Ну, чао…
Он положил что-то сверху на опрокинутое кресло и захлопнул за собой дверь.
Это было последнее, что я помнил.
Когда я открыл глаза, день уже клонился к вечеру: в комнату падали через окно лучи закатного солнца. Голова трещала от адской боли, а язык словно прилип к небу. Я, спотыкаясь, доплелся до водопроводного крана, нацедил в ладонь воды и выпил.
Комната больше напоминала поле боя, чем рабочий кабинет солидного ученого. На полу валялись бутылки из-под бурбона, и воздух был пропитан резким запахом алкоголя, не хуже, чем в любой портовой корчме.
Я плюхнулся в кресло и посмотрел прямо в глаза Анубису. Его иссиня-черное тело блестело в солнечном луче, уши стояли торчком, как у собаки с безупречной родословной, и он все смотрел на меня преданными шакальими глазами. Бык Апис скучал под курительным столиком, пока я, наконец, не поднял его и поставил рядом с Анубисом.
Тут мой взгляд случайно остановился на опрокинутое третьем кресле, и я вспомнил прощальные слова Ронни о награде за выпивку и то, как он положил что-то сверху на кресло.
Я протянул руку к свертку в газетной бумаге, развернул его… И не мог удержаться от изумленного возгласа. В руках у меня был вылепленный из обожженной и некогда выкрашенной глины маленький саркофаг.
Я залюбовался этим миниатюрным чудом, потом заметил, что крышка у саркофага съемная: точь-в-точь, как у настоящего. Я вернулся к столу, вынул из ящика перочинный нож, раскрыл его и осторожно просунул лезвие между крышкой саркофага и его нижней частью, Крышка дрогнула и с тихим щелчком отделилась от основания.
Я бережно держал саркофаг на ладони и думал, что, может быть, я первый человек, который открывает его спустя три тысячи. лет. Я перевел дыхание и поднял крышку.
В саркофаге лежала крошечная мумия; вернее, глиняная статуэтка, изображающая мумию. Крошечная статуэтка, изображающая забинтованную, раскрашенную вручную мумию.
Я осторожно перевернул саркофаг, и мумия легла на мою ладонь. Она была из обожженной глины, как и саркофаг, но в отличие от последнего краска с нее не облезла: она выглядела так, словно неизвестный мастер сделал ее только вчера.
Керамическая мумия изображала мужчину средних лет. У него был несколько приплюснутый нос и серьезные, даже можно сказать печальные черты лица. Словно лишь с большой неохотой принял он приговор Озириса. Над верхней губой у него были тонкие странные усики, которые неожиданно придавали его лицу совершенно современный вид.
Я потянулся за увеличительным стеклом, чтобы внимательнее рассмотреть его лицо – может быть, под раскраской я узнаю черты какого-нибудь известного фараона, – как вдруг заметил, что лежавшая в саркофаге мумия тоже открывается, наподобие матрешки.
Я осторожно поддел ее лезвием ножа, повозился несколько минут, и мумия раскрылась. Внутри лежало вылепленное из глины тело мужчины, а покрывавший глину бледно-серый порошок свидетельствовал о том, что в свое время куклу одели перед тем как похоронить.
Я положил малюсенькую фигурку себе на ладонь и изумленно вскрикнул.
Бросался в глаза небольшой рост мужчины, ноги были короткие, тело длинное, как у народов монгольского типа. И руки казались непропорционально длинными по сравнению с телом.
Но интереснее всего была голова. Хотя лицо мужчины было обычным человеческим лицом, как ни странно, без усов и парика, в отличие от мумии-футляра, макушка его головы была неестественно плоской: словно скульптор случайно придавил ладонью мягкую глину. А затылок бы л совершенно срезанным, и можно было бы без большого преувеличения сказать, что на шею вместо головы посадили куб с человеческим лицом. И самое странное и необъяснимое, такого я никогда еще не видел, – мастер, изготовивший эту статуэтку, нарисовал под одеждой, на теле умершего мужчины контуры его скелета. Начиная от черепа, бы л и схематически изображены позвоночник, кости рук, таза, ног, причем крупнее, чем следовало бы.
Но что меня поразило больше всего – это ребра. Ребра, сетью покрывавшие грудную клетку, тянулись не только горизонтально, но и вертикально. Как тюремная решетка. Точно так, как описал мумию одного из советников фараона Эхнатона неизвестный грек в том источнике, который предоставил мне Хальворссон.
Я положил статуэтку назад в футляр, изображающий мумию, и все это снова поместил в саркофаг. Затем насобирал кучу старых газет и упаковал все: саркофаг, Анубиса и быка Аписа. Зажав свертки под мышкой, я направился к кабинету Эдварда Малькольма, «Старика», директора нашего института.
