– Сомневаюсь, что она надолго станет обузой для вашего кошелька, – ответил я. – Кстати, мне нужно поговорить с вами и об этом. Она теряет силы, и если дочь умрет, я убежден, что угасание духа одной роковым образом скажется на другой.
Я изложил ему мои опасения, добавив, что, по моему мнению, есть лишь одно средство спасти старушку. Он слушал очень внимательно.
– Ей необходимо влить еще крови, Лоуэр, – сказал я. – Причем чью-то другую, кого-то достаточно сильного и здорового, чтобы взять верх над духом дочери. И незамедлительно. Если Сару будут судить завтра, ее казнят послезавтра. И времени почти не остается.
– Вы убеждены в этом?
– Полностью. Она уже угасает вместе с духом дочери, все признаки налицо. И никакой другой причины я не нахожу.
Он хмыкнул.
– То есть вы хотите заняться этим сегодня?
– Да. Ради нее и во имя нашей дружбы я прошу вашей помощи в этом заключительном опыте.
В подобии дружеской близости мы еще раз обошли сад, пока он взвешивал ход моих рассуждений.
– Возможно, вы и правы, – сказал он наконец. – Если только не существует нечто, нам неизвестное.
– Если оно нам неизвестно, мы не можем принимать его во внимание, – указал я.
Он снова хмыкнул, а потом сделал глубокий вздох, указывающий, что он принял решение.
– Ну хорошо, – сказал он. – Сегодня вечером. Я приведу кого-нибудь из садовников, на чье молчание можно будет положиться.
– А почему не днем?
– Потому что мне нужно побывать у нее. Чтобы ее получить, необходимо письмо с ее распоряжением, надлежащим образом подписанное и заверенное свидетелями. Это потребует времени. Дело должно быть сделано до начала процесса. Вы знаете, что ее сожгут?
– Сэр Джон мне говорил.
– Таким образом, возможность ее использования не так уж велика если только мне не удастся убедить сэра Джона повлиять на судью. – Он поклонился. – Не тревожьтесь, мы все успеем. После ужина встретимся в «Ангеле» и позаботимся о матери.
Остальную часть дня я провел над письмами и в меланхолии. Решив уехать сразу же по исполнении моих обязательств, я хотел покинуть Оксфорд как можно быстрее. Только вдова Бланди удерживала меня там, так как теперь я знал, что с ней происходит, когда меня нет рядом. Судьба Сары Бланди меня отнюдь не радовала, особых надежд касательно ее матери я не питал и совсем утратил доверие к моему другу. Мне хотелось принять его заверения в его верности мне, да я их и принял, но семена сомнения были посеяны и тревожили мою душу.
Я не гордец, но я ревниво отношусь к моей чести и достоинству. А Лоуэр нанес им тяжкий удар, когда поставил просьбу Рена выше моих прав. Пусть он и признал свою вину, это не загладило причиненной мне обиды и укрепило недоверие к нему, рожденное его необузданной вспыльчивостью.
Иными словами, я был в весьма унылом расположении духа к тому времени, когда Лоуэр вошел в «Ангела» с испитым, недужного вида замухрышкой – младшим садовником его колледжа, как он мне его представил. За шиллинг он уступит свою кровь миссис Бланди.
– Но он же не подходит! – вскричал я. – Только поглядите на него! Не удивлюсь, если он болен даже тяжелее самой миссис Бланди. Полезнее было бы перелить ее кровь ему. Мне требуется кто-то здоровый, полный жизненных сил.
– Так он же необыкновенно силен. Так? – добавил он, впервые обратившись к садовнику.
Последний, увидев, что Лоуэр смотрит на него, раздвинул губы в щербатой улыбке и заржал по-жеребячьи.
– Великое его достоинство, – сказал Лоуэр, когда тот прильнул квартовой кружке эля, – заключается в том, что он глух и нем. Доктор Уоллис пытался научить его говорить, но тщетно. Писать тоже не умеет. И таким образом, можно не опасаться, что он проболтается. А это, признайтесь, весьма существенно. Хотя слава их семьи уже такова, что, стань известно, каким средством поддерживается жизнь матери, я не удивлюсь, если ее отправят на костер вместе с дочерью. Эй, малый, выпей-ка еще кружечку! – Он махнул рукой, и вскоре перед беднягой стояла новая кварта эля. – Так будет лучше, – объяснил он. – Я не хочу, чтобы он сбежал, когда поймет, что мы затеваем.
Мне это не нравилось, хотя я признавал справедливость его слов. Однако насколько же иным стало мое отношение к нему, если я искал скрытой причины в использовании человека, который не мог бы дать показания относительно того, что произошло.
– Вы посетили тюрьму?
Он возвел глаза к небу.
– О Господи, да. Ну и денек же я провел!
– Она передумала?
– Отнюдь. Мы написали положенное письмо… а вы знали, что она умеет читать и писать не хуже нас с вами? Я был просто поражен! И засвидетельствовали его, как положено. С этим никаких хлопот не было. Чего не скажешь о сэре Джоне.
– Он был против? Почему?
– Потому что мне не удалось убедить его, что у него есть какие-то обязательства по отношению к ней. Проклятый педант, если дозволительно так выразиться.
– Так, значит, никакого трупа?
Он посмотрел на меня с отчаянием.
– Если я и получу ее, так по окончании должен буду вернуть для сожжения на костре. Мировой судья разрешит мне лишь временное владение телом. Но даже это лучше, чем ничего. Позднее я вернусь и поищу способа убедить его.
Он посмотрел на садовника, который допивал третью квартовую кружку.
– Так идемте! Покончим с этим, пока он еще держится на ногах. Знаете, – сказал он, когда мы подняли садовника на ноги, – мне эта семейка до ужаса надоела. Чем раньше обе умрут, тем лучше… Проклятие! Кола, я сожалею…
И его восклицание, и его извинение были вполне уместны. Полоумный садовник, видимо, пил еще до того, как Лоуэр привел его сюда, и три кварты, которые он выдул, пока мы беседовали, совсем его доконали. Глупая улыбка у него на лице сменилась испугом, он соскользнул на пол, и его вырвало на башмаки Лоуэра. Лоуэр отпрыгнул, с омерзением их разглядывая, затем пнул садовника, убеждаясь в его бесчувственном состоянии.
– Так что же нам делать?
– Я не намерен использовать его, – сказал я. – Нам пришлось бы самим тащить его туда на руках. А процедура трудна, даже когда участник согласен.
– Когда мы вышли из колледжа, он выглядел достаточно трезвым.
Я грустно покачал головой:
– Это ваша вина, Лоуэр. Вы знали, как это важно, и подвели меня.
– Я принес извинения.
– Что мне в них? Нам придется отложить лечение до завтра. И уповать, что она протянет столько. Отсрочка может ее убить.
– Я думаю, ваше лечение в любом случае приведет к тому же, – сказал он холодно.
– Я не слышал, чтобы вы говорили так прежде.
– Вы ведь не спрашивали.
Я открыл было рот, чтобы ответить, но воздержался. Что толку? По причинам, мне неведомым, почти все, что мы говорили друг другу, воспринималось как упрек или оскорбление. Он отказывался объяснить свое поведение, а я искренне не находил за собой никакой вины и потому ничего поделать не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216