Но где-то в глубине бездонных колодцев замечаю веру в справедливость законов и близкую амнистию. Машка всегда знает больше, чем говорит.
— А вот и преступление! — Генерал бьет плашмя саблей по столу, отчего не привыкший к ударам саблей плашмя об столы капитан Угробов подскакивает. Рука его тянется к кобуре, но, увы, сегодня капитан не при своем любимом и единственном. А жаль. Втроем в камере веселей. У Угробова отличный первый голос.
Экран мельтешит, изображение слегка сбивается. Но отчетливо видно, как подземный переход заваливается туманом. Как симпатичный старший лейтенант, все уже догадались, кто это, прыгает в белое месиво с растопыренными руками. Слышны нечеловеческие крики, бранные студенческие слова, заметны фрагменты человеческих тел, хорошо, что живых. Динамики наполняются какофонией звуков, в которой явственно слышится голос Баобабовой с нечленораздельными репликами. В моменты, когда эти реплики становятся совсем уж нечленораздельными, генерал со всего маху опускает шашку на стол и таким образом глушит выступления прапорщика.
Туман спадает. Посреди перехода с закрытыми глазами боксирую я. Клетка с Баобабовой трясется. Генеральская рука устала глушить нечленораздельные звуки.
— Вы все видели. — Генерал устало баюкает руку. — Человеческая жестокость не знает предела. Но мы поставлены законом, чтобы ограничить эту жестокость. Мы, милиция, обязаны ловить и сажать вот таких, с вашего позволения, героев. А не поручать им ловить эфемерных зеленых человечков.
Пока полковники хлопают в ладоши, Мария склоняется ко мне и сжимает руку:
— Это все, Леша. Конец карьере. Конец службе. Упекут лет на десять. У тебя адвокаты есть знакомые? Леша, ты чего молчишь?
Я не молчу. Я думаю. Разные вещи смешивать нельзя. В мозгах имеется одна мысль, и она обязана созреть.
Генерал встает, накидывает на плечи шинель с начесом, поднимает шашку:
— Именем страны! За разгильдяйство, за проявленную несознательность, за разрушение общественного имущества, несовместимое с ремонтом, заключить старшего лейтенанта Пономарева и прапорщика Баобабову под стражу. Возбудить уголовные дела и наказать, чтоб другим неповадно было, по всей строгости мирного времени.
— Мы и так под стражей! — кричит невинно осужденная Баобабова. — Два раза за одно и то же под стражу не берут.
Марию никто не слушает. Все торопятся скрутить буйного прапорщика. Наваливаются разом, позабыв про сиротливо сидящего на своем месте старшего лейтенанта.
— Леша! — В голосе напарницы отчаяние. — Сделай что-нибудь, Леша! Ты же старший лейтенант.
— Стойте!
Генерал, полковники и даже капитан Угробов зопросительно смотрят на меня, пытаясь понять, что еще от жизни нужно молодому лейтенанту.
— Стойте! — Встаю в полный рост. Распрямляю, насколько возможно, плечи. Подбородок вверх, коленки чуть подрагивают. Но в целом вид не сломленного приговором настоящего милиционера. — Требую последнее слово.
— А зарплату за три года вперед не желаете? — ухмыляется генерал. Оборачивается к капитану Угробову: — Распустили вы, капитан, подчиненных. Закон ни во что не ставят. Пойманы с поличным, а последнего слова требуют. Детский сад, а не милиция.
Угробов рассматривает носки ботинок. Отчаянно дергает подбородком и напоминает седому собеседнику, что именно этих ребят из отдела “Подозрительной информации” генерал самолично наградил именным пистолетом и нагрудным знаком “Отличник патрульно-постовой службы”. Далее напоминает, что ребята из “Пи” действовали не ради славы, а ради справедливости и по заранее оговоренному заданию. И если у кое-каких генералов короткая память, то таким генералам пора на пенсию.
Хорошо сказал капитан. Угробов — это человек!
Генерал задумывается, махает шашкой, успокаивая расшатанные тремя войнами нервы, подзывает ординарца, забирает каракулевую шапку и со всего маху швыряет папаху на пол:
— А ты, капитан, мне не хами. Не хами, говорю. Я старый вояка и не знаю слов пощады. Память моя, может, и дырявая, но я героев помню. Потому не сразу в переходе порубал, а по закону, по справедливости, на общественный суд вынес персональное дело. Требуешь для сотрудников последнее слово? Будь по-твоему. Но если ничего путного не скажут, отправлю интендантом вкалывать. Старший лейтенант Пономарев! Говорите, а то обед скоро. Коротко и четко. У вас минута.
