Шумно так… с удовольствием…»
Индиана молчал. Он справился со спазмами желудка.
«До самого рассвета они тут орали и тахту ломали. Уж не знаю, с обеими она трахалась или один этот Виктор таким героем оказался, но на рассвете я вконец остервенела от их кошачьего концерта и выгнала всех троих… И она уходя меня еще оскорбляла грязными словами. Даже соседи вылезли… Ну что, вам еще хочется ее искать? Вы все поняли? Ваша жена, или кем она вам приходится, подруга, не просто баба, слабая на передок, она сама хватает мужика за хуй. Сама на акт провоцирует. Я этого Виктора хорошо знаю. Он мужик драчливый, в тюряге сидел. Но с бабами он вежливый. Без ее инициативы, он бы, может, постучал в спальню: «Спичек, девочки, не найдется? А вам не нужно чего по мужской части..?» Я бы на него прикрикнула и он бы себе спать залег. Она его НА СЕБЯ ПОЛОЖИЛА. Вы все еще хотите ее искать? Вам все еще нужен его адрес? Что, сердчишко побаливает? Я забыла вас спросить о состоянии сердца…» Сердито протопав каблуками по полу, она отошла к окну.
«Сердце в порядке, — Индиана откашлялся, — грудь, бывает, болит… Шок, конечно, большой. Какие-то вещи я о ней знал, но другое дело услышать от очевидца, от свидетеля. Конечно, в другом свете все предстоит, извините, предстает».
«Вы приобщайтесь еще к коньяку, — сказала она, — коньяк вам сейчас ой как нужен!»
«Вы злая женщина, и очень, но я вам верю. Потому что ваше свидетельство органично укладывается вместе с другими сведениями. Значит, такая она и есть».
«Это уже не мое дело, советы вам давать, но скажите мне, зачем вы живете с ней? Она ведь простая баба совсем. В этом зазорного ничего нет, быть простой, но разве вам не понятно, что она женщина не для вас, но для бандита, для хорошо зарабатывающего жулика директора магазина. У этих стерв определенные ценности: водка, деньги, мужик чтоб был с кулаками. И у них определенная мораль: согласно их морали, мужик это враг. Сколько раз баба ему изменила, столько побед она одержала. Я за границами не жила, но уверена, что нету в мире развратнее баб, чем русские бабы. Морально мы развратнее всех, и физически само собой… Вот я на вас смотрю, вы интеллигентный, спокойный, зачем вы живете с такой стервой? Вы что, мазохист?»
«До сегодняшнего дня я считал, что нет. Сегодня я уже не уверен».
«Больше я ничего не знаю, — блондинка вздохнула. — Имела удовольствие ее наблюдать всего одну ночь. Виктор живет в Первом Серебряковском переулке. Мой муж у него краденую аппаратуру покупает. Так что я знаю где. Угловой дом, выходящий на бульвар. Первый этаж. Первые три окна рядом с дверью в подъезд. Если вы мазохист, можете пошпионить».
Индиана встал. «Насчет меня вы ошиблись. Я не интеллигент. Родители мои — простые люди. Сам я долгие годы занимался физическим трудом, работал на заводах и стройках. Только последние восемь лет живу как писатель».
«Я не ваше происхождение имела в виду. Я хотела сказать, что вы не жулик, не алкаш, что вы не из этих шакалов. У нас почти все население теперь шакалы и алкаши, вы заметили? Вы давно у нас не были?»
«Двадцать лет».
«Ого! Должны заметить. Двадцать лет назад я, правда, маленькая была, но общее настроение помню. Люди добрее были».
«А почему вы сами с шакалами, — он вспомнил старое русское слово, — якшаетесь?»
«Я? — она засмеялась. — О, у меня муж жулик. А я мужа люблю».
«Видите, у нас с вами сходная судьба».
«Нет. Мой меня любит».
Побег
Подымаясь в лифте, он уже знал, что будет делать. Вырвал сумку из шкафа. Нашарив в глубине сумки билет Аэр Франс, нашел номер агентства в Москве. Набрал номер. Очень удивился, что ему ответили. «Извините, у меня большая проблема. У меня билет на двадцать второе, но мне нужно во что бы то ни стало улететь сегодня. Мне позвонили из Парижа… Жена попала в автокатастрофу. Она в госпитале».
«Ох, — вздохнула женщина, — улететь сегодня практически невозможно. Сегодня есть еще только один рейс на Париж. Аэрофлотовский, в пять часов. Но нет ни одного свободного места».
«Так что же мне делать? Я в отчаянном положении».
«Самое разумное, поехать в Шереметьево-2 и попытаться улететь рейсом Аэрофлота. Пойдите к дежурному по аэропорту. Скажите ему, что произошло. Но поторопитесь, потому что пятичасовой — последний сегодня рейс на Париж».
Он стал собирать вещи. Снял с вешалки пиджаки. Бросил на кровать. Аккуратно вывернув подкладкой вверх, уложил один. Опомнился и затолкал одежду как попало. Когда он заворачивал туфли в пластиковый мешок, на руку ему скатилась злая слеза. «Еб твою мать! — выругался он. — Искалеченная в госпитале! Да лучше б ее искалечило!» Из десяти номеров журнала с его повестью он взял один.
