Они не слишком близки.
Мать Рози щелкнула языком.
– Воссоединение большой семьи. Он и про кузину рассказывал?
– Про кузину?
– Или, может, сестру. Он не был точно уверен. Хорошенькая, на помоечный манер. Смахивает на китаянку. У нее на лице написано: от такой хорошего не жди. Если, конечно, хочешь знать мое мнение. Но у них вся семья такая.
– Мама! Ты же не встречалась с его семьей.
– Я видела ее. Она была у него на кухне сегодня утром, ходила по квартире почти голая. Никакого стыда нет. Бесстыжая. Если, конечно, она его кузина.
– Толстый Чарли не стал бы лгать.
– Он ведь мужчина, правда?
– Мама!
– И вообще, почему он сегодня не был на работе?
– Был. Я к нему заходила. Мы вместе съели ленч.
Открыв пудреницу, мама Рози порассматривала помаду у себя на губах, потом стерла кончиком пальца красное пятнышко с зуба.
– Чего еще ты ему наговорила, мама?
– Мы просто поболтали о приготовлениях к празднику, о том, как мне бы не хотелось, чтобы его шафер отпускал сомнительные шуточки на свадьбе. Вид у него был такой, точно он с похмелья. Помнишь, как я тебя предупреждала? Не выходи за пьяницу.
– Когда я его видела, он выглядел отлично, – чопорно возразила Рози, но уже минуту спустя не выдержала: – Ах мама, у меня был такой прекрасный день! Мы гуляли и разговаривали… И у него такие мягкие руки! Ах, я говорила, как чудесно от него пахнет?!
– Уж скорее он у тебя с душком. Знаешь что, в следующий раз, когда его увидишь, спроси про эту его кузину. Я не говорю, что она его кузина, и обратного тоже не утверждаю. Просто хочу сказать, что если она его кузина, то в семье у него сплошь гулящие и стриптизерки, а с таким человеком встречаться не следует.
Теперь, когда мама снова стала нападать на Толстого Чарли, у Рози отлегло от сердца.
– Ничего больше не хочу слышать, мама.
– Ладно. Молчу. В конце концов, не я же выхожу за него замуж. Не я выбрасываю псу под хвост свою жизнь. И не я стану плакать в подушку, когда он будет вечерами выпивать со всякими девицами. И не я буду ждать день за днем, ночь за пустой ночью, когда он выйдет из тюрьмы.
– Мама! – Рози постаралась, чтобы восклицание вышло возмущенное, но сама мысль о том, что Толстый Чарли может попасть в тюрьму, была такой смешной, такой нелепой, что она с трудом подавила смешок.
В кармане у Рози защебетал сотовый. Нажав кнопку, она сказала «Да» и «С радостью. Это будет чудесно». Потом убрала телефон.
– Это был он! – воскликнула она. – Приглашает меня сегодня к себе. Будет для меня готовить. Правда, мило? – И добавила: – Да уж, тюрьма!
– Я мать, – сказала ее мама в лишенной пищи квартире, где даже не смела садиться пыль, – и знаю то, что знаю.
У себя в кабинете Грэхем Хорикс смотрел в экран компьютера, а за окном день сменялся сумерками. Он открывал документ за документом, сводку за сводкой. Кое-какие исправлял. Но большинство удалял.
Сегодня вечером ему полагалось поехать в Бирмингем, где один его клиент, бывший футболист, должен был открывать ночной клуб. Грэхем Хорикс позвонил с извинениями: жаль, очень жаль, но неотложные дела, в поте лица и все такое…
Вскоре за окном совсем стемнело. В холодном голубоватом свечении от компьютерного экрана Грэхем Хорикс изменял, переписывал и удалял.
Вот вам еще одна история, какую рассказывают про Ананси.
Когда-то давным-давно жена Ананси посадила поле гороха. Горох вырос такой хороший, такой круглый, такой зеленый – лучше не бывает. При одном виде стручков слюнки текли.
Как только Ананси увидел созревшее поле, то сразу захотел гороха. И не часть, нет, все поле, ведь у Ананси был неуемный аппетит. Он ни с кем не хотел делиться горохом. Он хотел заполучить все себе.
Поэтому Ананси лег в кровать и стал стонать – громко-громко и долго-долго, – и жена с сыновьями прибежали со всех ног.
– Умираю, – заскулил Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно, – моя жизнь кончена.
И его жена с сыновьями заплакали горючими слезами. А Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно говорит:
– Я при смерти, поэтому обещайте мне две вещи.
– Все что угодно, – говорят жена с сыновьями.
– Во-первых, обещайте похоронить меня под большим хлебным деревом.
– Под тем хлебным деревом, которое растет возле горохового поля? – спрашивает жена.
– Конечно, под этим, – говорит Ананси и слезно добавляет: – И обещайте мне еще кое-что. Обещайте, что в память обо мне разожжете небольшой костер в ногах моей могилы. И, дабы показать, что вы обо мне не забываете, никогда не давайте ему погаснуть.
