Крикун потоптался на месте, залез обратно в свою
машину и, на прощание снова предложив Нюше руку и сердце, направил свою
вездесущую технику к импровизированному, к тому времени значительно
испачканному столу с почти уже пустой бутылкой и совершенно зашитым телом.
Врач сидел и отдыхал. Большие его руки покоились на тоже испачканном
фартуке. Он неторопливо курил, показывая глазами, как грузить тело
Акишиева.
3
Письмо в вышестоящие инстанции Клавка Сафронова отправила еще в
декабре, перед новым годом. На дворе было в эту пору так морозно, как в
аду, и, естественно, никто сразу на откапывание Акишиева не прилетел, хотя
между поселком и районом прочно установлена связь вертолетами. Подбивший
Клавку к написанию послания прокурору Колька Метляев, человек желчный и
вздорный, поджуживал Клавку каждый день к более агрессивным действиям, ибо
"эта подлая живой ходить и над тобой, Клавкой, ишо измывается: мол, как
любила, так и погубила".
Письмо второе писал местный пенсионер Попов, тесть Иннокентия
Григорьева, он ввернул по слезным Клавкиным просьбам угрозу в адрес не
принимавших мер и прокурора, и помощника, сославшись на новую конституцию,
которая гарантирует свободу и честь советского народа. Но и потом комиссия
отложила дело Акишиева пересматривать в срочном порядке, уведомив законным
образом Клавку: де, зима стоит крепкая, труп вашего знакомого лежит в
вечной мерзлоте, так что беспокоиться не о чем.
Все это Клавка хорошо помнила, и теперь, когда комиссия, наконец,
пожаловала, когда тело ее возлюбленного было поднято из земли сегодняшним
ранним утром, женщина думала, что все теперь будут действовать против нее,
чтобы доказать глупость затеянного ею. Она, не выдержав, вышла на улицу.
Дым, защищающий от гнуса, тянулся от ее порога к молочному небу,
облака висели над мокрой землей как ватные, все весеннее хлынуло на село:
и теплынь, и это веселое комарье, и эта вешняя вода, и эта зеленая травка
на буграх; все звенело и нежилось, и Клавка, облепленная новым коричневым
плащом, полная телом, не такая и несчастная, в душе пожалела, что такое
сделала. Но, увидав у скамеечки Нюшку, сжалась, затвердела и, поровнявшись
с ней, ядовито сказала:
- Что, змииша? Напужалась? Ты думаешь как? Я понарошку?
Нюша все так же сидела на скамейке, как ее оставил Васька Крикун. Она
испуганно повернулась - видно, задумалась, но, узнав Клавку, отвернулась
нехотя.
Только теперь можно было сравнить, как они не похожи. Клавка большая,
широкая, а Нюша худенькая, дощатая, с тонкими ножками; лицо у Клашки тоже
большое, полное, чуть красноватое, а у Нюши - личико узенькое, подбородок
махонький, глаза лишь широко распахнутые, большие и нежно-испуганные.
Клашка одета во все новое, нейлоновый на ней костюм с белой блузкой, а под
шеей брошка, на которой наляпан какой-то лев или слон; на Нюше аккуратное
пальтишко с замысловатыми продолговатыми пуговицами. Верхняя пуговица
отваливается, и теперь Нюша ее нервно теребит.
- Отняла, какого парня отняла! - заплакала Клашка, поднося кружевной
платок к большим накрашенным губам. - Змея! Змея проклятуша!
- Зря ты шумишь! - тихо сказала Нюша. - Не отымала я его и не
подманывала! Сам ведь он!
- Тялок он, а ты - змея подколодна! Сам! Фарью-то там свою
растопырила, от он и сам! Но, погоди! Слезы мои дойдуть! Растопять!
- Зря ты все это.
- Боисси? Зря? - Клавка сквозь слезы засмеялась. - Не зря! Думаешь
так? Схватила в охапку, стерла, такой-сякой, сухой-немазанный, а мой? Змея
ты, змеишша! В соку баба! Да ты глянь на себя! Ссохлась, как доска!
- Зачем ты, Клавка, так? Не видишь, глотаю слезы?
- Сама подвергла себя осмеянию! Не я его травила! Вишь, скисла как
сама! Кишка тонка травить-то! А теперь плачет навзрыд, утопает в слезах!
- Да, Клава! В одном ты права! Не родись ни умен, ни красив, а родись
счастлив... Не дали мне с ним счастья, не дали! Не в укор будь сказано и
тебе!
- Засажу я тебя, засажу! Стыдом покрою, срамом, позором. Не первой
молодости, не первой свежести оттуда придешь! Облуплю, как липку, змеишша!
- На комара да с рогатиной? - улыбнулась Нюша одними сухими,
потрескавшимися губами. - Кулачное твое право, но не виновата я, Клаша! Не
виновата!
4
Тем временем Сашку Акишиева подошедшие мужики - среди них Николай
Метляев, Иннокентий Григорьев, Васька Вахнин и еще двое новых, приезжих,
умещали на вездеходе.
- Гляди, тяжелый какой!
