Я запомнил, как он раскрыл маленькую белую коробочку и посмотрел внутрь; я запомнил, как он положил ее в ящик письменного стола.
Если только коробочка в тот момент не была пуста.
Едва дойдя до Публичной библиотеки, я позвонил Сомервилю и спросил, у него ли по-прежнему находится браслет. Он отвечал с явным удивлением в голосе. Говорю ли я о подарке, который я купил Анне в аэропорту? Да, мы касались в разговоре этой темы, но сам он браслета никогда не видел. Коробочку – да, видел, но... А я уверен в том, что оставил его именно там? Хорошо, он поищет, а с утра велит искать и уборщице.
– Не беспокойтесь, – выдохнул я. – Я, должно быть, ошибся.
На другом конце провода было молчание.
Я уже собирался было повесить трубку, когда Сомервиль произнес:
– Совершенно ясно, что это так или иначе связано с нашими сеансами, Мартин. К сожалению, провалы в памяти остаются одним из самых распространенных побочных эффектов при лечении гипнозом. Частичная амнезия, провалы в памяти, воспоминания о том, чего на самом деле никогда не было... Но это не должно вызывать у вас ни малейшего беспокойства. Это явление чисто временное, уверяю вас. Прозвучало это так, словно он передо мной извинялся.
Гравюра была в основных чертах той же самой. Хотя перспектива несколько изменилась, все вроде бы находилось на своем месте – костяк пейзажа выглядел точь-в-точь таким же. Только теперь это уже был не парк, а залитая водой, заболоченная местность с полузатопленными деревьями и еще торчащими на поверхности клочками буро-зеленой почвы. Маленькие округлые холмы стали островками. Цветочные клумбы, фонтан, дорожки, люди, включая маленькую девочку верхом на пони, – все это исчезло.
Я прикинул: уровень воды поднялся на этот раз футов на двадцать пять.
Моей первой мыслью была надежда на то, что Ругандас сделал еще один вариант «Сумеречной прогулки» и что гравюры опять перевесили. Возможно, Нюрнберг в 1826 году был затоплен наводнением и художник решил запечатлеть стадии стихийного бедствия в цикле гравюр, последовательно воссоздающих один и тот же пейзаж. Это было бы достаточно оригинально для художника, работавшего в начале девятнадцатого столетия и не выходившего ни в одном другом отношении из рамок традиции; возможно, подумал я, О’Рорке даст мне по этому поводу исчерпывающие объяснения.
Прежде чем отправиться в отдел рукописей и архивов, я изучил раскрашенную от руки гравюру более тщательно. И тут я понял, что наводнение не обошлось без жертв. Одно из небольших деревьев на среднем плане, росшее на первой из гравюр на самом краю озера, не было затоплено целиком. Его верхние ветви скользили сейчас по поверхности воды, как водоросли. И в зелени листвы я заметил ярко-желтое пятно.
Это была шаль девочки, ехавшей на пони.
Вглядевшись еще пристальнее, я заметил и многое другое. Под поверхностью воды там и тут виднелись неясные очертания, напоминающие уносимые течением человеческие тела. Мне показалось, будто я вижу лица с рыбьими глазами и с разинутыми ртами, вижу руки, мучительно рвущиеся наружу из глубины. А за берег одного из крошечных островов и впрямь вцепилась из воды тонкая, неестественно изогнутая человеческая рука. На запястье у нее что-то зеленело – нечто вроде травяного браслета, и рука эта принадлежала не утонувшему человеку, а живому – она махала, звала, молила о помощи.
Разумеется, ничего нельзя было сказать наверняка. Какое-го мгновение я видел тела под водой, а затем они пропадали. А то мне начинало казаться, что вся поверхность пруда представляет собой слипшуюся массу утонувших и тонущих человеческих тел. А еще мгновение спустя все казалось спокойным и ясным.
На этот раз к двери подошел сам О'Рорке. Казалось, он чем-то изрядно озабочен.
– Слушаю вас.
– Выходит, ее опять поменяли, – сказал я, пытаясь напомнить о нашем знакомстве.
– Поменяли что? – О'Рорке вздохнул и скрестил руки на груди. – Боюсь, что я вас не вполне понимаю.
– Гравюру Ругандаса. Вид Нюрнберга вон там, на стене. Помните, я спрашивал вас об этом на прошлой неделе или пару недель назад? Но вы не сказали мне, что у гравюры есть и третий вариант.
– А что, мы с вами знакомы?
Его взгляд из-под очков был пытлив и недоверчив.
– Собственно говоря, да. Вы, должно быть, забыли. Вы еще сказали мне тогда, что в то утро к вам обращалось с этим же вопросом еще несколько человек.
О'Рорке покачал головой.
– Расскажите-ка все по порядку.
– Я хотел выяснить, почему гравюра нюрнбергского парка выглядит несколько иначе. На переднем плане был пень, то есть, прошу прощения, камень, который затем исчез. И вы сказали мне, что в библиотеке есть два варианта этой гравюры, почти идентичные, и что их просто поменяли.
