Когда бы полковник Снивин не передался под Нарвой шведским войскам, а служил здесь, все шло бы куда лучше, нежели нынче...
– Может быть, вашего Ружанского можно купить?
– Ни Ружанского, ни Иевлева, ни Крыкова, ни Пустовойтовых купить нельзя.
Лофтус помолчал.
– Значит, вы склонны предполагать, что русские будут сопротивляться?
– Да, гере.
– Есть ли у вас свой человек на цитадели?
– Есть, гере. Инженер Георг Лебаниус. Но он крепко напуган и держит себя с крайней осторожностью. До сего дня достопочтенный пастор Фрич не может получить от него чертежей пушечного вооружения крепости и Маркова острова...
– С чего же инженер Лебаниус сделался таким осторожным?
– Московиты стали иными, гере. Они менее доверчивы, чем были раньше. Ненароком высадившийся на цитадели рыболов Генрих Звенбрег до сих пор томится в тюрьме. И даже заступничество воеводы ничему не помогло, а воевода потратил много сил, дабы освободить ни в чем не повинного страдальца.
– Откуда здесь узнали о грядущем нашествии? – спросил Лофтус.
Мартус пожал плечами:
– Есть разные слухи, гере. Но чаще всего говорят о русских пленных, бегущих из Швеции и Эстляндии. Они приносят сведения, добытые в Стокгольме...
– Это им не поможет!
– Пока помогает. Они деятельно готовятся...
О воеводе негоциант отозвался пренебрежительно: весь город знает, что воевода трус. Своими требованиями посулов, поборами и казнокрадством он снискал себе дурную славу. Раньше здесь был на воеводстве Апраксин, но царь вытребовал его в Воронеж – строить корабли. Апраксин забрал из Архангельска с собою многих русских кораблестроителей и моряков-поморов. Теперь те, кто били турок под Азовом, вернулись домой; их, к сожалению, не страшат слухи о грядущем приходе шведской эскадры. Воевода должен бы вести себя умнее, ибо так он только вредит короне: если царь Петр пожелает сменить его и пришлет сюда человека храброго и деятельного, каким был, например, Апраксин, надежды на победу шведов не останется вовсе.
– Войска короля уничтожат город в любом случае! – резко сказал Лофтус. – Победа нам предопределена провидением, и я не советую вам вмешиваться в замыслы высших сил!..
Мартус лениво усмехнулся:
– Я человек дела и говорю о деле! – сказал он тоном, который показался лекарю наглым. – Ежели мы будем во все наши дела вмешивать провидение и высшие силы, то нам и думать ни о чем не понадобится, ибо думать за нас будут высшие силы. Его величество предполагает своей экспедицией уничтожить русские корабли, разрушить верфи и этим самым прекратить всякие сношения русских с Европой. Московиты предупреждены и хорошо понимают, чем грозит нашествие. Доколе нам считать их за детей? Я здесь давно, хорошо их знаю и говорю вам, только нынче увидевшему город: как бы мы ни готовились и сколько бы пастор Фрич нам ни говорил разных важных слов, дело предстоит крайне трудное, и результаты его зависят не только от воли провидения, но и от нашего разума.
– Что же вы предлагаете? – раздражаясь, спросил Лофтус.
– Я рекомендую найти способ, который дал бы возможность флоту его величества хитростью, а не боем войти в устье Двины, встать на якоря и овладеть городом.
– Я вижу, вы не рассчитываете на силы флота ею величества?
– Я знаю, как готовятся к сражению русские. Всегда и во всем я был согласен с гере Дес-Фонтейнесом.
Лофтус поднялся. Он был раздражен.
Во дворе работные люди копали огромные ямы, ставили в углы по столбу, обшивали досками. Лекарь понял: на время трехдневного грабежа негоцианты, не надеясь на свои тайные знаки, собирались спрятать сюда товары.
– Наши матросы догадаются! – сказал он, желая причинить Мартусу неприятность. – Три дня – большой срок. Ужели они поверят, что в таком дворе, как ваш, ничего нельзя отыскать...
– Для тех, кто не поверит, у нас найдется еще и пуля! – ответил Мартус.
На площади конный бирюч, держа в руке палку с жестяным двуглавым орлом, выкликал указ воеводы посадским людям, корабельщикам, негоциантам и рыбарям: в крепость, что строится нынче на Лапоминском острову, никому под страхом лишения живота не хаживать...
Мартус проводил гостя до Воскресенской пристани.
– В крепость! – велел Лофтус гребцам.
Они переглянулись.
– Я сказал – в крепость! – повторил лекарь.
– В крепость никому хаживать не велено! – сказал кормщик, плотный, угрюмого вида человек. – Вон бирюч ездит, кричит...
Мартус спокойно стоял на берегу, ждал, покуда отвалит карбас.
– Мне от самого воеводы приказано быть в крепости! – крикнул Лофтус. – Слышишь ли, мужик? От князя-воеводы, вот от кого мне приказано быть в крепости...
