаза.
— Я все время об этом думаю.
— И помните, я всегда готов вам помочь. — Он сделал паузу. — И Дэв.
Ее ресницы взметнулись вверх.
— Я знаю.
— Он действительно хочет вам помочь — и всегда хотел.
Молчание.
— Позвольте ему, — сказал Луис. — Он хочет этого. Очень.
Она утвердительно кивнула.
— Можно мне ее увидеть?
Это была мольба.
— Конечно.
Они поднялись на третий этаж, и он провел ее в маленькую комнату, уставленную стеклянными шкафами с лекарствами. Одна из стен была задернута занавеской. Луис отодвинул ее в сторону. За занавеской было окно, а за ним — комната, заполненная цветами и вечерним солнцем. Хелен Темпест спала на высокой белой больничной кровати, ее безмятежное лицо было обращено к свету.
« — Она получила успокоительное, — сказал Луис. Ей необходим отдых.
Он подождал некоторое время, затем, услышав легкий вздох Элизабет, задернул занавеску.
— Ну как, легче?
Она кивнула.
— Да.
— Я сделаю все возможное, — повторил Луис.
— Я знаю.
— Используйте это время, чтобы получше узнать себя. Дайте жизни вступить в свои права, и, когда вы понадобитесь вашей матери, вы будете в хорошей форме.
Она снова кивнула.
— И помните, я всегда здесь.
— Да. Спасибо.
Он проводил ее глазами, подождал, пока она сядет в машину, и помахал ей рукой. Только когда она выехала за ворота и скрылась из виду, он вернулся в больницу.
Она справится, подумал он. Она крепкая. Крепче, чем ее мать. Она способна за себя постоять. Ее мать никогда этого не умела, вот откуда все неприятности… Он вернулся в свой кабинет, сел за письменный стол и так и сидел, погруженный в свои мысли, когда сестра пришла ему напомнить, что пора делать назначения.
Элизабет вела машину, думая о том, что сказал ей Луис, Подъехав к полю для гольфа, она автоматически свернула на дорогу, которая вела к прибрежным дюнам.
Там она остановила машину и, глядя на море, отдалась своим мыслям.
Сумерки сгущались. Солнце садилось в море, превращая его в растопленное стекло, волны улеглись — лишь у берега змеилась полоска пены. Вокруг не было ни души. Только пальмы лениво покачивались под дуновением стихавшего ветра, только мерное шуршание гальки нарушало тишину.
Ее настроение было под стать пейзажу. Ее охватила печаль. Глубокая, щемящая печаль. Ей было жаль не себя — свою мать. Ее собственная жизнь могла не удаться, но жизнь ее матери кто-то намеренно исковеркал.
Рассказ Луиса, ее собственные мысли и догадки — все это сложилось в уродливую, мрачную картину. И все же где-то в глубине души она чувствовала подъем, тепло там, где так долго был холод. Ее не бросили. Мать любила ее. И как любила! Она поняла это, чувствовала это, помнила. Ее ум научился не только вспоминать, но и понимать.
Невидящими глазами она смотрела на пылающий солнечный диск, готовый погрузиться в позлащенную черноту моря. Их обеих использовали в своих целях… насильно поставили в неестественное, болезненное положение, надругались над ними и их желаниями, лишили любви и уверенности, которую она дает.
Ей вспомнились слова Дэва, который сказал:
«Чтобы любить другого, нужно сначала полюбить себя». Как это верно. Она себя не любила. Даже не нравилась себе. Он безошибочно вложил свой длинный сильный палец в глубокую трещину посередине, и все раскололось. В ней и впрямь была трещина. Она придумала себя. С начала до конца. Но она была совсем другой. Зеркальное стекло разбилось вдребезги, и она ощутила себя недавно родившейся на свет — розовой, трепещущей. Живой. Теперь она так много видела, чувствовала, понимала. Луис дополнил картину, которую нарисовал Дэв. Она была частью этой картины, изображавшей ее жизнь.
Странно. Теперь она стала уязвимее и вместе с тем сильней. Верно, вся сила в знании. Кому она это сказала? Ах, да, Дану Годфри в первый вечер. И снова ей показалось, что все, что с ней случилось, было предопределено. Что с той секунды, когда она услыхала звон колокола, судьба неотвратимо толкала ее к сегодняшнему дню, не позволяя остановиться и подобрать осколки прежнего «я», которые она роняла по дороге. Она все время чувствовала, что запуталась в паутине, но даже когда ей удавалось увернуться от клейких нитей, она запутывалась в других. Теперь, сидя здесь, она поняла, что липкий смрад остался позади. Ее овевал свежий бриз, она была чистой, полной сил, обновленной.
