Подъехали к самому трапу «Анадыря».
Недалеко от трапа прохаживался турецкий полицейский. Надо было его как-то нейтрализовать. Василий остался в машине и наблюдал любопытную немую сценку: Чернов подошел к полицейскому, тот отдал ему честь, Михаил, не говоря ни слова, достал из кармана десятидолларовую купюру и подал ее полицейскому. Страж порядка (оказался понятливый) быстро взял деньги, вскинул руку к козырьку и пошел, не оглядываясь, в сторону трапа. Василий и Михаил подхватили Зайцева под руки и поволокли вверх по трапу. У борта ждал капитан, он коротко бросил вахтенному: «Пропустить».
Ромашкин весело сказал матросу:
— Перебрал на прощание товарищ!
— Бывает, — так же весело ответил матрос. В каюте Василий сказал:
— Миша, я тебя провожать не пойду, его нельзя оставлять без присмотра ни на минуту.
— Не беспокойся, проснется только в Одессе. Ну, будь здоров! Приеду в отпуск, увидимся. Передай мой привет Зое Афанасьевне.
Зайцев крепко спал всю ночь, это избавило Ромашкина от неприятных разговоров с ним.
…В Одессе все было гораздо проще. Встретили двое в гражданском. Василий не знал, были они из КГБ или из ГРУ. Дали Зайцеву понюхать нашатыря. Он проснулся и некоторое время ничего не мог понять. Потом своим ходом, с помощью сопровождающих, но все еще нетвердой походкой спустился по трапу и сел в поджидавшую «Волгу».
Прилетев в Москву, Ромашкин позвонил прямо из аэропорта по телефону, который когда-то дал ему еще Кузнецов. Услыхав голос Захарова, доложил:
— Ухажер вернулся, ваше поручение выполнено.
— Я в курсе. Молодец, сработал чисто. Пока объявляю тебе благодарность, продолжение будет.
Но радость возвращения омрачило печальное известие, которое ожидало Василия дома. Зоя Афанасьевна, всплеснув руками, запричитала громче обычного:
— Ну где же вы пропадаете? Такая беда! А вас нигде найти невозможно, я уже и на работу звонила. Говорят: в командировке. Что за командировка такая, из которой нельзя отозвать человека?! Я настаивала, но они уверяли — невозможно.
— Что случилось, Зоя Афанасьевна?
— Случилось самое ужасное — умерла ваша мама. Пришло три телеграммы, вас ждут на похороны, а вы где-то разъезжаете. Вам нужно вылетать немедленно, может быть, успеете, хотя прошло уже три дня. От вас ответа не было, наверное, похоронили.
Василий сразу взял такси и помчался в аэропорт. Но в этот же день рейса в Оренбург не было. Вылетел на следующий день. Он все еще не мог опомниться от тяжкой новости. Мама вроде бы не болела, не старая, умерла очень неожиданно. Но сколько она пережила! Из-за меня, моих бедствий: в тюрьме, в лагерях, в штрафной роте. Каждый день ждала похоронку всю войну. И дождалась — одну — о гибели отца.
Как она жила одна после войны, Василий почти не знал. Отправлял деньги, писал письма, несколько раз приезжал в отпуск. А все остальное время она жила очень одиноко. И вот теперь ее нет.
Василий опоздал, мать похоронили друзья и соседи накануне его прилета. Ждали трое суток, но не было даже телеграммы. Терялись в догадках: если сам Вася болен, то через кого-нибудь мог сообщить. Решили: в отъезде. А ждать больше трех дней не позволяла жаркая летняя погода.
Василий попросил соседку Варвару Ильиничну показать, где находится могила. Он довез подругу мамы на такси до кладбища, купил большой букет цветов и неспешно шел за пожилой женщиной по тихим дорожкам, мимо крестов и памятников. Могила мамы была свежая. Земля еще не просохла. Не было на ней ни креста, ни надписи. Скромные букетики цветов даже не покрывали холмик.
Василий вытирал слезы, ему было жаль не только матери, но бедной ее жизни и вот этого более чем скромного захоронения.
— Подождите меня здесь, Варвара Ильинична, я сейчас вернусь.
Он пошел к воротам кладбища, спросил торговку цветами, у которой розы и гладиолусы были в руках и в двух ведрах:
— Сколько стоят все ваши цветы?
— Все? Надо подсчитать.
— Считайте. Я покупаю все, — и тут же подошел к другой продавщице: — А ваши сколько стоят? Женщина оторопела:
— Тоже все? Так вы у нее или у меня покупаете?
— И у нее, и увас…И вы тоже, — сказал он третьей. — Идите за мной. Несите ваши цветы. Я покупаю все.
Женщины неуверенно топтались на месте. Ромашкин достал из кармана пачку денег и, показав ее, опять позвал:
— Идемте со мной, я хочу положить цветы на могилу мамы.
