Так же вальяжно и уютно. Легко представить себе, как они разбегаются в разные стороны, стоит только грозно сказать им «брысь».
В конце зала громко требовал себе стол добрый приятель всех модных девушек, гомосексуалист с редким, даже для гомосексуалистов, чувством юмора.
– Слушай, – говорю я, поравнявшись с ним. – Там один журнал хочет напечатать фотографию молодого человека, который был моей первой любовью. Ну, фотографию, его рассказ, как это было, и все такое.
– А что? Прикольно, – отвечает он.
– Ну, в том смысле, каким он был и каким стал. Понимаешь?
– Ты хочешь, чтобы я был твоей первой любовью?
– Ага.
Он хохочет.
– И я им скажу, что с тех пор не смог влюбиться ни в одну женщину!
Иду дальше, приветливо кивая направо и налево.
Какие-то лица за другими столами. Незнакомые, которые кажутся знакомыми, и знакомые, которых не узнаешь. Но все равно улыбаешься и здороваешься.
Вообще, звезды в России – самые воспитанные люди.
До тех пор, пока твои фотографии не появляются в журналах, ты – просто на всякий случай, – встретив кого-нибудь, отворачиваешься. После – так же на всякий случай – радостно улыбаешься.
– Привет! – встречаю условно знакомого мне человека. Я читала в журнале, что он стал художником. Мне понравились его работы. Такие же яркие, как мои мечты. И такие же абстрактные. – Поздравляю! Я видела твои картины и совершенно влюбилась в них! Супер!
Мы целуемся, обнимаемся. Он доволен.
– Какие картины? – спрашивает он.
– Твои! – радуюсь я. – В журнале!
Он протягивает мне бокал, мы чокаемся.
– Я не умею рисовать! – говорит он.
Ресторан наполнен гулом голосов, тапера почти не слышно.
Я уже понимаю, что с кем-то перепутала его.
– Желтая пресса? – предполагает он.
Я киваю.
У него звонит телефон.
– Да, здорово! – кричит он в трубку. – В «GQ»! Мне тут журнал принесли, так там написано, что я художник! Ага… Вот и скажи мне, как художник художнику: ты едешь?
К нам подходит молоденький промоутер одного из модных клубов. Целует меня в щеку, демонстрируя окружающим панибратское отношение со звездами.
– Видишь, кто с моей бывшей девушкой сидит? – он одними глазами, не оборачиваясь, показывает в сторону выхода.
– Кто это? – вежливо интересуюсь я.
Он почтительно называет номер в «золотой сотне» списка «Forbes». Из четвертой двадцатки.
– Ты что, всех знаешь? По номерам? – удивляюсь я.
– Я вообще-то считаю себя образованным человеком, – обижается он. – Я знаешь сколько журналов читаю?
– Здорово. Молодец, – я одобрительно киваю.
И мысленно представляю, как смешно будет выглядеть сегодняшний вечер в моем дневнике. Особенно этот эпизод.
Я возвращаюсь за наш стол.
Катя красит губы, заглядывая в пудреницу.
Рядом с Мариной Сми – молодой человек в розовом галстуке и сиреневом пиджаке.
Его смущает девственность нашего стола, и он заказывает вазу с фруктами.
Углеводы на ночь никто не ест.
Катя кладет в каждый бокал по клубничке и произносит тост. За мой отъезд.
Приехала Чернова и не сказала Кате, что та похудела. Катя это заметила, но виду не подала. Пока.
Мельком взглянув на незнакомого молодого человека в розовом галстуке, Чернова шепчет мне в ухо:
– Сережа в больнице. Он хотел отравиться. Еле откачали.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза.
Сережа – ее девятнадцатилетний сын. Его недавно выгнали из колледжа в Америке. Из школы в Англии его выгнали в прошлом году.
– Я только что оттуда, – очень серьезно говорит Чернова. – Не дай бог никому…
1
…Первый раз мой маньяк позвонил мне, когда я была в тренажерном зале. Редкий случай. Как потом выяснилось, гораздо более редкий, чем звонки маньяков.
Он попросил меня к телефону.
– Я вас слушаю! – почему-то игриво ответила я.
Это было еще то время, когда я не говорила нагло в трубку: «Нет, ее нет по этому телефону. Запишите номер ее директора. Ее зовут Регина», даже не пытаясь менять голос.
– А что вы делаете сегодня вечером? – без всякого выражения поинтересовались в трубке голосом, от которого потом еще целый год меня бросало в жар.
– Вечером? – Я глупо захихикала, вот что значит: спорт вырабатывает адреналин. Зачастую – излишний. – Ас кем я говорю?
– Ну… скажем так… я хотел бы прочитать вашу книгу. Где ее можно купить?
– Послушайте, вам надо позвонить в издательство. А вообще-то во всех магазинах… – Тренер уже кивал мне, стоя рядом с огромным тренажером, похожим на пыточный инструмент времен инквизиции.
– Но, я думаю, нам все равно придется с вами встретиться, – сказал голос.
– О! – вдруг оживилась я, как самая последняя дурочка. С тех пор в тренажерном зале я отключаю телефон. – Так, может быть, вы – маньяк?
