Деды твои родились в деревнях, отец твой из солдат сверхсрочной службы выслужился в маленькие офицеры, в детстве и юности окружали тебя простые люди — рабочие. К высшему образованию ты не пробился. Это рабочий поселок Салтовка навеки зарядил тебя здоровым скептицизмом и анархическим презрением равно к правительству и «интеллигенции» — она же советская буржуазия. Без чьей-либо помощи, сам, долго пробивал ты себе дорогу в литературу. Твоя первая книга была опубликована в Париже на французском, когда тебе уже было 37 лет и имел ты за плечами двадцать лет чернорабочей жизни. Ты успел закостенеть в рабочем сознании за эти двадцать лет, вот что. А Евтушенко уже в восемнадцать лет стал известным советским поэтом, и сейчас, в пятьдесят восемь, он закоренелый старый господин буржуа, на какой бы сибирской станции он ни родился. Мраморные ступени, говорят, ведут из его дачи в Пицунде прямиком в Черное море. На твоих ступенях в грязном подъезде в Париже, у двери в твою квартиру ты, Индиана, многократно обнаруживал шприцы и ваты со следами крови — наркоманы облюбовали бедный подъезд, ходят к твоим дверям ширяться. Твои соседи по лестничной площадке — черная семья Матюренов: пятеро живут в Девятиметровой комнате. Буржуазной твою жизнь не назовешь…
Господин академик Сахаров попал еще в юности в защищенную от внешнего мира, атмосферу высокооцениваемых государством ученых-вундеркиндов, в жизнь Спецпоселков, специнститутов. В отличие от Евтушенко его классовое сознание, проснувшись в шестидесятые годы, горело сильнее и ярче. И характер у академика, многажды лауреата Сталинских премий, оказался твердым. Однажды взбунтовавшись, он не успокоился, не вернулся на службу к партократии. Последовательный, он выражает интересы своего класса. Он выражал их в ссылке в Горьком, он выражает их сегодня с трибуны второго съезда народных депутатов. Отменить все, что мешает развитию экономики в сторону свободного рынка. И будь что будет. По радикальности эксперимент не уступит насильственной коллективизации. А платить за новый эксперимент будет НАРОД, миллионы неудачливых Индиан, так и не выбравшихся с Салтовских поселков…
Индиана вернулся к телевизору. За предложение проголосовали 477 депутатов. Против 1415. Воздержались от голосования 80 депутатов. Пока что только четвертая часть мест в советском парламенте находится в руках советской буржуазии. Но Индиане было ясно, что их будет больше.
Выходя, он обнаружил под дверью газету «Вечерняя Москва». Размышляя, кто и зачем положил газету, развернул ее. «Плодотворной работы вам, народные депутаты». «Сегодня в Кремлевском дворце съездов начал свою работу второй съезд народных депутатов СССР». Индиана прошел с газетой по коридорам и только в лифте обнаружил на первой странице среди новостей свое имя. В рубрике «В столичных кругах». Вгляделся.
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВСТРЕЧИ. Один из самых скандально известных русских писателей за рубежом провел свой литературный вечер в Центральном Доме Литераторов. Имя Индианы стало во многом известно благодаря его первому роману, рассказывающему о жизни советского эмигранта в Нью-Йорке, роман, кстати, был тогда в США запрещен. Талантливый поэт и тонкий стилист, в Москве он зарабатывал на жизнь… Новый роман Индианы опубликован в 11-ом номере журнала… Индиана никогда не подписывал никаких писем и не принадлежал ни к каким группировкам, потому, видимо, ему будет нелегко сейчас публиковаться у нас в стране…»
«У них в стране», — сказал себе Индиана и вышел из их отеля в их страну.
Хованщина

Он жалел, что у него нет бинокля. Хотя бы театрального. В сущности, он и находился в театре. Трагедия игралась на открытом воздухе в снегу. Он не сомневался, что так же было в 1917 году. А до этого — в Смутное время. Передаем как заставили себя избрать Романова на царство, устав митинговать и спорить. Так было множество раз. Черное небо, снег, фонари, голые ветви деревьев Парка Горького.
На открытой небу эстраде стояли в пальто, куртках и шапках люди. Получивший слово хватался за штангу микрофона и, укрепившись таким образом, изливал на толпу внизу свой монолог. Высказавшись, они все оставались на эстраде, угущая толпу тел. Две толпы не смешивались.
Крепкогрудый, в пальто с воротником-шалькой, большелицый мужичище стащил с головы шапку черного каракуля и закричал: «Русские люди, куда же вы смотрите!»
Русские люди во вьюге вскрикнули, ахнули, охнули, заколебались, давая знать, что они здесь. Что они сами обеспокоены и озабочены тем, — куда же они смотрят. Что сомневаются, туда ли смотрят. Ветер и снег унесли куски фраз и до Индианы донеслось только — «…будут насаждать чуждую нашему народу рок-культуру и секс-маразм! Доколе! Пора остановить ИХ! Я священник храма…» Ветер унес ИМЯ ХРАМА. «…Я говорю вам, христиане русские… Да что христиане, люди русские, ибо всякий русский есмь христианин, даже если он этого не осознает сам. Остановим заразу заграничную, уродующую душу народа нашего…»
Индиана в старой кроличьей шапке Смирнова, русским человеком среди русских людей, в худом бушлатике, ветром подбитом, стоял, подобравшись близко к эстраде. Пытался понять, чего они все и каждый из них хотят. У священника, если он священник, была сытая физиономия, пальто его бесстыдно миддл-классовое и шапка из каракуля выдавали его социальное положение. Почему он не вышел К НАРОДУ в более народном одеянии, каковым сейчас в Москве, кажется, является затрепанная синтетическая парка?
Микрофон перешел к подполковнику-артиллеристу. «Я и мои товарищи, офицеры Московского гарнизона, оскорблены и уязвлены тем безобразием… происходит у нас в стране. Съезд депутатов… русский народ по-прежнему оттеснен от участия в управлении своей собственной страной. Кто… («Так же как британский и французский и любой другой народ, — сказал Индиана. — И слава Богу!») кто живет хуже русского народа, скажите мне? Я вам отвечу. Никто! («Глупости! — парировал Индиана. — Можно найти на глобусе сотню народов, живущих много хуже, и только несколько десятков, может быть, живущих лучше».) Самый последний чукча больше уважаем… офицеры нашей части…» («Если бы я был чукчей, я бы на тебя обиделся, подполковник!»)
В плечо его уже некоторое время ударялся твердым плечом мордатый парень в шапке с длинным мехом. Индиана оттиснулся от парня и огляделся. Парень не нарочно толкал Индиану, его трепало ветром. Парень держал в руках одно из двух древк плаката: «На фронты отечества! Долой депутатов-подстрекателей!» Плакат был самодельный, грубо намалеванный, однако, отметил Индиана, они уже кое-чему научились. Все буквы «О» в плакате были вырезаны. Дабы он не смог сделаться парусом, нежелательно несущим двух плакатоносцев, куда того пожелает ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79