Варвара Ильинична отошла в сторону, пропустив процессию цветочниц. Василий брал у них цветы и раскладывал на холмике, превратив его в яркую клумбу. Затем он щедро расплатился с цветочницами. А они не ушли сразу, а постояли с ним рядом, повздыхали, похвалили между собой: «Вот это сын». А Василий про себя возражал этим словам: «Плохой я сын, очень плохой, не заботился о матери». И второй раз в жизни недоброжелательно подумал о своей профессии: «Разведка лишила меня возможности жениться на любимой женщине, и мать я обижал — жили мы врозь, как чужие, и даже похоронить не смог, был на задании».
Можно ходить по лезвию бритвы
В Москве Ромашкина ждала приятная новость. Генерал Захаров не забыл свои слова: «продолжение будет», имея в виду поощрение, которым он намеревался отметить Ромашкина за выполнение спецзадания.
— Засиделся ты в Москве, поедешь в Англию. Ты же готовился на это направление, — сказал Матвей Васильевич. — Я спросил кадровиков, почему они тебя после окончания школы не отправили за рубеж, а назначили в войсковую разведку? Оказывается, эти перестраховщики помнят твои старые грехи. В твоем личном деле есть крамольная запись — судился за антисоветскую агитацию. Хотя судимость снята, ты давно член партии, у кадровиков свои законы! Я их отругал —говорю, человек всю войну по немецким тылам ходил, после войны несколько раз со спецзаданиями за рубеж посылался, — какие вам еще нужны доказательства преданности Родине? В общем, приказал тебя послать в Лондон. Я знаю, тебе хочется поработать за рубежом. Четыре года готовился к этому. И пока молодой, есть силы — надо поработать. Поедешь под крышей дипломата, чем заниматься — получишь указания от военного атташе генерала Караганова Валерия Сергеевича.
Сборы были недолгими, все пожитки — небольшой чемодан. Военную форму оставил до возвращения в шкафу у Зои Афанасьевны. Ордена, документы, партбилет сдал в спецотдел ГРУ.
И вот он, Лондон — знакомый и незнакомый. Хоть и побывал Ромашкин здесь прежде, видел этот старинный шумный город только из автомобиля. Знал по карте улицы, площади и многие уникальные здания, потому что изучал план города в разведшколе, но карта — плоское, схематичное отражение.
Генерал Караганов побеседовал с Ромашкиным, подробно расспросил о прежней службе и, завершая беседу, сказал:
— Надо вам хорошо изучить город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Недалеко от трапа прохаживался турецкий полицейский. Надо было его как-то нейтрализовать. Василий остался в машине и наблюдал любопытную немую сценку: Чернов подошел к полицейскому, тот отдал ему честь, Михаил, не говоря ни слова, достал из кармана десятидолларовую купюру и подал ее полицейскому. Страж порядка (оказался понятливый) быстро взял деньги, вскинул руку к козырьку и пошел, не оглядываясь, в сторону трапа. Василий и Михаил подхватили Зайцева под руки и поволокли вверх по трапу. У борта ждал капитан, он коротко бросил вахтенному: «Пропустить».
Ромашкин весело сказал матросу:
— Перебрал на прощание товарищ!
— Бывает, — так же весело ответил матрос. В каюте Василий сказал:
— Миша, я тебя провожать не пойду, его нельзя оставлять без присмотра ни на минуту.
— Не беспокойся, проснется только в Одессе. Ну, будь здоров! Приеду в отпуск, увидимся. Передай мой привет Зое Афанасьевне.
Зайцев крепко спал всю ночь, это избавило Ромашкина от неприятных разговоров с ним.
…В Одессе все было гораздо проще. Встретили двое в гражданском. Василий не знал, были они из КГБ или из ГРУ. Дали Зайцеву понюхать нашатыря. Он проснулся и некоторое время ничего не мог понять. Потом своим ходом, с помощью сопровождающих, но все еще нетвердой походкой спустился по трапу и сел в поджидавшую «Волгу».
Прилетев в Москву, Ромашкин позвонил прямо из аэропорта по телефону, который когда-то дал ему еще Кузнецов. Услыхав голос Захарова, доложил:
— Ухажер вернулся, ваше поручение выполнено.
— Я в курсе. Молодец, сработал чисто. Пока объявляю тебе благодарность, продолжение будет.
Но радость возвращения омрачило печальное известие, которое ожидало Василия дома. Зоя Афанасьевна, всплеснув руками, запричитала громче обычного:
— Ну где же вы пропадаете? Такая беда! А вас нигде найти невозможно, я уже и на работу звонила. Говорят: в командировке. Что за командировка такая, из которой нельзя отозвать человека?! Я настаивала, но они уверяли — невозможно.
— Что случилось, Зоя Афанасьевна?