- Мужик был справный, под сто кило.
- Красавец, а не мужик! Попотрошил он этого бабья!
- Да они сами на него, как наводнение! Клашка-то, та измором взяла,
чуть на коленях не стояла, чтоб в хвартиранты шел.
- И сам он был блудлив, как кот...
- А труслив, как заяц.
- Не криводушничай!
- Чё криводушничать-то? Нюшу возьми...
- Мозги у тебя набекрень! При _н_е_м_ о Нюше!..
- Эк тебя приспело! Рвется вдаль, тоже к побрехенькам!
- Не любо - не слушай, а врать не мешай!
- Ну взяли, мужики, взяли! Чё ишо раз тело-то покрывать срамом?
Горьку чашу и так хватил мужик!
- Может, и с Нюшей-то совладал с собою. Думаю, любовь у них была
красивой. Не трогал он ее!
- А глаза у мужика-то, гляди, и теперь, как живые! Бабы говорили:
глаза-то, мол, с поволокой!
- Тихо, мужики! Клавка катит.
- О волке толк, а тут и волк!
- Попал пальцем в небо, - вызверился Метляев. - Перерву я тебе за
Клавку глотку!
- Чё, что ли сам, на теплое Сашкино место? Так у тебя же баба своя!
Клашка, будто слепая, вовсе не играя, подошла к вездеходу, большие ее
руки жадно ощупывали железо ног Сашки Акишиева. Она неистово шептала:
"Миленькой, родненькой! Не ругай, как потревожила, не наставил ты
уму-разуму, некому было-то! Лягу с тобою, лягу! Куда иголка, туда и нитка!
У них-то... У них-то, кладезь ты мой учености! У них-то кишка тонка! Не
надо мне и золотого другого! Кукушку - на ястреба?!"
- О, баба, - сказал в сторону Иннокентий Григорьев, - про хахалей
исповедуется.
- Болтает на ветер, - пожалел, не вступая в спор, Метляев. - Клубок в
горле, то и болтает!
- Тебя, как черного кобеля, не отмоешь добела, - сказал Григорьев. -
На Клашкины деньги глядишь?
- Не только света, что в окошке, - охолодил его своим спокойствием
Метляев. Он не допускал, чтобы его подвергали осмеянию.
- При солнце тепло, а при такой бабе, Метляев, добро, - хохотнул
Васька Вахнин.
Подошел неспешно врач, ростом он оказался громадным, руки у него были
красные, в синих жилах. Он поправил испачканную простынь, поглядел на всех
невидяще и, заметив Клавку, нахмурился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
машину и, на прощание снова предложив Нюше руку и сердце, направил свою
вездесущую технику к импровизированному, к тому времени значительно
испачканному столу с почти уже пустой бутылкой и совершенно зашитым телом.
Врач сидел и отдыхал. Большие его руки покоились на тоже испачканном
фартуке. Он неторопливо курил, показывая глазами, как грузить тело
Акишиева.
3
Письмо в вышестоящие инстанции Клавка Сафронова отправила еще в
декабре, перед новым годом. На дворе было в эту пору так морозно, как в
аду, и, естественно, никто сразу на откапывание Акишиева не прилетел, хотя
между поселком и районом прочно установлена связь вертолетами. Подбивший
Клавку к написанию послания прокурору Колька Метляев, человек желчный и
вздорный, поджуживал Клавку каждый день к более агрессивным действиям, ибо
"эта подлая живой ходить и над тобой, Клавкой, ишо измывается: мол, как
любила, так и погубила".
Письмо второе писал местный пенсионер Попов, тесть Иннокентия
Григорьева, он ввернул по слезным Клавкиным просьбам угрозу в адрес не
принимавших мер и прокурора, и помощника, сославшись на новую конституцию,
которая гарантирует свободу и честь советского народа. Но и потом комиссия
отложила дело Акишиева пересматривать в срочном порядке, уведомив законным
образом Клавку: де, зима стоит крепкая, труп вашего знакомого лежит в
вечной мерзлоте, так что беспокоиться не о чем.
Все это Клавка хорошо помнила, и теперь, когда комиссия, наконец,
пожаловала, когда тело ее возлюбленного было поднято из земли сегодняшним
ранним утром, женщина думала, что все теперь будут действовать против нее,
чтобы доказать глупость затеянного ею. Она, не выдержав, вышла на улицу.
Дым, защищающий от гнуса, тянулся от ее порога к молочному небу,
облака висели над мокрой землей как ватные, все весеннее хлынуло на село:
и теплынь, и это веселое комарье, и эта вешняя вода, и эта зеленая травка
на буграх; все звенело и нежилось, и Клавка, облепленная новым коричневым
плащом, полная телом, не такая и несчастная, в душе пожалела, что такое
сделала. Но, увидав у скамеечки Нюшку, сжалась, затвердела и, поровнявшись
с ней, ядовито сказала:
- Что, змииша? Напужалась? Ты думаешь как? Я понарошку?
Нюша все так же сидела на скамейке, как ее оставил Васька Крикун. Она
испуганно повернулась - видно, задумалась, но, узнав Клавку, отвернулась
нехотя.
