Вечерами я сидел на скале и смотрел в небо, на звезды, я жаждал знака.
– Знака?
– Предупреждения... Видите ли, я с детства знал, что я избран, но не мог уразуметь Господних намерений на мой счет, не мог понять, в чем же заключается Его воля. Я впервые услышал это от дяди Джо. На охоте. Он передал мне слова стариков о том, что всегда есть люди, пребывающие на страже... Чероки верят, что когда-нибудь они увидят в небе знаки, которые будут означать конец света. Да и в Библии я читал о том же. А сейчас это Принт Бегли ждет знаков, ждет сигналов предупреждения. Видите ли, в этом и состоит мое предназначение – быть на страже.
– А как ты узнаешь эти знаки, когда они наконец появятся?
– Ближе к концу над землей пройдет звездный дождь. Звезды изменят свое положение на небесах, а луна повернется к земле обратной стороной. Будут и другие знаки, назвать которые я не имею права. Но в последний день солнце расцветет всеми цветами радуги. И вдруг станет темно... совершенно темно... темнее, чем при любом затмении. На землю упадет сплошная тьма, и нигде не будет ни искры света. Солнце, и луна, и звезды – они все исчезнут, и небо обрушится на землю... И никто не будет спасен.
– В чем же тогда смысл твоей стражи?
– О поколение червей, или я не предостерегал вас, чтобы вы бежали от грядущего гнева? У праведных будет время подготовиться, страхом и послушанием проложив дорогу к собственному спасению.
– А чероки?
(Молчание.)
– А когда все это случится?
– Скоро.
– Почему ты так думаешь?
– Прямо сейчас.
– Почему? Потому что идет война?
(Молчание.)
– Откуда у тебя такая уверенность?
– Я уже видел первый знак.
Люди начали выскакивать из подвалов и с чердаков, прокладывая себе дорогу в толпе в поисках пищи. Вооруженные палками, чтобы отбиваться от одичавших собак и разгонять крыс, в неистовом множестве снующих под ногами, они вершили свое дело в безнадежном молчании, витая как тени среди дымящихся развалин.
Он следил за ними со ступеней старого дома, защищенный от дождя козырьком над входом. Это было какое-то учреждение, укрепленное против бомбежки и обстрела мешками с песком, вал из которых был воздвигнут до высоты балкона второго этажа. Над входом реяло черно-белое знамя, ниша вокруг флагштока была разбита осколками. Поглядев вверх, он увидел черепичные крыши, уходящие в небеса и подобные крыльям огромной вспугнутой птицы.
Он был включен в похоронную команду приказом. Добровольцев для такого дела не нашлось. Они работали в масках, закрывающих нижнюю часть лица, но респираторы затрудняли дыхание и все равно пропускали запах. Город смердел смертью. Запах разлагающихся трупов забивал все остальное. Некоторые из тех, кого извлекли из-под развалин, погибли во время налета союзников уже несколько недель назад.
Он вспоминает скрип деревянных тачек на улицах Нюрнберга – тачек, доверху нагруженных трупами. Трупы немцев и американцев лежали вперемешку и слипались в кучу, чертовски противно было выдирать их из нее голыми руками.
Он вместе с остальными складывал тела в аккуратные штабеля, вроде тех, что из бревен складывают лесорубы в горном лесу около пещеры. Потом тела забирали грузовики Красного Креста, их заливали горючей известью и хоронили в траншеях, вырытых за городской стеной, а когда возникал непосредственный риск заражения, сжигали из огнеметов.
Вот этот-то запах и сводил его с ума – запах горелого мяса вперемешку с дымом и бензином.
Несколько раньше он со всей своей командой извлекал мертвецов из одного дома. Дом был полностью раскурочен. Конторы и жилые квартиры, обитатели которых давно уже перебрались в подвал, были разграблены. Шкафы, сундуки, письменные столы, чемоданы – все было взломано и раскрыто настежь. Нетронутая часть содержимого валялась на полу. Фарфор и хрусталь были сметены с полок шкафов и сервантов. Здесь были башмаки, ящики для сигар, дамское нижнее белье, шелковые чулки, парики, часы с кукушкой, американские сигареты, кожаные перчатки, бутылки с коньяком и флаконы духов – все в куче, и все в человеческой крови. Несколько тел, главным образом в эсэсовской форме, валялись на этой помойке. Подошвы прилипали к полу.
– Мне в этой дыре больше не выдержать. Такой жуткий запах... И мухи... Никогда не видел столько проклятущих мух. Надо выйти и глотнуть свежего воздуха.
– А что ты сейчас делаешь?
– Сижу здесь, под козырьком, и курю. Немного погодя мне надо вернуться. Если сержант поймает меня...
– А как называется твоя часть?
