Однако это не мешало нам составлять странную пару. Его отличала суровость истинного служителя Божьего: он редко пил, часто молился и постоянно высматривал души, которые мог бы спасти. Он создал для себя религию прошения, и хотя теперь он тверд в англиканстве и утверждает, что всегда был таким, я-то знаю, что в те дни он склонялся к диссидентству. Натурально, это навлекало на него подозрения в те дни, когда ненависть принималась за стойкое мужество, а мелочность духа – за свидетельство верности. Теперь я с некоторым стыдом сознаюсь, что в те дни мне очень нравилось его смущать: чем больше он молился, тем больше я смеялся, и чем больше он корпел над книгами, тем больше я откупоривал бутылок и заставлял его краснеть. Правду сказать, Томас подавлял в себе соблазн проводить время за вином и с девушками точно так же, как мне приходилось бороться, чтобы преодолевать благочестивый ужас, который в глухие часы ночи овладевал мной. А порой внезапная вспышка гнева или проблеск жестокости в его словах выдавали внимательному наблюдателю, что его доброта и кротость не были природным Божьим даром, но выковывались в тяжелой битве с тьмой в глубинах его души. Как я упомянул, Гров, на свою беду, терзал его столь постоянно, что однажды вечером битва эта была на краткий срок проиграна.
При всем при том со мной Томас был неизменно терпеливым и внимательным, и мы были взаимно полезны, как это порой случается с людьми, чьи характеры прямо противоположны. Я давал ему советы в его богословских блужданиях, и, надо сказать, здравые, ведь теперь он епископ. А он с неиссякаемым терпением слушал в пятидесятый раз мое описание того, как я ухвачу Джона Турлоу и перережу ему горло.
Я услышал, как он переводит дух, готовясь вновь меня увещевать.
– Должен напомнить тебе, что прощение есть один из Божьих даров и что милосердие есть сила, а не слабость, – сказал он.
– Вздор! – возразил я. – Я никому прощать не намерен. И он еще жив только потому, что у меня нет доказательства, которое необходимо мне, чтобы избежать обвинения в убийстве. – И тут я снова рассказал ему всю историю.
– Беда в том, – заключил я, – что мне непонятно, как действовать дальше. Что ты об этом думаешь?
– Ты хочешь узнать мое взвешенное мнение?
– Разумеется.
– Смирись с Божьей волей, продолжай занятия и стань адвокатом.
– Я спрашивал не о том. Я спрашивал, как мне найти доказательство? Если ты мне друг, то будь добр, отложи свое выискивающее блох богословие и помоги мне.
– Я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь, чтобы я дал тебе совет, который может подвергнуть опасности твою душу.
– Совершенно верно. Именно этого я и хочу.
Томас вздохнул.
– Но, предположим, ты найдешь свое доказательство. Что тогда? Пойдешь дальше и совершишь убийство?
– Это будет зависеть от доказательства. Если оно будет безупречным, я убью Турлоу, как он убил моего отца.
– Твоего отца никто не убивал.
– Ты понимаешь, о чем я говорю.
– Ты твердишь, что твоего отца предали и ложно опозорили. Правосудие не свершилось. Так не лучше ли исправить эту несправедливость, воззвав к правосудию теперь?
– Ты не хуже меня знаешь, во что обходится предъявление обвинения кому бы то ни было. Откуда я возьму деньги?
– Я просто указал на одну из возможностей. Дашь ли ты мне слово, что выберешь этот способ, если будет возможно, а не возьмешь дело в свои руки?
– Если будет возможно, в чем я сомневаюсь, то даю.
– Вот и хорошо, – сказал он с облегчением. – В таком случае мы можем приступить к планированию твоей кампании. Конечно, если у тебя еще нет плана. Скажи мне, Джек… прежде я не спрашивал, потому что ты не допускал такого вопроса. Но какое, собственно, предательство приписывают твоему отцу?
– Не знаю, – сказал я. – Как ни нелепо, но мне так и не удалось открыть, что ему приписали. Мой опекун, сэр Уильям Комптон, с тех пор со мной не разговаривал, мой дядя отказывается даже упоминать имя моего отца, матушка скорбно качает головой и ничего не отвечает на самые прямые вопросы.
Дослушав мой откровенный ответ, Томас прищурился.
– Тебе известен преступник, но ты толком не знаешь, в чем состоит преступление? Довольно необычное положение для правоведа, ты не находишь?
– Пожалуй. Но мы живем в необычные времена. Я исхожу из того, что мой отец ни в чем не виновен. Или ты отрицаешь, что таков мой долг? И что в этом деле ни религия, ни закон не оставляют мне выбора? Не говоря уж о том, что мой отец, я знаю твердо, был не способен на подобную низость.
– Признаю, что это необходимое исходное положение.
– И ты признаешь, что Джон Турлоу как статс-секретарь несет ответственность за все, что относится к уничтожению всякого, кто угрожал власти Кромвеля?
– Да.
– Значит, Турлоу безоговорочно виновен, – заключил я просто.
– Но если твоя юридическая логика так неопровержима, зачем тебе требуется доказательство?
– Затем, что мы живем в смутное время, когда закон стал орудием власть имущих, и они опутывают его всякими установлениями, чтобы избежать кары. Вот зачем. А кроме того, моего отца так ославили, что люди отказываются видеть очевидное.
Томас только что-то пробурчал, так как в законах не разбирался и верил, будто они имеют какое-то отношение к правосудию. Вот и я думал так до того, как начал их изучать.
– Чтобы одержать победу в суде, – продолжал я, – мне необходимо доказать, что в силу своего характера мой отец ни на какое предательство вообще способен не был. Однако он объявлен предателем, и мне надо установить, кто распустил эти сплетни и с какой целью. Только тогда суд может принять дело к рассмотрению.
– И как же ты намерен за это взяться? Кто может сказать тебе правду?
– Таких мало. И почти все они пребывают при дворе. Уже препятствие, потому что у меня нет средств отправиться туда.
Томас, милая душа, сочувственно кивнул:
– Я был бы истинно рад, если бы ты позволил мне поспособствовать тебе.
– Не говори глупостей, – сказал я. – Ты ведь даже беднее меня. Бог свидетель, я благодарен тебе, но, боюсь, у тебя не найдется столько, сколько мне требуется.
Томас покачал головой и поскреб подбородок, как было у него в привычке перед началом доверительного разговора.
– Милый друг, прошу, пусть это тебя не заботит. Мои виды на будущее недурны и обещают стать еще лучше. Приход Истон-Парва через десять месяцев перейдет в распоряжение лорда Мейнарда. Он попросил смотрителя и тринадцать старших членов факультета рекомендовать ему кого-нибудь, и смотритель уже намекнул, что, по его мнению, я подойду во всех отношениях, если только покажу свою приверженность доктрине. Это потребует усилий, но я стисну зубы, и тогда восемьдесят фунтов в год будут мои. То есть если мне удастся взять верх над доктором Гровом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216