— Случилось самое ужасное — умерла ваша мама. Пришло три телеграммы, вас ждут на похороны, а вы где-то разъезжаете. Вам нужно вылетать немедленно, может быть, успеете, хотя прошло уже три дня. От вас ответа не было, наверное, похоронили.
Василий сразу взял такси и помчался в аэропорт. Но в этот же день рейса в Оренбург не было. Вылетел на следующий день. Он все еще не мог опомниться от тяжкой новости. Мама вроде бы не болела, не старая, умерла очень неожиданно. Но сколько она пережила! Из-за меня, моих бедствий: в тюрьме, в лагерях, в штрафной роте. Каждый день ждала похоронку всю войну. И дождалась — одну — о гибели отца.
Как она жила одна после войны, Василий почти не знал. Отправлял деньги, писал письма, несколько раз приезжал в отпуск. А все остальное время она жила очень одиноко. И вот теперь ее нет.
Василий опоздал, мать похоронили друзья и соседи накануне его прилета. Ждали трое суток, но не было даже телеграммы. Терялись в догадках: если сам Вася болен, то через кого-нибудь мог сообщить. Решили: в отъезде. А ждать больше трех дней не позволяла жаркая летняя погода.
Василий попросил соседку Варвару Ильиничну показать, где находится могила. Он довез подругу мамы на такси до кладбища, купил большой букет цветов и неспешно шел за пожилой женщиной по тихим дорожкам, мимо крестов и памятников. Могила мамы была свежая. Земля еще не просохла. Не было на ней ни креста, ни надписи. Скромные букетики цветов даже не покрывали холмик.
Василий вытирал слезы, ему было жаль не только матери, но бедной ее жизни и вот этого более чем скромного захоронения.
— Подождите меня здесь, Варвара Ильинична, я сейчас вернусь.
Он пошел к воротам кладбища, спросил торговку цветами, у которой розы и гладиолусы были в руках и в двух ведрах:
— Сколько стоят все ваши цветы?
— Все? Надо подсчитать.
— Считайте. Я покупаю все, — и тут же подошел к другой продавщице: — А ваши сколько стоят? Женщина оторопела:
— Тоже все? Так вы у нее или у меня покупаете?
— И у нее, и увас…И вы тоже, — сказал он третьей. — Идите за мной. Несите ваши цветы. Я покупаю все.
Женщины неуверенно топтались на месте. Ромашкин достал из кармана пачку денег и, показав ее, опять позвал:
— Идемте со мной, я хочу положить цветы на могилу мамы.
Варвара Ильинична отошла в сторону, пропустив процессию цветочниц. Василий брал у них цветы и раскладывал на холмике, превратив его в яркую клумбу. Затем он щедро расплатился с цветочницами. А они не ушли сразу, а постояли с ним рядом, повздыхали, похвалили между собой: «Вот это сын». А Василий про себя возражал этим словам: «Плохой я сын, очень плохой, не заботился о матери». И второй раз в жизни недоброжелательно подумал о своей профессии: «Разведка лишила меня возможности жениться на любимой женщине, и мать я обижал — жили мы врозь, как чужие, и даже похоронить не смог, был на задании».
Можно ходить по лезвию бритвы
В Москве Ромашкина ждала приятная новость. Генерал Захаров не забыл свои слова: «продолжение будет», имея в виду поощрение, которым он намеревался отметить Ромашкина за выполнение спецзадания.
— Засиделся ты в Москве, поедешь в Англию. Ты же готовился на это направление, — сказал Матвей Васильевич. — Я спросил кадровиков, почему они тебя после окончания школы не отправили за рубеж, а назначили в войсковую разведку? Оказывается, эти перестраховщики помнят твои старые грехи. В твоем личном деле есть крамольная запись — судился за антисоветскую агитацию. Хотя судимость снята, ты давно член партии, у кадровиков свои законы! Я их отругал —говорю, человек всю войну по немецким тылам ходил, после войны несколько раз со спецзаданиями за рубеж посылался, — какие вам еще нужны доказательства преданности Родине? В общем, приказал тебя послать в Лондон. Я знаю, тебе хочется поработать за рубежом. Четыре года готовился к этому. И пока молодой, есть силы — надо поработать. Поедешь под крышей дипломата, чем заниматься — получишь указания от военного атташе генерала Караганова Валерия Сергеевича.
Сборы были недолгими, все пожитки — небольшой чемодан. Военную форму оставил до возвращения в шкафу у Зои Афанасьевны. Ордена, документы, партбилет сдал в спецотдел ГРУ.
И вот он, Лондон — знакомый и незнакомый. Хоть и побывал Ромашкин здесь прежде, видел этот старинный шумный город только из автомобиля. Знал по карте улицы, площади и многие уникальные здания, потому что изучал план города в разведшколе, но карта — плоское, схематичное отражение.
Генерал Караганов побеседовал с Ромашкиным, подробно расспросил о прежней службе и, завершая беседу, сказал:
— Надо вам хорошо изучить город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170