Признаю, в тот вечер я являл собой весьма непривлекательное зрелище. Я был чумаз, и от меня несло перегаром. Глаза мои были налиты кровью, галстук я где-то потерял, одежда была измята и пропитана запахом спиртного. И это я, обычно элегантный и сдержанный. Мэри Росс даже тихо взвизгнула, когда я показался в дверях.
Уже то, как я вошел, было начисто лишено грации и благовоспитанности. Поскольку обе руки у меня были заняты свертками, мне не оставалось ничего иного, как нажать на дверную ручку носом и сильным толчком распахнуть дверь. Точно гангстер, врывающийся в банк в надежде на большую добычу.
Мэри Росс взвизгнула и уставилась на меня. Глаза ее выкатились из орбит, словно в дверь вошел Дракула. Верно, я своим видом мало от него отличался.
Мэри Росс смотрела на меня, помертвев от ужаса, а губы ее беззвучно шевелились. Может быть, она молилась.
Я поправил под мышками сползавшие свертки и бесцеремонно рявкнул:
– Старик у себя?
Мэри молча кивнула, но, увидев, что я направляюсь к шефу, вскочила и загородила собой дверь.
– Мистер Силади, нельзя! Вы нездоровы! Что с вами случилось, господи боже?
Я почувствовал, что свертки снова сползают, вместе с моими брюками.
– Ничего. Просто я мертвецки пьян, – сказал я, ухмыляясь. – А теперь пропустите меня, иначе у меня свалятся брюки, а на мне полосатые кальсоны!
Мэри Росс, чопорная старая дева, отшатнулась и прислонилась к стене. Но и теперь она предостерегающе вытянула перед собой руки.
– Нельзя, мистер Силади, нельзя! – выкрикнула она, и из уголков ее глаз выкатились две большие слезы. – Что скажет мистер Малькольм? Ведь вы заведующий отделом и…
В это мгновение дверь открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова папы Малькольма.
– Что там за шум, черт возьми? Это вы, Силади?
– Могу я с вами поговорить, Малькольм?
– Конечно же. Что у вас за срочное дело? Своими близорукими глазами он не заметил моего вида.
Мэри Росс оттолкнулась от стены и залепетала:
– Я сказала ему, мистер Малькольм. Прошу вас, мистер Силади… Я сказала, что в таком состоянии… Малькольм подозрительно вздернул голову.
– Что значит в таком состоянии? Кто здесь в каком состоянии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Он положил что-то сверху на опрокинутое кресло и захлопнул за собой дверь.
Это было последнее, что я помнил.
Когда я открыл глаза, день уже клонился к вечеру: в комнату падали через окно лучи закатного солнца. Голова трещала от адской боли, а язык словно прилип к небу. Я, спотыкаясь, доплелся до водопроводного крана, нацедил в ладонь воды и выпил.
Комната больше напоминала поле боя, чем рабочий кабинет солидного ученого. На полу валялись бутылки из-под бурбона, и воздух был пропитан резким запахом алкоголя, не хуже, чем в любой портовой корчме.
Я плюхнулся в кресло и посмотрел прямо в глаза Анубису. Его иссиня-черное тело блестело в солнечном луче, уши стояли торчком, как у собаки с безупречной родословной, и он все смотрел на меня преданными шакальими глазами. Бык Апис скучал под курительным столиком, пока я, наконец, не поднял его и поставил рядом с Анубисом.
Тут мой взгляд случайно остановился на опрокинутое третьем кресле, и я вспомнил прощальные слова Ронни о награде за выпивку и то, как он положил что-то сверху на кресло.
Я протянул руку к свертку в газетной бумаге, развернул его… И не мог удержаться от изумленного возгласа. В руках у меня был вылепленный из обожженной и некогда выкрашенной глины маленький саркофаг.
Я залюбовался этим миниатюрным чудом, потом заметил, что крышка у саркофага съемная: точь-в-точь, как у настоящего. Я вернулся к столу, вынул из ящика перочинный нож, раскрыл его и осторожно просунул лезвие между крышкой саркофага и его нижней частью, Крышка дрогнула и с тихим щелчком отделилась от основания.
Я бережно держал саркофаг на ладони и думал, что, может быть, я первый человек, который открывает его спустя три тысячи. лет. Я перевел дыхание и поднял крышку.
В саркофаге лежала крошечная мумия; вернее, глиняная статуэтка, изображающая мумию. Крошечная статуэтка, изображающая забинтованную, раскрашенную вручную мумию.
Я осторожно перевернул саркофаг, и мумия легла на мою ладонь. Она была из обожженной глины, как и саркофаг, но в отличие от последнего краска с нее не облезла: она выглядела так, словно неизвестный мастер сделал ее только вчера.
