Сильвестр Петрович, позабыв про больную ногу, спрыгнул в воду, поднял над головой пистолет, чтобы не замочить замок; опираясь на трость, побежал к берегу. Сзади, карабкаясь по обрывчику, ругался Шереметев, Репнин с тяжелым палашом в руке обогнал Иевлева.
– Багинетом коли! – кричал Петр. – Наш Орешек, ребята, наш! За мной, быстро...
При вспышках выстрелов навстречу Иевлеву словно бы неслись высокие черные сосны, березы, рогатки шведских шанцев, полыхающие огнем стволы мушкетов. Меншиков был уже там – рубился саблей. Солдаты, кряхтя и ругаясь, дрались во рвах, в которых засели шведы. Иевлев спрыгнул туда, ударил жилистого шведского офицера тростью по голове, упал, поднялся, побежал дальше, отыскивая врагов, но их больше не было.
Барабаны по приказу Петра выбили отбой, баталия кончилась, правый берег принадлежал русским. Петр, стоя на курганчике, рукою в перчатке показывал, куда ставить пушки для обстрела крепости. Егор Резен с ним спорил, другие иноземцы-артиллеристы соглашались. Сильвестр Петрович подошел, оперся на плечо Резена, вслушался. Петр вдруг кивнул – согласился с Резеном.
– Здорово, Егор! – сказал Иевлев.
– Здорово, – торопливо ответил Резен.
И убежал к своим пушкарям.
Сильвестр Петрович утер потное лицо, огляделся: над Невою, над плоскими ее берегами, над свинцовыми конусными кровлями крепости, над павшими в бою и над живыми занималась утренняя холодная багровая заря...
3. МИЧМАН КОРАБЕЛЬНОГО ФЛОТА
– Ну? Чего деется? – спросил Петр, входя в шатер.
– А ничего и не деется, – позевывая и почесываясь, ответил Меншиков. – Спину чегой-то заломило после нынешней баталии. Я в горячке-то не приметил, а мне некий швед, курицын сын, багинетом али прикладом ружейным в межкрылья въехал. Веришь не веришь, мин гер, ни согнуться, ни разогнуться. Может, черева отбиты?
– Ты не жалобись, либер Саша, – сказал Петр. – У которого человека черева отбиты – более молчит, а ты ровно сорока. Ничего, жить будешь вдосталь, коли не повесим тебя... Еще чего нового?
Меншиков подумал, потом вспомнил:
– А еще, мин гер Питер, наши рыбаки ладожские, докладывал я тебе давеча о них, которые к шаутбенахту Иевлеву бывали, привели-таки русских полонянников. Откупили у шведов. Золотишко-то я давал, помнишь ли?
Петр про золотишко пропустил мимо ушей. Александр Данилыч кашлянул, рассказал, что россияне доставлены сюда, в лагерь, сидят в балагане у Иевлева. Один – дворянский недоросль Спафариев – был послан за море через Архангельск, да не угадал, как раз перед шведским нашествием его оттудова Сильвестр Петрович завернул на сухой путь. С сим недорослем денщик-калмык кличкою Лукашка...
Лил проливной, с завываниями, осенний дождь. Над Ладожским озером, над невскими рукавами, над осажденной крепостью Нотебург, над всем огромным русским лагерем визжал ветер. Полог царева шатра набух, капли падали на стол, на карты и бумаги, огненные язычки свечей вытягивались и коптили. Было холодно, сыро и неприютно.
Петр, швырнув плащ на постель, кряхтя стал снимать облепленные грязью, тяжелые ботфорты. Александр Данилович почесывался, вздыхал, сетовал, что боль в межкрыльях делается с каждою минутой все нестерпимей, а тут и бани нет – попариться толком.
