Часть первая
I
Он велел подбросить дров в огонь. Вскоре заиграло высокое пламя. Если долго смотреть на пламя, а потом осмотреться вокруг, то кажется, что темень повсюду: не видно углов большой комнаты, не видно черного потолка, и пола не видно. Идолов – этих резных столбов – тоже не видно.
Над очагом висел котел, и в нем кипела вода. Женщины черпали из него кипяток и уносили в соседнюю комнату. Суета в доме стояла немалая.
Гуннар, сын Торкеля, сына Гутторма, сидел у очага на низкой скамье и, подперев подбородок обоими кулаками, неотрывно глядел на рыжее пламя. Казалось, мысли его были далеко отсюда. Но это не так: просто он был сильным человеком и ждал спокойно, что будет.
На дворе бушевала пурга. Январь, разумеется, не лучший месяц в году. Но таким сотворили его боги. И с этим ничего не поделаешь. Сорок зим прожил Гуннар, сын Торкеля, из них хорошо помнит тридцать пять: все тридцать пять январей были студеными, хоть они здесь и мягче, чем в других местах. В январе всегда с особенной силой воют ветры, и оттого на душе делается очень холодно, темень свивает гнездо в самом сердце.
За спиною Гуннара – дверь, ведущая в каморку, где спят четверо детей: три девочки и мальчик. А впереди, если чуть скосить глаза направо, дверь в комнату, где сейчас рожает жена. Ей оказывает помощь повивальная бабка с соседнего хутора – большая мастерица по части изготовления всяческих целебных зелий. Она молча наливает кипяток в небольшой таз и так же молча, не обронив ни единого слова, уходит в соседнюю комнату. Она молчит, и Гуннар, сын Торкеля, молчит. Молчать и думать – в привычке у местных жителей.
А ветер поет грустную песню. Он сочиняет, как мудрый скальд. Непонятная песня, но она под стать январской стуже. Порой даже кажется, что есть у песни слова, которые различимы и которые доносятся сверху, из отверстия в кровле, куда положено вылетать дыму наружу. А нынче дым, как видно, от той унылой скальдической песни сгустился и ест нещадно глаза.
Когда повивальная бабка снова появилась, чтобы зачерпнуть кипятку, Гуннар сказал:
– Женщина, что же происходит там? – Он кивнул на дверь.
Она ответила в том смысле, что за дверью происходит то, что и полагается после девяти месяцев беременности, если женщина здорова и плод ее здоров.
Гуннару эти ее слова показались чуточку насмешливыми, но ему было не до смеха: пятый ребенок – не первенец, и совсем неизвестно, что принесет с собой: радость или горе?..
– Она разрешилась? – спросил он.
– Да.
Он вздохнул. Сказал:
– Я не слышу писка.
– Услышишь, Гуннар. Крик не минует твоих ушей.
Он спросил:
– Девочка?
Гуннару почему-то казалось, что должна родиться именно девочка. Он видел прошлой ночью сон: явился дед Гутторм. Он был в доспехах из бычьей кожи, в руках держал меч. Явился он не в дом, а на болото, что за Беличьей Поляной. Гуннар хотел было принять меч из рук деда, но тот покачал головой и грозно сверкнул очами: ведь он и при жизни был берсерком, то есть бешеным воином. Меч он вложил в ножны и снова покачал головой. И снова сверкнул очами. Затем нагнулся – с трудом, словно у него болела поясница, как это часто бывало при жизни, – и сорвал алый цветок, и подал его Гуннару…
На этом самом месте сон прервался. Гуннар открыл глаза и увидел над собой черные от копоти потолочные балки. Он спросил себя: «Что бы это значило?» Сон озадачил его. Рассказал сон своему старшему брату, который жил поблизости. Звали брата Сэмунд. И он сказал так:
– У тебя родится дочь. Цветок – это знак ясный и точный. Значит – четвертая дочь.
– Разве? – спросил удрученный Гуннар. – Я был бы рад, если бы вообще никто не появился на свет.
– Так не бывает, – сказал ему брат.
– Ты меня не утешаешь…
– К чему утешение? Разве ты женщина?
– Нет, – сказал Гуннар и сделался мрачнее тучи, беременной дождем и градом, – но и мужчина порой нуждается в добром слове.
Сэмунд рассмеялся:
– Не знал, брат, что ты такой неженка. Можно подумать, что ты никогда не бился с врагом, не знал горя или бедности.
– Скажу по правде, брат: знал я горе, хлебал его немало, а бедность – моя всегдашняя сестра. Кажется, она и тебе немного знакома.
– Еще бы! – На бледном челе Сэмунда вспыхнул болезненный румянец. Это у него была некая болезнь, которая душила его по ночам, а иногда и днем, если немного поволнуется. – Мы с тобой, Гуннар, родились на этот свет, чтобы сполна испить огромную чашу лиха. Но не тужи…
Брат стал задыхаться, и Гуннар ударил его ладонью меж лопаток, как если бы тот поперхнулся костью…
Сейчас, сидя у очага, Гуннар все время думал о сне, привидевшемся ему прошлой ночью. (Позже Сэмунд умер на берегу, у самой воды, и о нем больше ничего не будет сказано в этой саге.)
II
Гуннар встал со своего места у очага и подошел к повивальной бабке.
– Асгерд, – сказал он глухо, – не мучь меня: что там у вас?
Асгерд улыбнулась. Это с нею случалось редко, потому что была она немного странной, словно бы не жила меж людей, а скорее среди зверей. Правда, ведьмой ее не обзывали, но побаивались ее глаз изрядно. Не худо было время от времени задабривать Асгерд по прозвищу Старая Карга.
– Потерпи немного, – сказала она, шепелявя. – И подбрось-ка дров в очаг, чтобы сделалось светлей.
Она скрылась за дверью – крепкой, дубовой. И, пока дверь была открыта, Гуннар явственпо услышал крик. И он сообразил, что это дает знать о себе ребенок – новое живое существо на берегу этого фиорда, названного Каменным, потому что, кроме камня, ничего путного не было на его берегах.
Гуннар поступил так, как велела Асгерд, и пламя в очаге взметнулось высоко-высоко. Оно осветило просторную комнату, в которой собиралась обычно вся семья.
Вскоре вышла Старая Карга, и с пою еще две родственницы Гуннара и его жены – обе в летах и опытные в повивальном деле.
Асгерд держала в руках дитя – этакое красноватое существо со сжатыми кулаками, оравшее во всю глотку.
Гуннар стоял посреди комнаты, а женщины торжественно несли дитя.
«Его придется поить-кормить», – подумал Гуннар и начал прикидывать в уме, достанет ли у него сил и хватит ли урожая, будет ли рожать тощая земля необходимые злаки для разросшейся семьи. Жена его была женщина сильная, здоровая и могла наплодить много, много детей.
– Мальчик, – сказала Асгерд и указала глазами на безошибочный знак мужского пола. Она протянула дитя отцу согласно обычаю.
Гуннар медлил принимать… Размышлял…
Если отец повернется спиною к ребенку, если не возьмет его на руки, значит, малышу – погибель. В этом случае Гуннар выкопает в лесу могилку и уложит туда живого ребенка. Нет, он не засыплет его землей. Смерть сюда придет сама собою.
«Не возьмет», – решила Асгерд. Две другие женщины подумали точно так же. Одна из них пошла было сообщить роженице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43