Сказала, что хочет с ним поговорить. Немедленно. Что для этого он должен приехать к ее матери. «Ты вернулась к матери?» — удивился он, обрадовавшись. «Какое твое дело, куда я вернулась и откуда я ушла?..» — безучастно сказала она. Индиана озлился, ему захотелось закричать ей, что она… что он видел ее лежащей под… Но он воздержался. Следовало с ней встретиться. Ради этого он и прилетел в мрачный город, в ледяную страну, в черный комикс.
В такси, к неудовольствию водителя, он молчал.
Она открыла ему, стакан желтой жидкости в руке, покачиваясь. В серой толстой юбке, советской, без туфель, в черном свитере. Очень худая и с темным лицом. Свежий шрам меж правой бровью и виском. «Здравствуй, — сказала она, — ты как будто меньше сделался… ха-ха…» Она улыбнулась смещенной улыбкой, не в фокусе. Губы густо накрашены.
«Ты не могла удержаться, чтобы не выпить», — поморщился он. И тотчас пожалел о том, что выразил свое неудовольствие.
«На хера ты пришел… — бросила она и пошла по коридору в комнату. — Вместо того чтобы обнять меня, ты начал с недовольства».
Он предпочел остановить свое недовольство. Они вошли в комнату, и она уселась на кровать, а он в кресло. «А где твоя мать?» — спросил он.
«Дежурит в больнице. Ты съездил к родителям? Как они?»
«Грустно все оказалось. Печально до жестокости».
«Да-а…» — Она закурила.
«Почему ты такая худая… и почернела вся…»
«Ничто в горло не лезет потому что, еда их…»
«Зачем же ты тут торчишь третий месяц, слоняясь Бог знает где. Почему не возвращаешься в Париж?»
«Что ты хуйню городишь, а? — рассердилась она. — Ты же знаешь почему. Запила я, и с парнем спуталась…»
«Так распутайся… И вообще, долго ты будешь вести образ жизни девочки-потаскушки? Не говоря уже о том, что в наши времена твои случайные связи могут дорого обойтись мне — твоему постоянному партнеру…»
«Ладно, партнер, — она усмехнулась, — я тебя жить с собой не заставляю».
«Наглая ты девушка. Кто это еще с кем живет. Не ты ли в последний раз, когда я вернулся из Будапешта, клялась, божилась и плакала, что пить никогда не станешь, просила, чтоб я тебя не оставлял…»
Она зло ткнула окурок в пепельницу и стала долго раздавливать его, пепельница застучала по столу. «Скажи еще, что ты меня кормишь».
«И это тоже…»
Он глядел мимо нее в окно, где белесые здания сливались с грязными снегами, и пытался найти в себе пусть одно хотя бы чувство к ней. Ничего. Чужая злая русская женщина со свежим шрамом. Однако это вовсе не значило, что чувства не появятся через час или завтра. Однажды он ушел из их общего жилища на чердаке, возмущенный, собрал вещи, взял даже нужные книги, но вернулся через неделю. От грусти. Ему все же хотелось, чтобы они были: он и она, чтоб была их пара. Чтоб не зачеркивалось их прошлое…
Она водила пальцем по клетчатому пледу на кровати матери. Плед привезла матери она. Большие руки русской девушки пролетарского происхождения. Ему всегда нравились пролетарские девочки, вот что. Катьки-бляди из блоковской поэмы.
«У тебя на шее, Катя, шрам не зажил от ножа.
У тебя под грудью, Катя, та царапина свежа!»
Ожог, а не царапина под грудью, поправил Блока Индиана.
«Ах ты, Катя, моя Катя, толстоморденькая…
Гетры серые носила, шоколад Миньон жрала,
с юнкерьем гулять ходила — с солдатьем теперь пошла?»
«Что делать собираешься? В Париж вернуться не хочешь?»
«Шампанского хочу… — сказала она зло. — Открой мне бутылку в холодильнике, будь другом, я не умею их бутылки… я всегда обливаюсь этим софийским пойлом, а?»
«Исключено, ты же знаешь. Ни с тобой, ни в твоем присутствии я не пью, тем более открывать тебе бутылку…»
«Принципиальный мудак ты был, таким и останешься…» — Она встала и, заметно покачиваясь, ушла на кухню.
«Слушай, — сказал он ей вдогонку, — остановись, пора остановиться. Я куплю тебе билет, сходим в милицию или куда там у них следует явиться, заплатим штраф и улетим. Если возникнут осложнения, я все улажу… Соленов…»
«С чего ты взял, что я хочу возвращаться в Париж? — закричала она с кухни. — Что я там оставила? Что? Ты опять будешь стучать на своей пишущей машине, а я буду сидеть и ждать, пока ты обратишь на меня внимание. И так дни за днями…» — Ругаясь, она стучала на кухне предметами.
«Катька, — вспомнил он объяснение к поэме самого Блока, — здоровая, толстомордая, страстная курносая русская девка: свежая, простая, добрая — здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется… Рот свежий, «масса зубов», чувственный. «Толстомордость» очень важна (здоровая и чистая, даже до детскости)…»
Блок забыл руки, чрезмерно большие кисти рук, длинные пальцы, предназначенные, может быть, для черенка, рукояти ножа… Когда Индиана познакомился со своей «Катькой», она именно такой и была: свежей, простой, иногда пьяненькой. Но ее личная, особая «толстомордость» выражалась в могучей, всегда горячей шее и широких косточках плеч. Теперь «толстомордость» прошла, явились худоба и чернота…
Со стаканом в руке она вернулась из кухни.
«Если ты не хочешь возвращаться в Париж, какого тебе от меня нужно? — воскликнул он зло. — Зачем было вызывать меня, тревожить… Я уже стал привыкать к жизни без тебя. Что ты меня дергаешь?»
«Эх ты, — она отпила большой глоток и укоризненно поглядела па него. — Эх ты, я-то считала тебя единственным человеком, кто понимает меня, кто может меня понять».
«Я могу тебя понять. Но ты перестань пить. Посмотри на себя, ты почернела от пьянства!»
«Это не от пьянства. Я болела тут… тяжело болела, какая ты безжалостная сволочь, Индиана. Я плакала над твоими книгами, а ты… безжалостная сволочь!»
«Заболела ты еще в первую неделю жизни здесь. Пора бы уже выздороветь, а? Пора прекратить спать с ворами и превратиться в нормальную женщину. А вместо того, чтобы плакать над моими книгами, ты бы лучше поплакала надо мной. Что за жизнь у меня с тобой?»
Опустошив стакан, она влезла на кровать матери с ногами и, повозившись, устроилась на коленях, лицом к рему. «Я должна сказать тебе что-то очень важное… Я должна…»
Она заметно опьянела, понял Индиана, теперь следует быть настороже. На этом этапе ее может раздражить любая мелочь. «Говори, если должна…»
«Дело в том, что я… — она передвинула пояс юбки по талии, очевидно, юбка ей мешала, — я хочу сказать тебе, что я все-таки выспалась с моим братом…»
«Ты ждешь, что я воскликну: «Какой ужас! Как ты могла!?» и упаду с разорвавшимся сердцем?»
«Я ничего не жду, — сказала она тихо. — Ну вот, я призналась тебе и мне стало легче. Я должна была тебе это сказать…»
«Мне легче не стало. Я все же не ожидал, что ты способна на подобную глупость. Ты сама говорила мне, что презираешь брата, неудачника и алкоголика, пропившего все свои таланты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79