Кормщик потоптался, перекинулся словом с гребцами, отпихнул корму баркаса багром. Лофтус помахал негоцианту рукой. В парусе заполоскал ветер...
2. НИКИФОР
Расшифровывали грамоту вдвоем – Иевлев и стрелецкий голова. Сильвестр Петрович работал быстро, споро, легко, полковник от труда побагровел, запутался в буквах. Пришлось дать ему трубку – пусть курит и не мешает.
Таблица лежала от Иевлева слева: буква б – соответствовала щ, в – ш, г – ч, д – ц, ж – х. Иевлев писал твердым почерком странные слова – надо было восстановить тарабарщину в ее первоначальном виде, как получили бумагу каторжане в Стокгольме. С тех пор побывала она и в воде, и рыжее пятно крови растеклось по ее краю, и соленый пот каторжанина разъел многие слова.
– Вон оно как, – сказал Иевлев и прочитал: – «Томащси цощые гилсор лерь иреюк нубти цщапьдаьк кмиццакь а шлегчо гилсор нубти лко целякь...»
Полковник моргал, сипел трубкой.
– Как оно по-нашему получится? – сказал капитан-командор и принялся подставлять буквы. Потом прочитал: «Корабли добрые числом семь имеют пушки двадцать три, а все числом пушки сто десять...»
Стрелецкий голова запыхтел, разглаживая усы. Сильвестр Петрович переводил дальше. В дверь застучали, он крикнул:
– Некогда, некогда, после зайдешь, кому надо...
Дописал грамотку до конца, прочитал ее стрелецкому голове. Тот еще попыхтел, подумал, погодя, не глядя Иевлеву в глаза, сказал:
– Ты вот чего, Сильвестр Петрович... оно как бы половчее вымолвить... может, позабыл ты...
Иевлев, догадываясь, о чем заговорил старик, отворотился: больно было видеть и волнение и смущение Семена Борисыча.
– Нам ноне веры давать не велено, – строго и грустно сказал Ружанский. – Мы здесь-то, в Архангельске, не по своему хотению, а по цареву велению, от Москвы подальше, постылых с глаз долой...
– Да ведь натешили бесей вволю, Семен Борисыч?
– Оно так, всего было...
– Ну?
– Я к тому и говорю, господин капитан-командор, что доверчив ты со мною, тайную грамоту вот прочел, беседуешь почасту, подолгу. Как бы за сию простоту твою со мною да с иными стрельцами не было тебе с самого с верху – остуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
– Может быть, вашего Ружанского можно купить?
– Ни Ружанского, ни Иевлева, ни Крыкова, ни Пустовойтовых купить нельзя.
Лофтус помолчал.
– Значит, вы склонны предполагать, что русские будут сопротивляться?
– Да, гере.
– Есть ли у вас свой человек на цитадели?
– Есть, гере. Инженер Георг Лебаниус. Но он крепко напуган и держит себя с крайней осторожностью. До сего дня достопочтенный пастор Фрич не может получить от него чертежей пушечного вооружения крепости и Маркова острова...
– С чего же инженер Лебаниус сделался таким осторожным?
– Московиты стали иными, гере. Они менее доверчивы, чем были раньше. Ненароком высадившийся на цитадели рыболов Генрих Звенбрег до сих пор томится в тюрьме. И даже заступничество воеводы ничему не помогло, а воевода потратил много сил, дабы освободить ни в чем не повинного страдальца.
– Откуда здесь узнали о грядущем нашествии? – спросил Лофтус.
Мартус пожал плечами:
– Есть разные слухи, гере. Но чаще всего говорят о русских пленных, бегущих из Швеции и Эстляндии. Они приносят сведения, добытые в Стокгольме...
– Это им не поможет!
– Пока помогает. Они деятельно готовятся...
О воеводе негоциант отозвался пренебрежительно: весь город знает, что воевода трус. Своими требованиями посулов, поборами и казнокрадством он снискал себе дурную славу. Раньше здесь был на воеводстве Апраксин, но царь вытребовал его в Воронеж – строить корабли. Апраксин забрал из Архангельска с собою многих русских кораблестроителей и моряков-поморов. Теперь те, кто били турок под Азовом, вернулись домой; их, к сожалению, не страшат слухи о грядущем приходе шведской эскадры. Воевода должен бы вести себя умнее, ибо так он только вредит короне: если царь Петр пожелает сменить его и пришлет сюда человека храброго и деятельного, каким был, например, Апраксин, надежды на победу шведов не останется вовсе.
– Войска короля уничтожат город в любом случае! – резко сказал Лофтус. – Победа нам предопределена провидением, и я не советую вам вмешиваться в замыслы высших сил!..