Происходящее кажется нереальным. Это не я стою в окружении мускулистых полковников. Не я кусаю губы, пытаясь найти слова.
Машка пинает армейским ботинком, возвращая меня из нереального забытья.
— Товарищ генерал! Мы с прапорщиком Баобабовой полностью признаем свою вину. — Машка теряет сознание и падает в объятия довольных полковников. — И наказание мы готовы понести самое суровое. Но я прошу только одного. Можем ли мы прокрутить только что просмотренную пленку в три целых четырнадцать сотых раз медленнее обычной скорости?
Задумчиво накручивает усы генерал. Так же задумчиво крутят пальцами у висков полковники. Даже капитан Угробов, рискующий собственным мундиром, разочарованно качает головой. Только Машка счастливо улыбается. Но она без сознания, и ее ободряющая улыбка не считается.
— На то, товарищ генерал, есть веские научные причины. У меня как специалиста по разной подозрительной информации имеется мнение, что мы можем увидеть дополнительные улики в этом непростом с уголовной точки зрения деле.
Генерал пожимает плечами. Говорит: “Нехай”, — и усаживается за столик. Он спешит домой, где его ждут внуки, которым он припас горсть чупсов.
Гаснут прожектора, загораются телевизоры. На экране снова я корчу рожи. Но теперь высовываю язык в три раза медленнее. Смотреть второй раз на безобразия не хочется, и я прошу у невидимого механика:
— Пожалуйста, с того места, где туман появляется.
Механику наплевать, с какого места. Сказали — сделал.
Неторопливо стекает в подземный переход густое молоко тумана. Беззаботные лица массовки проплывают мимо объектива. При замедленной съемке вижу, как из банки с выручкой за прошлогодние газеты тощий студент ворует мелочь. Протяжный стон доносится из клетки с прапорщиком.
В один миг все меняется. Массовка оказывается расплющенной у стен. Нераспроданные газеты взрываются бумажным фонтаном. Лампы под потолком то гаснут, то загораются.
В зрительном зале проносится изумленный стон зрителей.
Прямо на камеру, из клубов дыма, навстречу зрителям неторопливо выплывает всадник. Копыта взмыленного коня вырывают из ледяного тумана клочья, раскидывая его по сторонам. Из ноздрей скакуна валит пар. И всадник крепко сидит в седле. И нет у него головы. А в руках острый режущий предмет. Шашка, такая же как у нашего генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— А вот и преступление! — Генерал бьет плашмя саблей по столу, отчего не привыкший к ударам саблей плашмя об столы капитан Угробов подскакивает. Рука его тянется к кобуре, но, увы, сегодня капитан не при своем любимом и единственном. А жаль. Втроем в камере веселей. У Угробова отличный первый голос.
Экран мельтешит, изображение слегка сбивается. Но отчетливо видно, как подземный переход заваливается туманом. Как симпатичный старший лейтенант, все уже догадались, кто это, прыгает в белое месиво с растопыренными руками. Слышны нечеловеческие крики, бранные студенческие слова, заметны фрагменты человеческих тел, хорошо, что живых. Динамики наполняются какофонией звуков, в которой явственно слышится голос Баобабовой с нечленораздельными репликами. В моменты, когда эти реплики становятся совсем уж нечленораздельными, генерал со всего маху опускает шашку на стол и таким образом глушит выступления прапорщика.
Туман спадает. Посреди перехода с закрытыми глазами боксирую я. Клетка с Баобабовой трясется. Генеральская рука устала глушить нечленораздельные звуки.
— Вы все видели. — Генерал устало баюкает руку. — Человеческая жестокость не знает предела. Но мы поставлены законом, чтобы ограничить эту жестокость. Мы, милиция, обязаны ловить и сажать вот таких, с вашего позволения, героев. А не поручать им ловить эфемерных зеленых человечков.
Пока полковники хлопают в ладоши, Мария склоняется ко мне и сжимает руку:
— Это все, Леша. Конец карьере. Конец службе. Упекут лет на десять. У тебя адвокаты есть знакомые? Леша, ты чего молчишь?
Я не молчу. Я думаю. Разные вещи смешивать нельзя. В мозгах имеется одна мысль, и она обязана созреть.
Генерал встает, накидывает на плечи шинель с начесом, поднимает шашку:
— Именем страны! За разгильдяйство, за проявленную несознательность, за разрушение общественного имущества, несовместимое с ремонтом, заключить старшего лейтенанта Пономарева и прапорщика Баобабову под стражу. Возбудить уголовные дела и наказать, чтоб другим неповадно было, по всей строгости мирного времени.
