Много еще интересного говорил учитель. Ромашкин впитывал все это с наслаждением, будто продолжал читать книгу, так точно и наполнено была смыслом все, о чем говорил Паустовский.
В конце занятия студенты, уже привыкшие к своему наставнику, сами стали его расспрашивать.
— Константин Георгиевич, какое качество в человеке вы больше всего цените?
— Деликатность.
— Ав писателе?
— Верность себе и дерзость…
— А самое отвратительное качество?
— Индюк.
— А у писателя?
— Подлость. Торговля талантом.
— Какой недостаток считаете простительным?
— Чрезмерное воображение.
— Напутствие-афоризм молодому писателю?
— "Останься прост, беседуя с царями. Останься честен, говоря с толпой".
Ромашкин тут же отметил для себя: Паустовский сам всю жизнь руководствуется этим пожеланием молодым. Он никогда не курил фимиам властям предержащим. Всегда был честен с народом, проявлял к людям величайшее уважение.
Паустовский и сам сказал по этому поводу:
— Настоящий писатель не должен иметь гибкий позвоночник: преклонение и угодничество с писательской профессией несовместимы. Объективность и правда — ваш постоянный маяк. Вы должны находиться на балконе, а все политические, бытовые свары и схватки — там, внизу. Вы все видите и описываете честно.
* * *
Ромашкин брал в библиотеке, перечитывал и как новые открывал «Кара-Бугаз», «Колхиду», «Черное море» и другое, с чего начинал Паустовский. Ну, а более поздние, зрелые творения вызывали у него восхищение и удивление — как можно так мастерски писать: «Судьба Шарля Лонсевиля», «Исаак Левитан», «Орест Кипренский», «Тарас Шевченко».
Наслаждаясь чтением, Василий думал: "Все это могло остаться для меня неведомым, как для сотен тысяч других, таких же как я, которые лежат в братских и одиночных могилах от Сталинграда до Берлина. Ваня Казаков, Костя Королевич, Сережа Коноплев, комиссар Гарбуз и другие однополчане потеряли не только жизнь, но и возможность насладиться многими радостями ее, в том числе и вот этим сладким замиранием, полетом души при чтении художественной литературы.
Это общение, невероятно интересная студенческая жизнь, появление новых друзей, горячие споры на творческих семинарах, вечеринки и выпивки по случаю получения кем-то гонорара — все это захлестнуло Василия. Он словно заново родился. Служба военная отошла на второй план, он ходил в свой штаб по обязанности, механически выполнял положенную работу. А вечером переодевался в гражданскую одежду и радостный мчался в свой дорогой Литинститут.
* * *
Я прощаюсь с читателями до следующей книги, события которой уже произошли. Их надо только описать. Я даже включил несколько фотографий из той предстоящей жизни Ромашкина и моей, авторской, которой я постоянно делюсь с Василием и с вами, уважаемые мои собеседники.
Москва — Переделкино — Голубицкая — Сочи
1970 — 2000 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170