– Вы продемонстрировали мне Библию, которую, по вашим словам, обнаружили под полом в хижине где-то в Кентукки. Мне надлежало поверить вам на слово.
– Вы забываете о том, что у меня есть свидетель! – Эти слова вырвались у меня вопреки собственной воле.
– Правда!
Я подумал о Заке Скальфе. О кости, вонзившейся ему в горло. О Заке Скальфе, который лежит сейчас мертвый под соснами.
– Совершенно верно, свидетель.
С невероятным трудом я сдерживал бушующую во мне ярость.
– Я вам не верю, – спокойно ответил Сомервиль.
– Полагаю, что если бы я рассказал вам кое о чем, что, как вы думаете, больше не имеет для меня ни малейшего значения, вы сказали бы, что это еще один симптом моего «заболевания». Но это ваша проблема, Сомервиль, а не моя. Ну а теперь, когда я во всем разобрался, мне уже не потребуется ваша помощь. Больше никогда не потребуется.
– Что ж, прекрасно, если вы убеждены, что поступаете правильно, – он проворно вскочил с места и быстрым движением руки привел в действие механизм одной из штор. Она моментально взвилась до самого потолка, заливая все помещение дневным светом. – На случай, если вы передумаете, вам известно, где меня всегда можно найти.
Он протянул мне руку и улыбнулся, его глаза помаргивали, привыкая к внезапно яркому дневному свету. Я медленно встал, еще не вполне оправившись от стремительности и легкости, с которыми вдруг оборвалась наша связь. Слишком уж легко он отпускал меня.
– Если вы не против, я бы прихватил их, – сказал я, указывая на четыре кассеты с историей Магмеля.
– Ах вот как! – Сомервиль убрал протянутую руку и потер ею подбородок. Широкий рукав халата откинулся, обнажив безволосую руку с печеночного цвета возрастными пятнами и крапинками. – Мне бы хотелось еще немного поколдовать над ними. Может быть, когда я изучу их потщательнее... Это ведь и впрямь весьма примечательная регрессия.
– Но мне они нужны сейчас, – непреклонно произнес я. Он постоял, продолжая оглаживать подбородок, а затем начал медленно двигаться мне навстречу и вновь вытянул руку, однако уже не ладонью, а тыльной стороной вверх.
– Мне кажется, лучше оставить кассеты здесь. Тут они по крайней мере в безопасности, – улыбка его стала более чем напряженной.
– Но они нужны мне. Мне надо проследить мой путь к самым истокам. Эти кассеты – моя единственная зацепка. Пожалуйста. Я изготовлю для вас копии.
– К истокам, Мартин?
– Да пошли вы!
Сомервиль вздохнул.
– И все же вам куда лучше было бы последовать моим советам, Мартин. Вам за последнее время многое пришлось пережить. Когда вы почувствуете себя лучше – спокойнее, расслабленнее, заходите ко мне, и мы обо всем потолкуем. Но, Мартин, вам необходимо немного остыть.
И вся моя решимость противоборствовать ему внезапно как сгинула. Я поглядел на Сомервиля и, к собственному стыду, понял, что я опять уступаю его напору. Не произнеся больше ни слова, я положил кассеты в его подставленную руку и пошел прочь.
– Мартин.
Уже в дверях я услышал это и обернулся. Все еще держа кассеты, он стоял спиной к свету, так что лицо его оставалось в тени.
– Вы говорили мне, что ребенком на Филиппинах вы играли, если не ошибаюсь, с дочерью поварихи. Как ее, вы говорите, звали?
– Мисси. Мы называли ее Мисси. А какое это имеет отношение ко всему, о чем мы говорили?
– Вы с ней играли. А в какие игры?
– Откуда мне знать? Это было Бог знает когда.
– Попробуйте вспомнить.
– Вы, кажется, считаете это важным.
– Возможно, так оно и есть.
– Мы играли... ну, во что дети обычно играют. Не знаю, в какие-то игры.
– А где вы с ней играли? В доме?
– В саду. Там, в саду, был сарай, а сразу за ним начинались заросли. Там мы обычно играли. Мисси не разрешали бывать в доме. Только на кухне, когда там была ее мать Цу-лай. В те времена... ну, вы же знаете, как оно тогда было.
– А ваши родители были против того, что вы с ней играете?
– Наоборот. Они были рады, что я нашел себе подружку. Ведь ни у кого из американцев, живших поблизости, не было детей.
– А как эта Мисси выглядела?
– Честно говоря, толком не помню. Она была полукитаянкой-полуфилиппинкой. Хорошенькая, вроде бы на пару лет старше меня, довольно рослая. И вечно смеялась. И еще, помню, была порядочной дикаркой. Она мне нравилась, я был даже, наверно, в нее слегка...
– Понятно. Продолжайте.
– Она едва говорила по-английски, так что мы с ней изобрели свой собственный язык. Мы подражали голосам зверей, птиц, обезьян. И ей это удавалось куда лучше, чем мне. Иногда она меня изрядно раздражала. Думаю, я был в нее влюблен, если, конечно, можно быть влюбленным в таком возрасте.
– А нашли ли вы... – Сомервиль сделал паузу. – Было ли ваше чувство взаимным?
– Да, мой первый, так сказать, сексуальный опыт связан с Мисси, если вы об этом. Мы были еще детьми, так что дело выглядело сравнительно невинно. Даже не могу в точности вспомнить, что именно мы с ней делали. Но ведь девушки в тропиках созревают рано. Это ведь общеизвестно?
– А ваши родители понимали, что происходит? И мать Мисси?
– Никоим образом! Мне кажется, на этот счет у них не было ни малейших подозрений. А мы старались, чтобы нас не поймали. Это входило в игру.
– А вы помните, как это случилось впервые? Она соблазнила вас?
– Да стоит ли об этом столько распространяться! Я, право же, не вижу смысла в дальнейших разговорах на эту тему.
– Тогда еще только одно. Есть ли у вас хоть малейшее представление о том, что случилось с Мисси после того, как вы покинули Филиппины и вернулись в США?
– Мне не хотелось уезжать оттуда. Но мне было всего десять лет. Я о ней начисто забыл. Что-то смутно припоминаю, как мать сказала мне, будто она вышла замуж. Нет, наверняка не помню. В любом случае, не понимаю, почему это вас так заинтересовало.
– Да просто так, подумалось, – улыбнулся Сомервиль.
9
Понедельник, 23 октября
19.45. Вернувшись сегодня утром от Сомервиля, я принял снотворное и проспал семь часов. Впервые с тех пор, как я прохожу лечение гипнозом, мне приснился сон. Приснился, но не запомнился. Проснувшись, я почувствовал легкую головную боль, однако общее состояние заметно улучшилось. Оставался в постели весь день. Смотрел телевизор с вырубленным звуком и перечитывал некоторые из расшифровок шести сеансов.
Разбираясь с материалами относительно Бегли, я вдруг осознал: Принт спустился в пещеру вовсе не потому, что он боялся, будто наступает конец света, а потому, что он надеялся этот конец предотвратить. Он, возможно, и сам не знал в точности, почему именно спустился в пещеру, даже наверняка не знал, но отныне я убежден, что он подсознательно стремился, как Фаукетт, Кабе, Петаччи и все остальные, найти Магмель и вызволить кристалл.
Я решил не возобновлять просьбу к Сомервилю о кассетах с Магмелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91