Натянув бушлат, вышел и заторопился по коридору, сумка на длинном ремне. Опять матрос, лишившийся благосклонности океана.
«Эй, вы что, уезжаете?» — пожилая горничная в белом халахе перехватила его в пути.
«Да, срочно вынужден улететь».
«Но так же нельзя, милый человек! Я должна вашу комнату посмотреть — все ли в порядке. То есть вы должны мне ее сдать!» Злой, но послушный, он вернулся с нею в комнату. Она отворила шкафы, заглянула в ванную. Смотрела, чтоб он не забыл свои вещи? Или чтоб не унес собственность отеля?
«А журналы вы что, забыли?»
«Тяжело тащить с собой. Выбросьте или прочтите, если хотите. Там моя повесть».
«Новые? Ну как же можно выбрасывать!» — горничная прижала журналы к груди. Вместе они заторопились к лифтам.
«Вы нас покидаете? — сказала дежурная по этажу, красивая и толстая за своей конторкой-кафедрой. — Собирались же долго жить. Номер вам еще на две недели забронирован».
«Увы, служба».
«Я вызову вам такси, — сказала дежурная. — Вам в Шереметьево-2?»
«В Шереметьево-2», — согласился он. Поставив сумку на пол у конторки дежурной, сделал несколько кругов в полутемном зале. Обнаружил, что вспотел холодным потом волнения. Попытался вспомнить, когда впервые стали появляться у него эти поты. В середине восьмидесятых. Вместе с болью в груди? Раньше.
«Такси подъедет через десять минут к главкому входу. Последние цифры 37–42. Назовите ему номер вашей комнаты… Да погодите еще спускаться. Минут через пять спуститесь».
Он отнес сумку к креслам в центре зала и сел. Встал. Сделал пару кругов по темному залу. Снял капитанку. Одел капитанку. Взял сумку. Отнес ее к лифтам. Нажал кнопку вызова. Дежурная беседовала с горничной, прижимающей к груди журналы. До него донеслось — «…и все жрать просят. А я поверь, Клава, свободных ста рублей за всю мою жизнь в руках не держала».
Он полез во внутренний карман и вынул две зеленых пятидесятирублевки. Подошел к горничной. «Извините меня… Вот я хочу вам… Вы не обижайтесь только, ради Бога… Я услышал ваш разговор… то, что вы сказали, что у вас никогда ста рублей свободных не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Индиана молчал. Он справился со спазмами желудка.
«До самого рассвета они тут орали и тахту ломали. Уж не знаю, с обеими она трахалась или один этот Виктор таким героем оказался, но на рассвете я вконец остервенела от их кошачьего концерта и выгнала всех троих… И она уходя меня еще оскорбляла грязными словами. Даже соседи вылезли… Ну что, вам еще хочется ее искать? Вы все поняли? Ваша жена, или кем она вам приходится, подруга, не просто баба, слабая на передок, она сама хватает мужика за хуй. Сама на акт провоцирует. Я этого Виктора хорошо знаю. Он мужик драчливый, в тюряге сидел. Но с бабами он вежливый. Без ее инициативы, он бы, может, постучал в спальню: «Спичек, девочки, не найдется? А вам не нужно чего по мужской части..?» Я бы на него прикрикнула и он бы себе спать залег. Она его НА СЕБЯ ПОЛОЖИЛА. Вы все еще хотите ее искать? Вам все еще нужен его адрес? Что, сердчишко побаливает? Я забыла вас спросить о состоянии сердца…» Сердито протопав каблуками по полу, она отошла к окну.
«Сердце в порядке, — Индиана откашлялся, — грудь, бывает, болит… Шок, конечно, большой. Какие-то вещи я о ней знал, но другое дело услышать от очевидца, от свидетеля. Конечно, в другом свете все предстоит, извините, предстает».
«Вы приобщайтесь еще к коньяку, — сказала она, — коньяк вам сейчас ой как нужен!»
«Вы злая женщина, и очень, но я вам верю. Потому что ваше свидетельство органично укладывается вместе с другими сведениями. Значит, такая она и есть».
«Это уже не мое дело, советы вам давать, но скажите мне, зачем вы живете с ней? Она ведь простая баба совсем. В этом зазорного ничего нет, быть простой, но разве вам не понятно, что она женщина не для вас, но для бандита, для хорошо зарабатывающего жулика директора магазина. У этих стерв определенные ценности: водка, деньги, мужик чтоб был с кулаками. И у них определенная мораль: согласно их морали, мужик это враг. Сколько раз баба ему изменила, столько побед она одержала. Я за границами не жила, но уверена, что нету в мире развратнее баб, чем русские бабы. Морально мы развратнее всех, и физически само собой… Вот я на вас смотрю, вы интеллигентный, спокойный, зачем вы живете с такой стервой? Вы что, мазохист?»
«До сегодняшнего дня я считал, что нет. Сегодня я уже не уверен».