– Обещаем! Обещаем! – восклицают, рыдая, жена Ананси с сыновьями.
– И на этом костре – в знак вашей любви и уважения – пусть будет котелок с соленой водой, чтобы напоминал вам о жарких соленых слезах, которые вы пролили, когда я лежал при смерти.
– Обещаем! Обещаем! – плачут они, и Ананси закрывает глаза и больше не дышит.
Отнесли Ананси к большому хлебному дереву, что росло возле горохового поля, и закопали на шесть футов, в ногах могилы развели маленький костер, а рядом поставили котелок с соленой водой.
Ананси ждет целый день, а когда наступает ночь, вылезает из могилы, идет на гороховое поле и срывает там самые толстые, самые сладкие, самые спелые стручки. Он их собирает и варит в котелке, и наедается так, что живот у него становится круглым и натянутым, как барабан.
Потом, перед рассветом он забирается назад под землю и засыпает. Он спит, когда приходит жена с сыновьями и видит, что горох исчез, он спит, когда они видят, что котелок пуст, и наполняют его снова, он спит, пока они горюют.
Каждую ночь Ананси выходит из могилы, танцует и радуется своей хитрости, и каждую ночь наполняет котелок и живот горохом и ест до отвала.
Проходят дни, семья Ананси все худеет и худеет, ведь все, что поспело, собирает по ночам Ананси, и есть им нечего.
Жена Ананси смотрит в пустые тарелки и говорит сыновьям:
– Что бы сделал ваш отец?
А сыновья все думают и думают и вспоминают каждую историю, какую рассказывал им Ананси. Потом они идут к большим ямам, где варят смолу, покупают на шесть пенни смолы, много смолы, целых четыре больших ведра. И несут их на гороховое поле. А там делают человека из смолы: смоляное лицо, смоляные глаза, смоляные руки, смоляные пальцы и смоляное туловище. Отличный вышел человек, черный и гордый, как сам Ананси.
В ту ночь старый Ананси, толстый, каким за всю жизнь не бывал, выбирается из-под земли, упитанный и счастливый, с животом, натянутым, как барабан, и идет на гороховое поле.
– Кто ты? – спрашивает он смоляного человека.
Но смоляной человек молчок.
– Это мое место, – говорит ему Ананси. – Это мое гороховое поле. Тебе лучше уйти подобру-поздорову.
Смоляной человек не отвечает ни слова и не шевелится.
– Я самый сильный, самый могучий, самый великий, лучше меня нет, не было и не будет, – говорит ему Ананси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Мать Рози щелкнула языком.
– Воссоединение большой семьи. Он и про кузину рассказывал?
– Про кузину?
– Или, может, сестру. Он не был точно уверен. Хорошенькая, на помоечный манер. Смахивает на китаянку. У нее на лице написано: от такой хорошего не жди. Если, конечно, хочешь знать мое мнение. Но у них вся семья такая.
– Мама! Ты же не встречалась с его семьей.
– Я видела ее. Она была у него на кухне сегодня утром, ходила по квартире почти голая. Никакого стыда нет. Бесстыжая. Если, конечно, она его кузина.
– Толстый Чарли не стал бы лгать.
– Он ведь мужчина, правда?
– Мама!
– И вообще, почему он сегодня не был на работе?
– Был. Я к нему заходила. Мы вместе съели ленч.
Открыв пудреницу, мама Рози порассматривала помаду у себя на губах, потом стерла кончиком пальца красное пятнышко с зуба.
– Чего еще ты ему наговорила, мама?
– Мы просто поболтали о приготовлениях к празднику, о том, как мне бы не хотелось, чтобы его шафер отпускал сомнительные шуточки на свадьбе. Вид у него был такой, точно он с похмелья. Помнишь, как я тебя предупреждала? Не выходи за пьяницу.
– Когда я его видела, он выглядел отлично, – чопорно возразила Рози, но уже минуту спустя не выдержала: – Ах мама, у меня был такой прекрасный день! Мы гуляли и разговаривали… И у него такие мягкие руки! Ах, я говорила, как чудесно от него пахнет?!
– Уж скорее он у тебя с душком. Знаешь что, в следующий раз, когда его увидишь, спроси про эту его кузину. Я не говорю, что она его кузина, и обратного тоже не утверждаю. Просто хочу сказать, что если она его кузина, то в семье у него сплошь гулящие и стриптизерки, а с таким человеком встречаться не следует.
Теперь, когда мама снова стала нападать на Толстого Чарли, у Рози отлегло от сердца.
– Ничего больше не хочу слышать, мама.
– Ладно. Молчу. В конце концов, не я же выхожу за него замуж. Не я выбрасываю псу под хвост свою жизнь. И не я стану плакать в подушку, когда он будет вечерами выпивать со всякими девицами. И не я буду ждать день за днем, ночь за пустой ночью, когда он выйдет из тюрьмы.
– Мама! – Рози постаралась, чтобы восклицание вышло возмущенное, но сама мысль о том, что Толстый Чарли может попасть в тюрьму, была такой смешной, такой нелепой, что она с трудом подавила смешок.