– Вы меня с кем-то путаете. – О'Рорке деланно улыбнулся. – Со мной вы ни о чем не разговаривали. А я никогда не разговаривал ни с вами, ни с кем-нибудь еще по поводу этой гравюры. И эта гравюра Ругандаса у нас в одном экземпляре и в единственном варианте. И она нам не принадлежит: ее передали нам на месяц из частного собрания. И у нас вообще нет во владении картин. И мне кажется, если вы приглядитесь к гравюре повнимательнее, то увидите, что на ней изображен не парк, а пруд. Или озеро. А теперь, если вы позволите...
И он собрался было меня покинуть.
– Нет, погодите-ка, – я повысил голос, чуть ли не заорал на него. – Погодите-ка, О'Рорке... Видите, я по меньшей мере знаю, как вас зовут. И тут еще был такой толстяк в очках с поломанной дужкой. Он работает вместе с вами. Я и с ним разговаривал. И он меня наверняка помнит.
– Весьма сожалею, сэр. Я вас никогда ранее не видел. И толстяки здесь никакие не работают. Тем более в очках. Мне кажется, что вы что-то путаете.
– Он стоял прямо на том же месте, где стоите сейчас вы, толстый такой парень, и жевал сандвич. Я этого не придумываю. Я с ним разговаривал. И это другая гравюра, черт бы ее побрал! Ее поменяли – и вы сами это знаете!
– Подождите меня здесь, – сказал О'Рорке и исчез в глубине архива. Чуть погодя он вернулся с каким-то машинописным листом. – Вот каталог выставки. Мне кажется, вам стоило бы связаться с владельцем гравюры. Давайте-ка посмотрим... – его палец побежал по бумаге. – Ага, вот она. Йоханн Мориц Ругандас. «Сумеречная прогулка». С подзаголовком «Город Нюрнберг». Предоставлена доктором Р. М. Сомервилем. К сожалению, мы не вправе сообщать посетителям адреса владельцев, но вы можете справиться в телефонной книге.
– Я знаю, где живет доктор Сомервиль.
3
Сухая и холодная рука у меня на лбу слабо пахла миндалем. Откинувшись в кресле, я глядел на давно облюбованную точку на потолке. Занавески на окнах были задернуты, горели свечи, из стереопроигрывателя доносилась нежная музыка. Углом глаза я видел Пенелопу, сидящую на своем обычном месте у письменного стола:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Если только коробочка в тот момент не была пуста.
Едва дойдя до Публичной библиотеки, я позвонил Сомервилю и спросил, у него ли по-прежнему находится браслет. Он отвечал с явным удивлением в голосе. Говорю ли я о подарке, который я купил Анне в аэропорту? Да, мы касались в разговоре этой темы, но сам он браслета никогда не видел. Коробочку – да, видел, но... А я уверен в том, что оставил его именно там? Хорошо, он поищет, а с утра велит искать и уборщице.
– Не беспокойтесь, – выдохнул я. – Я, должно быть, ошибся.
На другом конце провода было молчание.
Я уже собирался было повесить трубку, когда Сомервиль произнес:
– Совершенно ясно, что это так или иначе связано с нашими сеансами, Мартин. К сожалению, провалы в памяти остаются одним из самых распространенных побочных эффектов при лечении гипнозом. Частичная амнезия, провалы в памяти, воспоминания о том, чего на самом деле никогда не было... Но это не должно вызывать у вас ни малейшего беспокойства. Это явление чисто временное, уверяю вас. Прозвучало это так, словно он передо мной извинялся.
Гравюра была в основных чертах той же самой. Хотя перспектива несколько изменилась, все вроде бы находилось на своем месте – костяк пейзажа выглядел точь-в-точь таким же. Только теперь это уже был не парк, а залитая водой, заболоченная местность с полузатопленными деревьями и еще торчащими на поверхности клочками буро-зеленой почвы. Маленькие округлые холмы стали островками. Цветочные клумбы, фонтан, дорожки, люди, включая маленькую девочку верхом на пони, – все это исчезло.
Я прикинул: уровень воды поднялся на этот раз футов на двадцать пять.
Моей первой мыслью была надежда на то, что Ругандас сделал еще один вариант «Сумеречной прогулки» и что гравюры опять перевесили. Возможно, Нюрнберг в 1826 году был затоплен наводнением и художник решил запечатлеть стадии стихийного бедствия в цикле гравюр, последовательно воссоздающих один и тот же пейзаж. Это было бы достаточно оригинально для художника, работавшего в начале девятнадцатого столетия и не выходившего ни в одном другом отношении из рамок традиции; возможно, подумал я, О’Рорке даст мне по этому поводу исчерпывающие объяснения.