Керамическая мумия изображала мужчину средних лет. У него был несколько приплюснутый нос и серьезные, даже можно сказать печальные черты лица. Словно лишь с большой неохотой принял он приговор Озириса. Над верхней губой у него были тонкие странные усики, которые неожиданно придавали его лицу совершенно современный вид.
Я потянулся за увеличительным стеклом, чтобы внимательнее рассмотреть его лицо – может быть, под раскраской я узнаю черты какого-нибудь известного фараона, – как вдруг заметил, что лежавшая в саркофаге мумия тоже открывается, наподобие матрешки.
Я осторожно поддел ее лезвием ножа, повозился несколько минут, и мумия раскрылась. Внутри лежало вылепленное из глины тело мужчины, а покрывавший глину бледно-серый порошок свидетельствовал о том, что в свое время куклу одели перед тем как похоронить.
Я положил малюсенькую фигурку себе на ладонь и изумленно вскрикнул.
Бросался в глаза небольшой рост мужчины, ноги были короткие, тело длинное, как у народов монгольского типа. И руки казались непропорционально длинными по сравнению с телом.
Но интереснее всего была голова. Хотя лицо мужчины было обычным человеческим лицом, как ни странно, без усов и парика, в отличие от мумии-футляра, макушка его головы была неестественно плоской: словно скульптор случайно придавил ладонью мягкую глину. А затылок бы л совершенно срезанным, и можно было бы без большого преувеличения сказать, что на шею вместо головы посадили куб с человеческим лицом. И самое странное и необъяснимое, такого я никогда еще не видел, – мастер, изготовивший эту статуэтку, нарисовал под одеждой, на теле умершего мужчины контуры его скелета. Начиная от черепа, бы л и схематически изображены позвоночник, кости рук, таза, ног, причем крупнее, чем следовало бы.
Но что меня поразило больше всего – это ребра. Ребра, сетью покрывавшие грудную клетку, тянулись не только горизонтально, но и вертикально. Как тюремная решетка. Точно так, как описал мумию одного из советников фараона Эхнатона неизвестный грек в том источнике, который предоставил мне Хальворссон.
Я положил статуэтку назад в футляр, изображающий мумию, и все это снова поместил в саркофаг. Затем насобирал кучу старых газет и упаковал все: саркофаг, Анубиса и быка Аписа. Зажав свертки под мышкой, я направился к кабинету Эдварда Малькольма, «Старика», директора нашего института.
Признаю, в тот вечер я являл собой весьма непривлекательное зрелище. Я был чумаз, и от меня несло перегаром. Глаза мои были налиты кровью, галстук я где-то потерял, одежда была измята и пропитана запахом спиртного. И это я, обычно элегантный и сдержанный. Мэри Росс даже тихо взвизгнула, когда я показался в дверях.
Уже то, как я вошел, было начисто лишено грации и благовоспитанности. Поскольку обе руки у меня были заняты свертками, мне не оставалось ничего иного, как нажать на дверную ручку носом и сильным толчком распахнуть дверь. Точно гангстер, врывающийся в банк в надежде на большую добычу.
Мэри Росс взвизгнула и уставилась на меня. Глаза ее выкатились из орбит, словно в дверь вошел Дракула. Верно, я своим видом мало от него отличался.
Мэри Росс смотрела на меня, помертвев от ужаса, а губы ее беззвучно шевелились. Может быть, она молилась.
Я поправил под мышками сползавшие свертки и бесцеремонно рявкнул:
– Старик у себя?
Мэри молча кивнула, но, увидев, что я направляюсь к шефу, вскочила и загородила собой дверь.
– Мистер Силади, нельзя! Вы нездоровы! Что с вами случилось, господи боже?
Я почувствовал, что свертки снова сползают, вместе с моими брюками.
– Ничего. Просто я мертвецки пьян, – сказал я, ухмыляясь. – А теперь пропустите меня, иначе у меня свалятся брюки, а на мне полосатые кальсоны!
Мэри Росс, чопорная старая дева, отшатнулась и прислонилась к стене. Но и теперь она предостерегающе вытянула перед собой руки.
– Нельзя, мистер Силади, нельзя! – выкрикнула она, и из уголков ее глаз выкатились две большие слезы. – Что скажет мистер Малькольм? Ведь вы заведующий отделом и…
В это мгновение дверь открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова папы Малькольма.
– Что там за шум, черт возьми? Это вы, Силади?
– Могу я с вами поговорить, Малькольм?
– Конечно же. Что у вас за срочное дело? Своими близорукими глазами он не заметил моего вида.
Мэри Росс оттолкнулась от стены и залепетала:
– Я сказала ему, мистер Малькольм. Прошу вас, мистер Силади… Я сказала, что в таком состоянии… Малькольм подозрительно вздернул голову.
– Что значит в таком состоянии? Кто здесь в каком состоянии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114