Она чувствовала, как все ее существо раскрывается навстречу жизни, она погружалась в воды памяти и выныривала из них, понимая, что они несут в себе не только боль и отчаяние, но и исцеление и покой.
Да, нужно ждать. Теперь она может это. Не только может, но и хочет. Дать что-нибудь, отдать все… И не только матери. Время настало. Дэв долго ждал, терпел, старался ее понять. Никогда не упрекал, не торопил.
Когда в Лондоне он предложил ей свою помощь, она попросила оставить ее в покое.
Он подчинился. В самолете, когда ей захотелось обдумать все, что с ней произошло за последние дни, Дэв держался в стороне. Но она все время чувствовала, что он рядом. Даже погрузившись в свои мысли, она ощущала его присутствие, его поддержку.
Он многому научил ее. Для начала — понимать собственное тело. Он пробудил в ней бурную, нетерпеливую жизнь плоти. Даже сейчас, думая о нем, она ощутила это нетерпение. Но это не все. Он научил ее любить не только телом, но и душой. Научил, что давать значит брать. И терпеливо ждал, пока она освоит эту науку. Теперь час пробил. Перед ней — недели ожидания, и ей понадобятся его поддержка, его сила, его непоколебимое доверие.
Внезапно ей захотелось услышать звук его мягкого, глубокого голоса, заглянуть в голубые глаза, почувствовать сильные, крепкие руки. Он долго ждал. И ей нужно сказать ему так много… Она вернулась в машину.
Темное небо было усыпано яркими звездами. Свет фар скользил по деревьям и кустам, выхватывая из мрака сверкающие гроздья цветов. Внезапно на повороте ее нога нажала на тормоз. Прямо перед ней влажно поблескивали резные позолоченные ворота. Старое кладбище.
Она выключила двигатель. Несколько секунд оставалась в машине, затем с решительным видом вылезла, прошла вперед, вернулась и включила фары. На этот раз она взялась за львиные головы, служившие ручками, и толкнула ворота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
— Как и я, — сказала Элизабет.
— А это очень важно.
Он встал из-за стола и подошел к ней. Взял ее за руки и сказал:
— Вы можете мне доверять. Вы знаете это?
— Да.
— И вы должны доверять себе и ждать.
— Я постараюсь.
Он улыбнулся.
— Вы смелая. И уже доказали это. Не сомневайтесь, я делаю все возможное.
— Я знаю.
— Как только я почувствую, что она вне опасности, я все ей расскажу. Она ведь тоже очень смелая. Только подумайте о том, что она сделала для вас.
Он заглянул ей в глаза.
— Я все время об этом думаю.
— И помните, я всегда готов вам помочь. — Он сделал паузу. — И Дэв.
Ее ресницы взметнулись вверх.
— Я знаю.
— Он действительно хочет вам помочь — и всегда хотел.
Молчание.
— Позвольте ему, — сказал Луис. — Он хочет этого. Очень.
Она утвердительно кивнула.
— Можно мне ее увидеть?
Это была мольба.
— Конечно.
Они поднялись на третий этаж, и он провел ее в маленькую комнату, уставленную стеклянными шкафами с лекарствами. Одна из стен была задернута занавеской. Луис отодвинул ее в сторону. За занавеской было окно, а за ним — комната, заполненная цветами и вечерним солнцем. Хелен Темпест спала на высокой белой больничной кровати, ее безмятежное лицо было обращено к свету.
« — Она получила успокоительное, — сказал Луис. Ей необходим отдых.
Он подождал некоторое время, затем, услышав легкий вздох Элизабет, задернул занавеску.
— Ну как, легче?
Она кивнула.
— Да.
— Я сделаю все возможное, — повторил Луис.
— Я знаю.
— Используйте это время, чтобы получше узнать себя. Дайте жизни вступить в свои права, и, когда вы понадобитесь вашей матери, вы будете в хорошей форме.
Она снова кивнула.
— И помните, я всегда здесь.
— Да. Спасибо.
Он проводил ее глазами, подождал, пока она сядет в машину, и помахал ей рукой. Только когда она выехала за ворота и скрылась из виду, он вернулся в больницу.
Она справится, подумал он. Она крепкая. Крепче, чем ее мать. Она способна за себя постоять. Ее мать никогда этого не умела, вот откуда все неприятности… Он вернулся в свой кабинет, сел за письменный стол и так и сидел, погруженный в свои мысли, когда сестра пришла ему напомнить, что пора делать назначения.
Элизабет вела машину, думая о том, что сказал ей Луис, Подъехав к полю для гольфа, она автоматически свернула на дорогу, которая вела к прибрежным дюнам.