– Пятнадцатый пехотный. Нас оставили в тылу навести тут кое-какой порядок. Так мне и досталась эта чертова работенка.
– А когда закончились бои?
– Некоторое время назад... Кажется, в среду. У нас был парад победы на главной площади – у тех, кто остался в строю. Вся площадь разбита, дыры такие, что в каждую можно ведро опустить. Генерал произнес речь, сказал, что сегодня день рождения Адольфа Гитлера. Думаю, этот парень хорошенько проблюется, когда услышит сегодняшние новости, – так он сказал. Все стали смеяться и веселиться. Нам сказали, что война уже практически закончилась.
– А ты участвовал в боевых операциях?
– Кое в каких.
– Расскажешь мне об этом?
(Молчание.)
– Сколько тебе лет, Принт?
– Девятнадцать.
– А до службы тебе случалось уезжать из дому?
– Прошлой осенью я был в гостях у двоюродных братьев. Они живут в Рицтоне, в десяти милях от границы с Теннесси.
– Что ж, хорошо, продвинемся немного назад... Сосредоточься на своем дыхании...
Однажды ночью, во время первого генерального наступления на Нюрнберг, он убил человека, показавшегося в окне полуразрушенной башни. Это была одна из семи башен, венчающих на одинаковом расстоянии друг от друга стены средневекового города и используемых теперь его защитниками как снайперские гнезда. Вспышка во тьме – пламя зажигалки или спички, защищенное от ветра ладонями, – выдала ему позицию противника. Ветер был сильный, и немец прикуривал слишком долго. Бегли заколебался, прежде чем выстрелить, – не из-за своих религиозных убеждений, а потому что свет в бойнице, необычайно зыбкий, вызвал у него в душе какое-то бессознательное внутреннее сопротивление.
На какое-то мгновение он испугался. Потом прицелился, выстрелил – и огонек погас.
– Я увидел его тело на куче искрошенного цемента. Каска слетела у него с головы, а сама она, вернее, то, что от нее осталось, горела как факел. Да и весь город был охвачен пожаром. Небеса и те были багровыми, в воздухе витал пепел, а из огня восставали руины. Ветер раздувал пламя... все сильнее и сильнее...
– И что это тебе напомнило?
(Молчание.)
– Свет в бойнице – он ведь напомнил тебе что-то, не так ли?
– Не знаю...
– Разве это не был один из знаков, о которых ты мне рассказывал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Знака?
– Предупреждения... Видите ли, я с детства знал, что я избран, но не мог уразуметь Господних намерений на мой счет, не мог понять, в чем же заключается Его воля. Я впервые услышал это от дяди Джо. На охоте. Он передал мне слова стариков о том, что всегда есть люди, пребывающие на страже... Чероки верят, что когда-нибудь они увидят в небе знаки, которые будут означать конец света. Да и в Библии я читал о том же. А сейчас это Принт Бегли ждет знаков, ждет сигналов предупреждения. Видите ли, в этом и состоит мое предназначение – быть на страже.
– А как ты узнаешь эти знаки, когда они наконец появятся?
– Ближе к концу над землей пройдет звездный дождь. Звезды изменят свое положение на небесах, а луна повернется к земле обратной стороной. Будут и другие знаки, назвать которые я не имею права. Но в последний день солнце расцветет всеми цветами радуги. И вдруг станет темно... совершенно темно... темнее, чем при любом затмении. На землю упадет сплошная тьма, и нигде не будет ни искры света. Солнце, и луна, и звезды – они все исчезнут, и небо обрушится на землю... И никто не будет спасен.
– В чем же тогда смысл твоей стражи?
– О поколение червей, или я не предостерегал вас, чтобы вы бежали от грядущего гнева? У праведных будет время подготовиться, страхом и послушанием проложив дорогу к собственному спасению.
– А чероки?
(Молчание.)
– А когда все это случится?
– Скоро.
– Почему ты так думаешь?
– Прямо сейчас.
– Почему? Потому что идет война?
(Молчание.)
– Откуда у тебя такая уверенность?
– Я уже видел первый знак.
Люди начали выскакивать из подвалов и с чердаков, прокладывая себе дорогу в толпе в поисках пищи. Вооруженные палками, чтобы отбиваться от одичавших собак и разгонять крыс, в неистовом множестве снующих под ногами, они вершили свое дело в безнадежном молчании, витая как тени среди дымящихся развалин.
Он следил за ними со ступеней старого дома, защищенный от дождя козырьком над входом. Это было какое-то учреждение, укрепленное против бомбежки и обстрела мешками с песком, вал из которых был воздвигнут до высоты балкона второго этажа. Над входом реяло черно-белое знамя, ниша вокруг флагштока была разбита осколками. Поглядев вверх, он увидел черепичные крыши, уходящие в небеса и подобные крыльям огромной вспугнутой птицы.