– Маньяк? – Голос в трубке неожиданно повеселел. – Точно: маньяк.
– Знаете что, господин маньяк? Всего вам доброго.
– А я вам этого не пожелаю…
Я бросила трубку. «Идиот какой-то», – уговаривала я себя. Но на душе было тоскливо и тревожно. Как в детстве, когда маму вызывали в школу. Когда ты не догадываешься, что будет, но одно знаешь наверняка: точно ничего хорошего.
– One! Two! Three! – скандирует моя эпиля-торша, громко, бодро, с улыбкой старшей пионервожатой. Она работала эпиляторшей в Варшаве, потом – в Лос-Анджелесе, теперь – у нас.
Она так кричит, что кричать самой уже нет смысла.
– One! Two! Three! – Рывок. Улыбка. – Fashion is a lifestyle! One! Two! Three!
Интересно, если с утра по сто раз слушать: «Fashion is a lifestyle!» – это как-то отразится на поведении в течение дня?
После эпиляции нельзя принимать ванну. Зачем же я ее налила? Да еще высыпала туда полкоробки соли из Лондона, из «Halkin Hotel»?
– One! Two! Three! – Последний рывок, и я снова могу надеть мини-юбку.
Очень удобно: моя эпиляторша делает еще и маникюр. Я опустила пальцы в ванночку с теплой водой.
Зазвонил телефон. Номер моей подруги Кати Беру трубку мокрыми руками.
– Дома? – Мне ее голос показался каким-то неестественным. Я пристроила трубку на плече, отправляя пальцы обратно в тепло.
– Дома. Привет. У меня маникюр. Ты куда вчера пропала?
Всхлипывания, стоны, частые гудки.
Маникюрша вытирает мне правую руку, и я набираю номер Кати. Левая – в ванночке.
Я одновременно и слышу и вижу свою взлохмаченную, зареванную подругу. Слышу «алле» в трубке, вижу – в дверях моей ванной.
– Катя! Бедная моя! Что случилось?
Подушка под мышкой, слезы, запах перегара.
Катя еще не ложилась со вчерашнего вечера.
– Я не хочу жить, понимаешь? Я не могу жить! Ты знаешь, что это такое, когда не хочешь жить?
С Катей это уже неделю. Неделю она ложится в десять утра; встает в три; рыдает в телефонную трубку; заезжает за кем-нибудь из подруг; ужин в ресторане – шампанское, смех, хорошее настроение, иногда – угрозы в адрес того, с кем рассталась неделю назад. Потом – зажигательные танцы в клубе или неистовые песни в караоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
В конце зала громко требовал себе стол добрый приятель всех модных девушек, гомосексуалист с редким, даже для гомосексуалистов, чувством юмора.
– Слушай, – говорю я, поравнявшись с ним. – Там один журнал хочет напечатать фотографию молодого человека, который был моей первой любовью. Ну, фотографию, его рассказ, как это было, и все такое.
– А что? Прикольно, – отвечает он.
– Ну, в том смысле, каким он был и каким стал. Понимаешь?
– Ты хочешь, чтобы я был твоей первой любовью?
– Ага.
Он хохочет.
– И я им скажу, что с тех пор не смог влюбиться ни в одну женщину!
Иду дальше, приветливо кивая направо и налево.
Какие-то лица за другими столами. Незнакомые, которые кажутся знакомыми, и знакомые, которых не узнаешь. Но все равно улыбаешься и здороваешься.
Вообще, звезды в России – самые воспитанные люди.
До тех пор, пока твои фотографии не появляются в журналах, ты – просто на всякий случай, – встретив кого-нибудь, отворачиваешься. После – так же на всякий случай – радостно улыбаешься.
– Привет! – встречаю условно знакомого мне человека. Я читала в журнале, что он стал художником. Мне понравились его работы. Такие же яркие, как мои мечты. И такие же абстрактные. – Поздравляю! Я видела твои картины и совершенно влюбилась в них! Супер!
Мы целуемся, обнимаемся. Он доволен.
– Какие картины? – спрашивает он.
– Твои! – радуюсь я. – В журнале!
Он протягивает мне бокал, мы чокаемся.
– Я не умею рисовать! – говорит он.
Ресторан наполнен гулом голосов, тапера почти не слышно.
Я уже понимаю, что с кем-то перепутала его.
– Желтая пресса? – предполагает он.
Я киваю.
У него звонит телефон.
– Да, здорово! – кричит он в трубку. – В «GQ»! Мне тут журнал принесли, так там написано, что я художник! Ага… Вот и скажи мне, как художник художнику: ты едешь?
К нам подходит молоденький промоутер одного из модных клубов. Целует меня в щеку, демонстрируя окружающим панибратское отношение со звездами.
– Видишь, кто с моей бывшей девушкой сидит? – он одними глазами, не оборачиваясь, показывает в сторону выхода.
– Кто это? – вежливо интересуюсь я.
Он почтительно называет номер в «золотой сотне» списка «Forbes». Из четвертой двадцатки.
– Ты что, всех знаешь? По номерам? – удивляюсь я.