Там она остановила машину и, глядя на море, отдалась своим мыслям.
Сумерки сгущались. Солнце садилось в море, превращая его в растопленное стекло, волны улеглись — лишь у берега змеилась полоска пены. Вокруг не было ни души. Только пальмы лениво покачивались под дуновением стихавшего ветра, только мерное шуршание гальки нарушало тишину.
Ее настроение было под стать пейзажу. Ее охватила печаль. Глубокая, щемящая печаль. Ей было жаль не себя — свою мать. Ее собственная жизнь могла не удаться, но жизнь ее матери кто-то намеренно исковеркал.
Рассказ Луиса, ее собственные мысли и догадки — все это сложилось в уродливую, мрачную картину. И все же где-то в глубине души она чувствовала подъем, тепло там, где так долго был холод. Ее не бросили. Мать любила ее. И как любила! Она поняла это, чувствовала это, помнила. Ее ум научился не только вспоминать, но и понимать.
Невидящими глазами она смотрела на пылающий солнечный диск, готовый погрузиться в позлащенную черноту моря. Их обеих использовали в своих целях… насильно поставили в неестественное, болезненное положение, надругались над ними и их желаниями, лишили любви и уверенности, которую она дает.
Ей вспомнились слова Дэва, который сказал:
«Чтобы любить другого, нужно сначала полюбить себя». Как это верно. Она себя не любила. Даже не нравилась себе. Он безошибочно вложил свой длинный сильный палец в глубокую трещину посередине, и все раскололось. В ней и впрямь была трещина. Она придумала себя. С начала до конца. Но она была совсем другой. Зеркальное стекло разбилось вдребезги, и она ощутила себя недавно родившейся на свет — розовой, трепещущей. Живой. Теперь она так много видела, чувствовала, понимала. Луис дополнил картину, которую нарисовал Дэв. Она была частью этой картины, изображавшей ее жизнь.
Странно. Теперь она стала уязвимее и вместе с тем сильней. Верно, вся сила в знании. Кому она это сказала? Ах, да, Дану Годфри в первый вечер. И снова ей показалось, что все, что с ней случилось, было предопределено. Что с той секунды, когда она услыхала звон колокола, судьба неотвратимо толкала ее к сегодняшнему дню, не позволяя остановиться и подобрать осколки прежнего «я», которые она роняла по дороге. Она все время чувствовала, что запуталась в паутине, но даже когда ей удавалось увернуться от клейких нитей, она запутывалась в других. Теперь, сидя здесь, она поняла, что липкий смрад остался позади. Ее овевал свежий бриз, она была чистой, полной сил, обновленной.
Она чувствовала, как все ее существо раскрывается навстречу жизни, она погружалась в воды памяти и выныривала из них, понимая, что они несут в себе не только боль и отчаяние, но и исцеление и покой.
Да, нужно ждать. Теперь она может это. Не только может, но и хочет. Дать что-нибудь, отдать все… И не только матери. Время настало. Дэв долго ждал, терпел, старался ее понять. Никогда не упрекал, не торопил.
Когда в Лондоне он предложил ей свою помощь, она попросила оставить ее в покое.
Он подчинился. В самолете, когда ей захотелось обдумать все, что с ней произошло за последние дни, Дэв держался в стороне. Но она все время чувствовала, что он рядом. Даже погрузившись в свои мысли, она ощущала его присутствие, его поддержку.
Он многому научил ее. Для начала — понимать собственное тело. Он пробудил в ней бурную, нетерпеливую жизнь плоти. Даже сейчас, думая о нем, она ощутила это нетерпение. Но это не все. Он научил ее любить не только телом, но и душой. Научил, что давать значит брать. И терпеливо ждал, пока она освоит эту науку. Теперь час пробил. Перед ней — недели ожидания, и ей понадобятся его поддержка, его сила, его непоколебимое доверие.
Внезапно ей захотелось услышать звук его мягкого, глубокого голоса, заглянуть в голубые глаза, почувствовать сильные, крепкие руки. Он долго ждал. И ей нужно сказать ему так много… Она вернулась в машину.
Темное небо было усыпано яркими звездами. Свет фар скользил по деревьям и кустам, выхватывая из мрака сверкающие гроздья цветов. Внезапно на повороте ее нога нажала на тормоз. Прямо перед ней влажно поблескивали резные позолоченные ворота. Старое кладбище.
Она выключила двигатель. Несколько секунд оставалась в машине, затем с решительным видом вылезла, прошла вперед, вернулась и включила фары. На этот раз она взялась за львиные головы, служившие ручками, и толкнула ворота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129