Он был включен в похоронную команду приказом. Добровольцев для такого дела не нашлось. Они работали в масках, закрывающих нижнюю часть лица, но респираторы затрудняли дыхание и все равно пропускали запах. Город смердел смертью. Запах разлагающихся трупов забивал все остальное. Некоторые из тех, кого извлекли из-под развалин, погибли во время налета союзников уже несколько недель назад.
Он вспоминает скрип деревянных тачек на улицах Нюрнберга – тачек, доверху нагруженных трупами. Трупы немцев и американцев лежали вперемешку и слипались в кучу, чертовски противно было выдирать их из нее голыми руками.
Он вместе с остальными складывал тела в аккуратные штабеля, вроде тех, что из бревен складывают лесорубы в горном лесу около пещеры. Потом тела забирали грузовики Красного Креста, их заливали горючей известью и хоронили в траншеях, вырытых за городской стеной, а когда возникал непосредственный риск заражения, сжигали из огнеметов.
Вот этот-то запах и сводил его с ума – запах горелого мяса вперемешку с дымом и бензином.
Несколько раньше он со всей своей командой извлекал мертвецов из одного дома. Дом был полностью раскурочен. Конторы и жилые квартиры, обитатели которых давно уже перебрались в подвал, были разграблены. Шкафы, сундуки, письменные столы, чемоданы – все было взломано и раскрыто настежь. Нетронутая часть содержимого валялась на полу. Фарфор и хрусталь были сметены с полок шкафов и сервантов. Здесь были башмаки, ящики для сигар, дамское нижнее белье, шелковые чулки, парики, часы с кукушкой, американские сигареты, кожаные перчатки, бутылки с коньяком и флаконы духов – все в куче, и все в человеческой крови. Несколько тел, главным образом в эсэсовской форме, валялись на этой помойке. Подошвы прилипали к полу.
– Мне в этой дыре больше не выдержать. Такой жуткий запах... И мухи... Никогда не видел столько проклятущих мух. Надо выйти и глотнуть свежего воздуха.
– А что ты сейчас делаешь?
– Сижу здесь, под козырьком, и курю. Немного погодя мне надо вернуться. Если сержант поймает меня...
– А как называется твоя часть?
– Пятнадцатый пехотный. Нас оставили в тылу навести тут кое-какой порядок. Так мне и досталась эта чертова работенка.
– А когда закончились бои?
– Некоторое время назад... Кажется, в среду. У нас был парад победы на главной площади – у тех, кто остался в строю. Вся площадь разбита, дыры такие, что в каждую можно ведро опустить. Генерал произнес речь, сказал, что сегодня день рождения Адольфа Гитлера. Думаю, этот парень хорошенько проблюется, когда услышит сегодняшние новости, – так он сказал. Все стали смеяться и веселиться. Нам сказали, что война уже практически закончилась.
– А ты участвовал в боевых операциях?
– Кое в каких.
– Расскажешь мне об этом?
(Молчание.)
– Сколько тебе лет, Принт?
– Девятнадцать.
– А до службы тебе случалось уезжать из дому?
– Прошлой осенью я был в гостях у двоюродных братьев. Они живут в Рицтоне, в десяти милях от границы с Теннесси.
– Что ж, хорошо, продвинемся немного назад... Сосредоточься на своем дыхании...
Однажды ночью, во время первого генерального наступления на Нюрнберг, он убил человека, показавшегося в окне полуразрушенной башни. Это была одна из семи башен, венчающих на одинаковом расстоянии друг от друга стены средневекового города и используемых теперь его защитниками как снайперские гнезда. Вспышка во тьме – пламя зажигалки или спички, защищенное от ветра ладонями, – выдала ему позицию противника. Ветер был сильный, и немец прикуривал слишком долго. Бегли заколебался, прежде чем выстрелить, – не из-за своих религиозных убеждений, а потому что свет в бойнице, необычайно зыбкий, вызвал у него в душе какое-то бессознательное внутреннее сопротивление.
На какое-то мгновение он испугался. Потом прицелился, выстрелил – и огонек погас.
– Я увидел его тело на куче искрошенного цемента. Каска слетела у него с головы, а сама она, вернее, то, что от нее осталось, горела как факел. Да и весь город был охвачен пожаром. Небеса и те были багровыми, в воздухе витал пепел, а из огня восставали руины. Ветер раздувал пламя... все сильнее и сильнее...
– И что это тебе напомнило?
(Молчание.)
– Свет в бойнице – он ведь напомнил тебе что-то, не так ли?
– Не знаю...
– Разве это не был один из знаков, о которых ты мне рассказывал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91