– Я вообще-то считаю себя образованным человеком, – обижается он. – Я знаешь сколько журналов читаю?
– Здорово. Молодец, – я одобрительно киваю.
И мысленно представляю, как смешно будет выглядеть сегодняшний вечер в моем дневнике. Особенно этот эпизод.
Я возвращаюсь за наш стол.
Катя красит губы, заглядывая в пудреницу.
Рядом с Мариной Сми – молодой человек в розовом галстуке и сиреневом пиджаке.
Его смущает девственность нашего стола, и он заказывает вазу с фруктами.
Углеводы на ночь никто не ест.
Катя кладет в каждый бокал по клубничке и произносит тост. За мой отъезд.
Приехала Чернова и не сказала Кате, что та похудела. Катя это заметила, но виду не подала. Пока.
Мельком взглянув на незнакомого молодого человека в розовом галстуке, Чернова шепчет мне в ухо:
– Сережа в больнице. Он хотел отравиться. Еле откачали.
Мы смотрим друг другу прямо в глаза.
Сережа – ее девятнадцатилетний сын. Его недавно выгнали из колледжа в Америке. Из школы в Англии его выгнали в прошлом году.
– Я только что оттуда, – очень серьезно говорит Чернова. – Не дай бог никому…
1
…Первый раз мой маньяк позвонил мне, когда я была в тренажерном зале. Редкий случай. Как потом выяснилось, гораздо более редкий, чем звонки маньяков.
Он попросил меня к телефону.
– Я вас слушаю! – почему-то игриво ответила я.
Это было еще то время, когда я не говорила нагло в трубку: «Нет, ее нет по этому телефону. Запишите номер ее директора. Ее зовут Регина», даже не пытаясь менять голос.
– А что вы делаете сегодня вечером? – без всякого выражения поинтересовались в трубке голосом, от которого потом еще целый год меня бросало в жар.
– Вечером? – Я глупо захихикала, вот что значит: спорт вырабатывает адреналин. Зачастую – излишний. – Ас кем я говорю?
– Ну… скажем так… я хотел бы прочитать вашу книгу. Где ее можно купить?
– Послушайте, вам надо позвонить в издательство. А вообще-то во всех магазинах… – Тренер уже кивал мне, стоя рядом с огромным тренажером, похожим на пыточный инструмент времен инквизиции.
– Но, я думаю, нам все равно придется с вами встретиться, – сказал голос.
– О! – вдруг оживилась я, как самая последняя дурочка. С тех пор в тренажерном зале я отключаю телефон. – Так, может быть, вы – маньяк?
– Маньяк? – Голос в трубке неожиданно повеселел. – Точно: маньяк.
– Знаете что, господин маньяк? Всего вам доброго.
– А я вам этого не пожелаю…
Я бросила трубку. «Идиот какой-то», – уговаривала я себя. Но на душе было тоскливо и тревожно. Как в детстве, когда маму вызывали в школу. Когда ты не догадываешься, что будет, но одно знаешь наверняка: точно ничего хорошего.
– One! Two! Three! – скандирует моя эпиля-торша, громко, бодро, с улыбкой старшей пионервожатой. Она работала эпиляторшей в Варшаве, потом – в Лос-Анджелесе, теперь – у нас.
Она так кричит, что кричать самой уже нет смысла.
– One! Two! Three! – Рывок. Улыбка. – Fashion is a lifestyle! One! Two! Three!
Интересно, если с утра по сто раз слушать: «Fashion is a lifestyle!» – это как-то отразится на поведении в течение дня?
После эпиляции нельзя принимать ванну. Зачем же я ее налила? Да еще высыпала туда полкоробки соли из Лондона, из «Halkin Hotel»?
– One! Two! Three! – Последний рывок, и я снова могу надеть мини-юбку.
Очень удобно: моя эпиляторша делает еще и маникюр. Я опустила пальцы в ванночку с теплой водой.
Зазвонил телефон. Номер моей подруги Кати Беру трубку мокрыми руками.
– Дома? – Мне ее голос показался каким-то неестественным. Я пристроила трубку на плече, отправляя пальцы обратно в тепло.
– Дома. Привет. У меня маникюр. Ты куда вчера пропала?
Всхлипывания, стоны, частые гудки.
Маникюрша вытирает мне правую руку, и я набираю номер Кати. Левая – в ванночке.
Я одновременно и слышу и вижу свою взлохмаченную, зареванную подругу. Слышу «алле» в трубке, вижу – в дверях моей ванной.
– Катя! Бедная моя! Что случилось?
Подушка под мышкой, слезы, запах перегара.
Катя еще не ложилась со вчерашнего вечера.
– Я не хочу жить, понимаешь? Я не могу жить! Ты знаешь, что это такое, когда не хочешь жить?
С Катей это уже неделю. Неделю она ложится в десять утра; встает в три; рыдает в телефонную трубку; заезжает за кем-нибудь из подруг; ужин в ресторане – шампанское, смех, хорошее настроение, иногда – угрозы в адрес того, с кем рассталась неделю назад. Потом – зажигательные танцы в клубе или неистовые песни в караоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46