Мартус лениво усмехнулся:
– Я человек дела и говорю о деле! – сказал он тоном, который показался лекарю наглым. – Ежели мы будем во все наши дела вмешивать провидение и высшие силы, то нам и думать ни о чем не понадобится, ибо думать за нас будут высшие силы. Его величество предполагает своей экспедицией уничтожить русские корабли, разрушить верфи и этим самым прекратить всякие сношения русских с Европой. Московиты предупреждены и хорошо понимают, чем грозит нашествие. Доколе нам считать их за детей? Я здесь давно, хорошо их знаю и говорю вам, только нынче увидевшему город: как бы мы ни готовились и сколько бы пастор Фрич нам ни говорил разных важных слов, дело предстоит крайне трудное, и результаты его зависят не только от воли провидения, но и от нашего разума.
– Что же вы предлагаете? – раздражаясь, спросил Лофтус.
– Я рекомендую найти способ, который дал бы возможность флоту его величества хитростью, а не боем войти в устье Двины, встать на якоря и овладеть городом.
– Я вижу, вы не рассчитываете на силы флота ею величества?
– Я знаю, как готовятся к сражению русские. Всегда и во всем я был согласен с гере Дес-Фонтейнесом.
Лофтус поднялся. Он был раздражен.
Во дворе работные люди копали огромные ямы, ставили в углы по столбу, обшивали досками. Лекарь понял: на время трехдневного грабежа негоцианты, не надеясь на свои тайные знаки, собирались спрятать сюда товары.
– Наши матросы догадаются! – сказал он, желая причинить Мартусу неприятность. – Три дня – большой срок. Ужели они поверят, что в таком дворе, как ваш, ничего нельзя отыскать...
– Для тех, кто не поверит, у нас найдется еще и пуля! – ответил Мартус.
На площади конный бирюч, держа в руке палку с жестяным двуглавым орлом, выкликал указ воеводы посадским людям, корабельщикам, негоциантам и рыбарям: в крепость, что строится нынче на Лапоминском острову, никому под страхом лишения живота не хаживать...
Мартус проводил гостя до Воскресенской пристани.
– В крепость! – велел Лофтус гребцам.
Они переглянулись.
– Я сказал – в крепость! – повторил лекарь.
– В крепость никому хаживать не велено! – сказал кормщик, плотный, угрюмого вида человек. – Вон бирюч ездит, кричит...
Мартус спокойно стоял на берегу, ждал, покуда отвалит карбас.
– Мне от самого воеводы приказано быть в крепости! – крикнул Лофтус. – Слышишь ли, мужик? От князя-воеводы, вот от кого мне приказано быть в крепости...
Кормщик потоптался, перекинулся словом с гребцами, отпихнул корму баркаса багром. Лофтус помахал негоцианту рукой. В парусе заполоскал ветер...
2. НИКИФОР
Расшифровывали грамоту вдвоем – Иевлев и стрелецкий голова. Сильвестр Петрович работал быстро, споро, легко, полковник от труда побагровел, запутался в буквах. Пришлось дать ему трубку – пусть курит и не мешает.
Таблица лежала от Иевлева слева: буква б – соответствовала щ, в – ш, г – ч, д – ц, ж – х. Иевлев писал твердым почерком странные слова – надо было восстановить тарабарщину в ее первоначальном виде, как получили бумагу каторжане в Стокгольме. С тех пор побывала она и в воде, и рыжее пятно крови растеклось по ее краю, и соленый пот каторжанина разъел многие слова.
– Вон оно как, – сказал Иевлев и прочитал: – «Томащси цощые гилсор лерь иреюк нубти цщапьдаьк кмиццакь а шлегчо гилсор нубти лко целякь...»
Полковник моргал, сипел трубкой.
– Как оно по-нашему получится? – сказал капитан-командор и принялся подставлять буквы. Потом прочитал: «Корабли добрые числом семь имеют пушки двадцать три, а все числом пушки сто десять...»
Стрелецкий голова запыхтел, разглаживая усы. Сильвестр Петрович переводил дальше. В дверь застучали, он крикнул:
– Некогда, некогда, после зайдешь, кому надо...
Дописал грамотку до конца, прочитал ее стрелецкому голове. Тот еще попыхтел, подумал, погодя, не глядя Иевлеву в глаза, сказал:
– Ты вот чего, Сильвестр Петрович... оно как бы половчее вымолвить... может, позабыл ты...
Иевлев, догадываясь, о чем заговорил старик, отворотился: больно было видеть и волнение и смущение Семена Борисыча.
– Нам ноне веры давать не велено, – строго и грустно сказал Ружанский. – Мы здесь-то, в Архангельске, не по своему хотению, а по цареву велению, от Москвы подальше, постылых с глаз долой...
– Да ведь натешили бесей вволю, Семен Борисыч?
– Оно так, всего было...
– Ну?
– Я к тому и говорю, господин капитан-командор, что доверчив ты со мною, тайную грамоту вот прочел, беседуешь почасту, подолгу. Как бы за сию простоту твою со мною да с иными стрельцами не было тебе с самого с верху – остуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178