В кармане у Рози защебетал сотовый. Нажав кнопку, она сказала «Да» и «С радостью. Это будет чудесно». Потом убрала телефон.
– Это был он! – воскликнула она. – Приглашает меня сегодня к себе. Будет для меня готовить. Правда, мило? – И добавила: – Да уж, тюрьма!
– Я мать, – сказала ее мама в лишенной пищи квартире, где даже не смела садиться пыль, – и знаю то, что знаю.
У себя в кабинете Грэхем Хорикс смотрел в экран компьютера, а за окном день сменялся сумерками. Он открывал документ за документом, сводку за сводкой. Кое-какие исправлял. Но большинство удалял.
Сегодня вечером ему полагалось поехать в Бирмингем, где один его клиент, бывший футболист, должен был открывать ночной клуб. Грэхем Хорикс позвонил с извинениями: жаль, очень жаль, но неотложные дела, в поте лица и все такое…
Вскоре за окном совсем стемнело. В холодном голубоватом свечении от компьютерного экрана Грэхем Хорикс изменял, переписывал и удалял.
Вот вам еще одна история, какую рассказывают про Ананси.
Когда-то давным-давно жена Ананси посадила поле гороха. Горох вырос такой хороший, такой круглый, такой зеленый – лучше не бывает. При одном виде стручков слюнки текли.
Как только Ананси увидел созревшее поле, то сразу захотел гороха. И не часть, нет, все поле, ведь у Ананси был неуемный аппетит. Он ни с кем не хотел делиться горохом. Он хотел заполучить все себе.
Поэтому Ананси лег в кровать и стал стонать – громко-громко и долго-долго, – и жена с сыновьями прибежали со всех ног.
– Умираю, – заскулил Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно, – моя жизнь кончена.
И его жена с сыновьями заплакали горючими слезами. А Ананси слабо-слабо и жалобно-прежалобно говорит:
– Я при смерти, поэтому обещайте мне две вещи.
– Все что угодно, – говорят жена с сыновьями.
– Во-первых, обещайте похоронить меня под большим хлебным деревом.
– Под тем хлебным деревом, которое растет возле горохового поля? – спрашивает жена.
– Конечно, под этим, – говорит Ананси и слезно добавляет: – И обещайте мне еще кое-что. Обещайте, что в память обо мне разожжете небольшой костер в ногах моей могилы. И, дабы показать, что вы обо мне не забываете, никогда не давайте ему погаснуть.
– Обещаем! Обещаем! – восклицают, рыдая, жена Ананси с сыновьями.
– И на этом костре – в знак вашей любви и уважения – пусть будет котелок с соленой водой, чтобы напоминал вам о жарких соленых слезах, которые вы пролили, когда я лежал при смерти.
– Обещаем! Обещаем! – плачут они, и Ананси закрывает глаза и больше не дышит.
Отнесли Ананси к большому хлебному дереву, что росло возле горохового поля, и закопали на шесть футов, в ногах могилы развели маленький костер, а рядом поставили котелок с соленой водой.
Ананси ждет целый день, а когда наступает ночь, вылезает из могилы, идет на гороховое поле и срывает там самые толстые, самые сладкие, самые спелые стручки. Он их собирает и варит в котелке, и наедается так, что живот у него становится круглым и натянутым, как барабан.
Потом, перед рассветом он забирается назад под землю и засыпает. Он спит, когда приходит жена с сыновьями и видит, что горох исчез, он спит, когда они видят, что котелок пуст, и наполняют его снова, он спит, пока они горюют.
Каждую ночь Ананси выходит из могилы, танцует и радуется своей хитрости, и каждую ночь наполняет котелок и живот горохом и ест до отвала.
Проходят дни, семья Ананси все худеет и худеет, ведь все, что поспело, собирает по ночам Ананси, и есть им нечего.
Жена Ананси смотрит в пустые тарелки и говорит сыновьям:
– Что бы сделал ваш отец?
А сыновья все думают и думают и вспоминают каждую историю, какую рассказывал им Ананси. Потом они идут к большим ямам, где варят смолу, покупают на шесть пенни смолы, много смолы, целых четыре больших ведра. И несут их на гороховое поле. А там делают человека из смолы: смоляное лицо, смоляные глаза, смоляные руки, смоляные пальцы и смоляное туловище. Отличный вышел человек, черный и гордый, как сам Ананси.
В ту ночь старый Ананси, толстый, каким за всю жизнь не бывал, выбирается из-под земли, упитанный и счастливый, с животом, натянутым, как барабан, и идет на гороховое поле.
– Кто ты? – спрашивает он смоляного человека.
Но смоляной человек молчок.
– Это мое место, – говорит ему Ананси. – Это мое гороховое поле. Тебе лучше уйти подобру-поздорову.
Смоляной человек не отвечает ни слова и не шевелится.
– Я самый сильный, самый могучий, самый великий, лучше меня нет, не было и не будет, – говорит ему Ананси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87