«Больше я ничего не знаю, — блондинка вздохнула. — Имела удовольствие ее наблюдать всего одну ночь. Виктор живет в Первом Серебряковском переулке. Мой муж у него краденую аппаратуру покупает. Так что я знаю где. Угловой дом, выходящий на бульвар. Первый этаж. Первые три окна рядом с дверью в подъезд. Если вы мазохист, можете пошпионить».
Индиана встал. «Насчет меня вы ошиблись. Я не интеллигент. Родители мои — простые люди. Сам я долгие годы занимался физическим трудом, работал на заводах и стройках. Только последние восемь лет живу как писатель».
«Я не ваше происхождение имела в виду. Я хотела сказать, что вы не жулик, не алкаш, что вы не из этих шакалов. У нас почти все население теперь шакалы и алкаши, вы заметили? Вы давно у нас не были?»
«Двадцать лет».
«Ого! Должны заметить. Двадцать лет назад я, правда, маленькая была, но общее настроение помню. Люди добрее были».
«А почему вы сами с шакалами, — он вспомнил старое русское слово, — якшаетесь?»
«Я? — она засмеялась. — О, у меня муж жулик. А я мужа люблю».
«Видите, у нас с вами сходная судьба».
«Нет. Мой меня любит».
Побег
Подымаясь в лифте, он уже знал, что будет делать. Вырвал сумку из шкафа. Нашарив в глубине сумки билет Аэр Франс, нашел номер агентства в Москве. Набрал номер. Очень удивился, что ему ответили. «Извините, у меня большая проблема. У меня билет на двадцать второе, но мне нужно во что бы то ни стало улететь сегодня. Мне позвонили из Парижа… Жена попала в автокатастрофу. Она в госпитале».
«Ох, — вздохнула женщина, — улететь сегодня практически невозможно. Сегодня есть еще только один рейс на Париж. Аэрофлотовский, в пять часов. Но нет ни одного свободного места».
«Так что же мне делать? Я в отчаянном положении».
«Самое разумное, поехать в Шереметьево-2 и попытаться улететь рейсом Аэрофлота. Пойдите к дежурному по аэропорту. Скажите ему, что произошло. Но поторопитесь, потому что пятичасовой — последний сегодня рейс на Париж».
Он стал собирать вещи. Снял с вешалки пиджаки. Бросил на кровать. Аккуратно вывернув подкладкой вверх, уложил один. Опомнился и затолкал одежду как попало. Когда он заворачивал туфли в пластиковый мешок, на руку ему скатилась злая слеза. «Еб твою мать! — выругался он. — Искалеченная в госпитале! Да лучше б ее искалечило!» Из десяти номеров журнала с его повестью он взял один.
Натянув бушлат, вышел и заторопился по коридору, сумка на длинном ремне. Опять матрос, лишившийся благосклонности океана.
«Эй, вы что, уезжаете?» — пожилая горничная в белом халахе перехватила его в пути.
«Да, срочно вынужден улететь».
«Но так же нельзя, милый человек! Я должна вашу комнату посмотреть — все ли в порядке. То есть вы должны мне ее сдать!» Злой, но послушный, он вернулся с нею в комнату. Она отворила шкафы, заглянула в ванную. Смотрела, чтоб он не забыл свои вещи? Или чтоб не унес собственность отеля?
«А журналы вы что, забыли?»
«Тяжело тащить с собой. Выбросьте или прочтите, если хотите. Там моя повесть».
«Новые? Ну как же можно выбрасывать!» — горничная прижала журналы к груди. Вместе они заторопились к лифтам.
«Вы нас покидаете? — сказала дежурная по этажу, красивая и толстая за своей конторкой-кафедрой. — Собирались же долго жить. Номер вам еще на две недели забронирован».
«Увы, служба».
«Я вызову вам такси, — сказала дежурная. — Вам в Шереметьево-2?»
«В Шереметьево-2», — согласился он. Поставив сумку на пол у конторки дежурной, сделал несколько кругов в полутемном зале. Обнаружил, что вспотел холодным потом волнения. Попытался вспомнить, когда впервые стали появляться у него эти поты. В середине восьмидесятых. Вместе с болью в груди? Раньше.
«Такси подъедет через десять минут к главкому входу. Последние цифры 37–42. Назовите ему номер вашей комнаты… Да погодите еще спускаться. Минут через пять спуститесь».
Он отнес сумку к креслам в центре зала и сел. Встал. Сделал пару кругов по темному залу. Снял капитанку. Одел капитанку. Взял сумку. Отнес ее к лифтам. Нажал кнопку вызова. Дежурная беседовала с горничной, прижимающей к груди журналы. До него донеслось — «…и все жрать просят. А я поверь, Клава, свободных ста рублей за всю мою жизнь в руках не держала».
Он полез во внутренний карман и вынул две зеленых пятидесятирублевки. Подошел к горничной. «Извините меня… Вот я хочу вам… Вы не обижайтесь только, ради Бога… Я услышал ваш разговор… то, что вы сказали, что у вас никогда ста рублей свободных не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79