— Мы и так под стражей! — кричит невинно осужденная Баобабова. — Два раза за одно и то же под стражу не берут.
Марию никто не слушает. Все торопятся скрутить буйного прапорщика. Наваливаются разом, позабыв про сиротливо сидящего на своем месте старшего лейтенанта.
— Леша! — В голосе напарницы отчаяние. — Сделай что-нибудь, Леша! Ты же старший лейтенант.
— Стойте!
Генерал, полковники и даже капитан Угробов зопросительно смотрят на меня, пытаясь понять, что еще от жизни нужно молодому лейтенанту.
— Стойте! — Встаю в полный рост. Распрямляю, насколько возможно, плечи. Подбородок вверх, коленки чуть подрагивают. Но в целом вид не сломленного приговором настоящего милиционера. — Требую последнее слово.
— А зарплату за три года вперед не желаете? — ухмыляется генерал. Оборачивается к капитану Угробову: — Распустили вы, капитан, подчиненных. Закон ни во что не ставят. Пойманы с поличным, а последнего слова требуют. Детский сад, а не милиция.
Угробов рассматривает носки ботинок. Отчаянно дергает подбородком и напоминает седому собеседнику, что именно этих ребят из отдела “Подозрительной информации” генерал самолично наградил именным пистолетом и нагрудным знаком “Отличник патрульно-постовой службы”. Далее напоминает, что ребята из “Пи” действовали не ради славы, а ради справедливости и по заранее оговоренному заданию. И если у кое-каких генералов короткая память, то таким генералам пора на пенсию.
Хорошо сказал капитан. Угробов — это человек!
Генерал задумывается, махает шашкой, успокаивая расшатанные тремя войнами нервы, подзывает ординарца, забирает каракулевую шапку и со всего маху швыряет папаху на пол:
— А ты, капитан, мне не хами. Не хами, говорю. Я старый вояка и не знаю слов пощады. Память моя, может, и дырявая, но я героев помню. Потому не сразу в переходе порубал, а по закону, по справедливости, на общественный суд вынес персональное дело. Требуешь для сотрудников последнее слово? Будь по-твоему. Но если ничего путного не скажут, отправлю интендантом вкалывать. Старший лейтенант Пономарев! Говорите, а то обед скоро. Коротко и четко. У вас минута.
Происходящее кажется нереальным. Это не я стою в окружении мускулистых полковников. Не я кусаю губы, пытаясь найти слова.
Машка пинает армейским ботинком, возвращая меня из нереального забытья.
— Товарищ генерал! Мы с прапорщиком Баобабовой полностью признаем свою вину. — Машка теряет сознание и падает в объятия довольных полковников. — И наказание мы готовы понести самое суровое. Но я прошу только одного. Можем ли мы прокрутить только что просмотренную пленку в три целых четырнадцать сотых раз медленнее обычной скорости?
Задумчиво накручивает усы генерал. Так же задумчиво крутят пальцами у висков полковники. Даже капитан Угробов, рискующий собственным мундиром, разочарованно качает головой. Только Машка счастливо улыбается. Но она без сознания, и ее ободряющая улыбка не считается.
— На то, товарищ генерал, есть веские научные причины. У меня как специалиста по разной подозрительной информации имеется мнение, что мы можем увидеть дополнительные улики в этом непростом с уголовной точки зрения деле.
Генерал пожимает плечами. Говорит: “Нехай”, — и усаживается за столик. Он спешит домой, где его ждут внуки, которым он припас горсть чупсов.
Гаснут прожектора, загораются телевизоры. На экране снова я корчу рожи. Но теперь высовываю язык в три раза медленнее. Смотреть второй раз на безобразия не хочется, и я прошу у невидимого механика:
— Пожалуйста, с того места, где туман появляется.
Механику наплевать, с какого места. Сказали — сделал.
Неторопливо стекает в подземный переход густое молоко тумана. Беззаботные лица массовки проплывают мимо объектива. При замедленной съемке вижу, как из банки с выручкой за прошлогодние газеты тощий студент ворует мелочь. Протяжный стон доносится из клетки с прапорщиком.
В один миг все меняется. Массовка оказывается расплющенной у стен. Нераспроданные газеты взрываются бумажным фонтаном. Лампы под потолком то гаснут, то загораются.
В зрительном зале проносится изумленный стон зрителей.
Прямо на камеру, из клубов дыма, навстречу зрителям неторопливо выплывает всадник. Копыта взмыленного коня вырывают из ледяного тумана клочья, раскидывая его по сторонам. Из ноздрей скакуна валит пар. И всадник крепко сидит в седле. И нет у него головы. А в руках острый режущий предмет. Шашка, такая же как у нашего генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108