- Наливай по два стакана, - тихо сказал он секунданту.
Прошла уже почти половина первого раунда, а Страшилище набрал в пять
раз больше очков - приходилось дать себе отчет, что тактика на
устрашение, точнее, на замешательство, сработала.
Алексей плавным жестом поднес свой второй стакан и сильно, уверенно
выпил; в тот момент, когда его правая рука ставила пустой стакан, таким
же плавным жестом - левая уже подносила другой ко рту, когда и этот
стакан был выпит, правая уже подносила наполненый секундантом третий
стакан.
В таком темпе он работал минут десять, пока голос комментатора не
заставил Алексея прислушаться.
- Русский перпойщик, - быстро говорил комментатор, - демонстрирует
великолепное владение стилем "Загребальная машина", хотя нельзя не
отметить, что он исполняет стакан в три с половиной выхлеба, а немецкий
перепойщик - в один, что сильно скажется на оценках, вынесенных судейской
коллегией. К тому же Степанов явно пренебрегает психологической стороной
борьбы с противником. Создается впечатление, что он его просто не
замечает, что тоже является своего рода стилем, отвергнутым, однако, еще
на заре развития перепоя. Такой стиль более угнетает и подавляет самого
спортсмена, нежели его противника, кроме того, я думаю, все телезрители
скажут вместе со мной: Такой перепой нам не нужен! Это уже не искусство!
- А ну, гатина поканая, гляти, яко я тевятый стаканишше вышру, мать
тфаю!!! - кричал Гамбургское Страшилище.
Алексей понимал, что явно проигрывает в артистизме, но не мог
изменить тактику до конца раунда, так как в перерыве противник успел бы
перестроиться.
Атаку, и решительную атаку, нужно было начинать в начале второго
раунда.
. . . . . . . . . .
Прозвенел гонг, и секунданты бросились на ринг, чтобы утереть лица
спортсменов и стол.
Тренер положил руку на плечо Степанову:
- Нормально, Леша, нормально. Походи по рингу. Запомни: Левой,
больше работай левой! Аглавное не дай себя запугать. Ты ведь злее. Я тебя
пацаном помню, ты литр самогону осилить не мог, а уже злой был.
Глядя на расплывшиеся черты дорогого лица, Степанов вспомнил их
вчерашний разговор с тренером.
- Значит "Молдавский" красный? - строго спрошивал тренер.
- Красный. Только красный, - твердо отвечал Алексей.
- Конечно, Леша, конечно... А может, все-таки белый? Или хотя бы
розовый? Недоберешь коэффициентом бормотушности - возьмешь количеством.
Вспомни, Алексей, ведь у тебя на прошлой неделе...
Да, Алексей помнил, хотя и нетвердо, что на прошлой неделе перенес
прободение язвы желудка. Да, "Молдавский" красный, "Молдавский" красный..
Разящий меч советских перепойщиков - ты не любишь слабых!
- Нет, Иваныч, нет. Красный - и только красный. Ведь спорт любит
сильных.
Тренер опустил плешивую голову и не скоро поднял ее, смахнув щедрую
слезу старого перепойщика.
- Другого ответа я и не ждал, Алексей. Пора и за тренировку! -
Иваныч стал выставлять на тренировочный стенд до боли знакомый
спортинвентарь - темно-зеленые бутылки в опилках, с желтыми жестяными
пробками без язычков.
- Создается впечатление, - диссонансом врезался в сознание Алексея
голос комментатора, - что немецкому мастеру удалось подавить волю
советского спортсмена к победе. Однако посмотрим, что скажут судьи.
На гигантском табло зажглись судейские оценки. Алексей еще твердо
различал эти неутешительные для него цифры, после второго раунда их
обычно сообщал ему тренер.
Рихард Грюшенгауэр получил за артистизм исполнения почти в два раза
больше баллов и чуть-чуть вырывался вперед по количеству абсолютных
алкогольных единиц - хотя немецкий спортсмен к концу раунда и снизил
темп, но крепость и коэффициент сахарности его напитка были больше.
Гамбургское Страшилище не вставал со своего стула - он сидел
вразвлку, блаженно раскрыв громадный рот, и двое секундантов изо всех сил
махали перед ним полотенцем, вгоняя в его пылающую мятой пасть свежий
воздух. Двое других сеундантов массировали ему руки.
- Зачем это? - мрачно подумал Степанов, - будто бить меня
собирается...
Международная федерация перепоя уже давно ставила вопрос о
допустимости физического контакта соперников, однако окончательное
решение по этому вопросу еще не было выработано.
Иваныч тем временем втолковывал Алексею тонкости возможного поведе-
ния соперника во втором раунде. Степанов, наморщив лоб, слушал его,
растроганно думая о завидной памяти старого перепойщика.
Иваныч помнил даже восьмидесятые годы XX века, или, как их называли,
"лютые восьмидесятые". Алексей с трудом верил в жестокие рассказы об этом
времени.
Например, Иваныч рассказывал, что по воскресеньям в магазинах
совершенно ничего не продавали. Можно ли в это верить? Ведь человек тогда
уже шагнул в космос, бурно развивалась электроника, машиностроение - и в
воскресенье человек ничего не мог выпить.
Если кто делал и продавал самогон - давали срок до пяти лет.
- Это как же - за самогон посадить могли? - недоверчиво смеялся
Алексей.
- Могли припаять свободно, - поучительно говорил тренер, - за само-
гоноварение до пяти лет.
- А вот если я суп сварил, тоже посадить могли?
- Нет, за суп не сажали.
- А если я чаю заварил?
- Вроде нет... не помню. Эх, Лешка, много чего было... такого... -
Иваныч поглаживал стакан, мучительно вспоминая что-нибудь, - на улицу
страшно было выйти. Бандиты везде... Нет, это в Америке сплошь бандиты
были, а у нас - менты! Менты у нас были. Вот сейчас милиционер на
соревновании тебя охраняет, цветы тебе дарит, ты с ним поговорить можешь,
как с человеком. А тогда милиционеры вроде бандитов были. Неохота ему
работать, а охота ему кобяниться и залупаться, вот он и идет в менты.
Идешь ты мимо него, трезвый даже, а он ручкой тебе вежливо - и давай
залупаться: ваши документы, ваш рабочий пропуск, а что у вас в сумке,
пойдемте, разберемся.
- Как же вы такие пришибленные были? Что же вы не боролись?
- Ага, мы боролись, это точно ты сказал, в очередях особенно страшно
боролись. Соберутся, бывало, менты толпой у магазина, и смотрят, как ты
борешься, потом оцепят магазин - кого хотят, того пустят, не покажешься
им - увезут к себе в КПЗ и натешатся вдоволь - борются с тобой... -
Иваныч зябко повел плечами и тяжко вздохнул, - за гласность велели
бороться тоже. Чтобы одну правду говорили. Раскроешь, например,
центральную газету, а там на первой полосе так прямо и написано:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21