– Не нуди ты для бога, Санька! – ложась на походную, жесткую постель и с наслаждением вытягивая ноги в красных протертых чулках, попросил Петр. – И что ты за человек небываемый: ну сделал дело, все то видели, ероем шведа бил, воздается тебе, ведаешь сам, а тянешь с запросом. Не отбиты у тебя, собаки, черева, и не думаешь ты того, а жилы мои мотаешь...
– Не вовсе, а отбиты! – упрямо сказал Меншиков.
– Врешь, пес! И никакой швед тебя в межкрылья не бил...
– Ан бил!
Петр скрипнул зубами.
Повар Фельтен принес кусок холодной говядины, сухари и кувшин с вином.
– А щи? – сердито удивился Меншиков.
Фельтен не отозвался: он не любил болтать лишнее.
Какие щи в такую погоду? На чем их сваришь?
– Как воевать, так мы о погоде не толкуем, – сказал Меншиков. – А как щи сварить добрые – погода. Всыпать, собаке, палок, нашел бы огня...
Петру Фельтен принес маленький кусок любимого им лимбургского тягучего, острого сыру.
– Давеча больше было! – угрюмо заметил Петр Алексеевич.
Фельтен молчал.
– Больше было сыру! – повторил Петр. – Слышь, Фельтен? Я сколько раз приказывал беречь его. Возят из-за моря, по цене дорог, в сапожках ходит. Кто ел?
Повар по-немецки ответил, что давеча в шатре был фельдмаршал Шереметев, полюбопытствовал отведать, пожевал и плюнул, а он, Фельтен, не посмел господину фельдмаршалу ничего сказать.
Петр молча съел сыр с сухарем, потом велел Меншикову привести дворянина Спафариева.
– Не поздно ли, Петр Алексеевич? Чем свет канонада зачнется, так и не отоспимся...
– Алексашка! – угрожающе произнес Петр. – Не выводи для бога из терпения. Истинно отобью черева...
Покуда Меншиков ходил за дворянином Спафариевым, Петр, глядя в полог шатра, считал в уме, сколько уйдет ядер до конца штурма. Выходило много. Он хмурился и считал с начала. Потом стал прикидывать в уме время, потребное на доставку сюда обоза пороху и зажигательных трубок. Его клонил сон, но он знал, что не уснет, как не спал все эти дни осады Нотебурга.
– Привел! – сырым голосом сказал Меншиков, входя в шатер и сбрасывая плащ. – Влазь, господин навигатор!
Петр, не вставая, скосил блестящие карие глаза, посмотрел, как плотный, розовый, белобрысый, схожий с молочным поросенком парень, странно вихляясь упитанным телом, тяжело впорхнул в шатер и, раскинув руки в стороны, опустился на одно колено.
– Ловко! – садясь за стол и подвигая себе оловянную тарелку с мясом, молвил Меншиков. – Видать, крепко студирован наукам господин навигатор...
Царь все смотрел молча.
Дворянин, подволакивая одной ногою, как делают это парижские прегалантные кавалеры, и широко разводя ладонями по парижской же моде, подошел ближе и надолго замер в длинном и низком поклоне, таком низком, что локоны его огромного парика почти касались грязного ковра на земле. Потом по телу Спафариева словно бы пробежала судорога, он перебрал толстыми ногами в тугих шелковых чулках, припрыгнул, передернул плечами и, сделав на лице кукольную умилительную улыбку, прижал руки к сердцу.
Александр Данилович, не донеся ко рту говядину, так и замер, дивясь на дворянина. Петр помаргивал. Было слышно за свистом осенней непогоды, как говорят у шатра караульщики.
– Кафтан где шит? – неожиданно спросил Петр.
– Ась? – испугался дворянин.
– Где кафтан, спрашиваю, шит?
– В граде Парыже искусством славного тамошнего портного – кутюрье месье Жиро.
– Почем сему Жиро плачено?
– На ливры, мой государь, не упомню, а на штиверы за косяк, потребный для сего кафтана, плачено двадцать девять штиверов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163