Прежде чем отправиться в отдел рукописей и архивов, я изучил раскрашенную от руки гравюру более тщательно. И тут я понял, что наводнение не обошлось без жертв. Одно из небольших деревьев на среднем плане, росшее на первой из гравюр на самом краю озера, не было затоплено целиком. Его верхние ветви скользили сейчас по поверхности воды, как водоросли. И в зелени листвы я заметил ярко-желтое пятно.
Это была шаль девочки, ехавшей на пони.
Вглядевшись еще пристальнее, я заметил и многое другое. Под поверхностью воды там и тут виднелись неясные очертания, напоминающие уносимые течением человеческие тела. Мне показалось, будто я вижу лица с рыбьими глазами и с разинутыми ртами, вижу руки, мучительно рвущиеся наружу из глубины. А за берег одного из крошечных островов и впрямь вцепилась из воды тонкая, неестественно изогнутая человеческая рука. На запястье у нее что-то зеленело – нечто вроде травяного браслета, и рука эта принадлежала не утонувшему человеку, а живому – она махала, звала, молила о помощи.
Разумеется, ничего нельзя было сказать наверняка. Какое-го мгновение я видел тела под водой, а затем они пропадали. А то мне начинало казаться, что вся поверхность пруда представляет собой слипшуюся массу утонувших и тонущих человеческих тел. А еще мгновение спустя все казалось спокойным и ясным.
На этот раз к двери подошел сам О'Рорке. Казалось, он чем-то изрядно озабочен.
– Слушаю вас.
– Выходит, ее опять поменяли, – сказал я, пытаясь напомнить о нашем знакомстве.
– Поменяли что? – О'Рорке вздохнул и скрестил руки на груди. – Боюсь, что я вас не вполне понимаю.
– Гравюру Ругандаса. Вид Нюрнберга вон там, на стене. Помните, я спрашивал вас об этом на прошлой неделе или пару недель назад? Но вы не сказали мне, что у гравюры есть и третий вариант.
– А что, мы с вами знакомы?
Его взгляд из-под очков был пытлив и недоверчив.
– Собственно говоря, да. Вы, должно быть, забыли. Вы еще сказали мне тогда, что в то утро к вам обращалось с этим же вопросом еще несколько человек.
О'Рорке покачал головой.
– Расскажите-ка все по порядку.
– Я хотел выяснить, почему гравюра нюрнбергского парка выглядит несколько иначе. На переднем плане был пень, то есть, прошу прощения, камень, который затем исчез. И вы сказали мне, что в библиотеке есть два варианта этой гравюры, почти идентичные, и что их просто поменяли.
– Вы меня с кем-то путаете. – О'Рорке деланно улыбнулся. – Со мной вы ни о чем не разговаривали. А я никогда не разговаривал ни с вами, ни с кем-нибудь еще по поводу этой гравюры. И эта гравюра Ругандаса у нас в одном экземпляре и в единственном варианте. И она нам не принадлежит: ее передали нам на месяц из частного собрания. И у нас вообще нет во владении картин. И мне кажется, если вы приглядитесь к гравюре повнимательнее, то увидите, что на ней изображен не парк, а пруд. Или озеро. А теперь, если вы позволите...
И он собрался было меня покинуть.
– Нет, погодите-ка, – я повысил голос, чуть ли не заорал на него. – Погодите-ка, О'Рорке... Видите, я по меньшей мере знаю, как вас зовут. И тут еще был такой толстяк в очках с поломанной дужкой. Он работает вместе с вами. Я и с ним разговаривал. И он меня наверняка помнит.
– Весьма сожалею, сэр. Я вас никогда ранее не видел. И толстяки здесь никакие не работают. Тем более в очках. Мне кажется, что вы что-то путаете.
– Он стоял прямо на том же месте, где стоите сейчас вы, толстый такой парень, и жевал сандвич. Я этого не придумываю. Я с ним разговаривал. И это другая гравюра, черт бы ее побрал! Ее поменяли – и вы сами это знаете!
– Подождите меня здесь, – сказал О'Рорке и исчез в глубине архива. Чуть погодя он вернулся с каким-то машинописным листом. – Вот каталог выставки. Мне кажется, вам стоило бы связаться с владельцем гравюры. Давайте-ка посмотрим... – его палец побежал по бумаге. – Ага, вот она. Йоханн Мориц Ругандас. «Сумеречная прогулка». С подзаголовком «Город Нюрнберг». Предоставлена доктором Р. М. Сомервилем. К сожалению, мы не вправе сообщать посетителям адреса владельцев, но вы можете справиться в телефонной книге.
– Я знаю, где живет доктор Сомервиль.
3
Сухая и холодная рука у меня на лбу слабо пахла миндалем. Откинувшись в кресле, я глядел на давно облюбованную точку на потолке. Занавески на окнах были задернуты, горели свечи, из стереопроигрывателя доносилась нежная музыка. Углом глаза я видел Пенелопу, сидящую на своем обычном месте у письменного стола:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91