Только теперь можно было сравнить, как они не похожи. Клавка большая,
широкая, а Нюша худенькая, дощатая, с тонкими ножками; лицо у Клашки тоже
большое, полное, чуть красноватое, а у Нюши - личико узенькое, подбородок
махонький, глаза лишь широко распахнутые, большие и нежно-испуганные.
Клашка одета во все новое, нейлоновый на ней костюм с белой блузкой, а под
шеей брошка, на которой наляпан какой-то лев или слон; на Нюше аккуратное
пальтишко с замысловатыми продолговатыми пуговицами. Верхняя пуговица
отваливается, и теперь Нюша ее нервно теребит.
- Отняла, какого парня отняла! - заплакала Клашка, поднося кружевной
платок к большим накрашенным губам. - Змея! Змея проклятуша!
- Зря ты шумишь! - тихо сказала Нюша. - Не отымала я его и не
подманывала! Сам ведь он!
- Тялок он, а ты - змея подколодна! Сам! Фарью-то там свою
растопырила, от он и сам! Но, погоди! Слезы мои дойдуть! Растопять!
- Зря ты все это.
- Боисси? Зря? - Клавка сквозь слезы засмеялась. - Не зря! Думаешь
так? Схватила в охапку, стерла, такой-сякой, сухой-немазанный, а мой? Змея
ты, змеишша! В соку баба! Да ты глянь на себя! Ссохлась, как доска!
- Зачем ты, Клавка, так? Не видишь, глотаю слезы?
- Сама подвергла себя осмеянию! Не я его травила! Вишь, скисла как
сама! Кишка тонка травить-то! А теперь плачет навзрыд, утопает в слезах!
- Да, Клава! В одном ты права! Не родись ни умен, ни красив, а родись
счастлив... Не дали мне с ним счастья, не дали! Не в укор будь сказано и
тебе!
- Засажу я тебя, засажу! Стыдом покрою, срамом, позором. Не первой
молодости, не первой свежести оттуда придешь! Облуплю, как липку, змеишша!
- На комара да с рогатиной? - улыбнулась Нюша одними сухими,
потрескавшимися губами. - Кулачное твое право, но не виновата я, Клаша! Не
виновата!
4
Тем временем Сашку Акишиева подошедшие мужики - среди них Николай
Метляев, Иннокентий Григорьев, Васька Вахнин и еще двое новых, приезжих,
умещали на вездеходе.
- Гляди, тяжелый какой!
- Мужик был справный, под сто кило.
- Красавец, а не мужик! Попотрошил он этого бабья!
- Да они сами на него, как наводнение! Клашка-то, та измором взяла,
чуть на коленях не стояла, чтоб в хвартиранты шел.
- И сам он был блудлив, как кот...
- А труслив, как заяц.
- Не криводушничай!
- Чё криводушничать-то? Нюшу возьми...
- Мозги у тебя набекрень! При _н_е_м_ о Нюше!..
- Эк тебя приспело! Рвется вдаль, тоже к побрехенькам!
- Не любо - не слушай, а врать не мешай!
- Ну взяли, мужики, взяли! Чё ишо раз тело-то покрывать срамом?
Горьку чашу и так хватил мужик!
- Может, и с Нюшей-то совладал с собою. Думаю, любовь у них была
красивой. Не трогал он ее!
- А глаза у мужика-то, гляди, и теперь, как живые! Бабы говорили:
глаза-то, мол, с поволокой!
- Тихо, мужики! Клавка катит.
- О волке толк, а тут и волк!
- Попал пальцем в небо, - вызверился Метляев. - Перерву я тебе за
Клавку глотку!
- Чё, что ли сам, на теплое Сашкино место? Так у тебя же баба своя!
Клашка, будто слепая, вовсе не играя, подошла к вездеходу, большие ее
руки жадно ощупывали железо ног Сашки Акишиева. Она неистово шептала:
"Миленькой, родненькой! Не ругай, как потревожила, не наставил ты
уму-разуму, некому было-то! Лягу с тобою, лягу! Куда иголка, туда и нитка!
У них-то... У них-то, кладезь ты мой учености! У них-то кишка тонка! Не
надо мне и золотого другого! Кукушку - на ястреба?!"
- О, баба, - сказал в сторону Иннокентий Григорьев, - про хахалей
исповедуется.
- Болтает на ветер, - пожалел, не вступая в спор, Метляев. - Клубок в
горле, то и болтает!
- Тебя, как черного кобеля, не отмоешь добела, - сказал Григорьев. -
На Клашкины деньги глядишь?
- Не только света, что в окошке, - охолодил его своим спокойствием
Метляев. Он не допускал, чтобы его подвергали осмеянию.
- При солнце тепло, а при такой бабе, Метляев, добро, - хохотнул
Васька Вахнин.
Подошел неспешно врач, ростом он оказался громадным, руки у него были
красные, в синих жилах. Он поправил испачканную простынь, поглядел на всех
невидяще и, заметив Клавку, нахмурился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19