! Без пайков, без горной одежды и обуви!
Хорошо что Муса не ждал пока ответа, инспектировал ситуацию дальше:
– Что лечил – много или мало?
– Лучше ему, но надо ещё лечить, – Клава постаралась поддержать дипломатическую неопределенность.
– Мы не госпитал. Пусть лечит в свою Россию. Выкуп платит, хорошо лечиться, если нужен кому. – И повернувшись к Виталику закричал зло – не так, как только что говорил с Клавой:
– Пусть за тебя отец-мать платит! Пусть за тебя президент платит! Хватит даром хлеб! Сейчас ты скажешь, чтобы быстро платить!
И что-то приказал по-своему сопровождающим головорезам.
Те подошли к Виталику, резко дернули его, поставили к стене хижины. Достали какой-то удлиненный предмет – но оказался не автомат, а видеокамера.
– Ты сейчас говори, что жив, но плохо жив. Не будут платить, будешь совсем не жив.
Виталик стоял у стенки – в точности как перед расстрелом. И камеру на него направили – как автомат. Зажегся свой фонарь подсветки – словно подствольный гранатомет.
– Ты – говори!
Виталик заговорил – немножко поспешно, как неприятно показалось Клаве.
– Дорогие близкие и командиры. Я здесь в плену. Я пока жив, но болен, мне нужны многие лекарства, которых здесь нет. Если хотите увидеть меня живым, то заплатите этим людям, которые просят.
Один из головорезов подошел и дал Виталику размашистую затрещину – второй продолжал снимать.
– Да вы что! – закричала Клава. – Он больной!
Муса что-то сказал по-своему, и головорез отошел.
Повернувшись к Клаве, Муса пояснил почти извинительным тоном:
– Мало жалости говорил. Пусть видят, что здесь ему плохой кайф. – И Виталику:
– Ты добавляй, что в другой раз будут кассету посылать, твой палец прибавят. Отрубим первый палец – как первый ультиматум.
Виталик продолжил, запинаясь:
– Видите, меня тут бьют, а я больной. Тут они палец для начала отрубают, если денег не получают. Могут и мне. И пришлют вам пальчик в конверте.
По-детски прозвучало – «пальчик».
– Вот хорошо, – оценил Муса тоном режиссера. – Хорош кадр, так? – Но не успокоился на достигнутом. – Ты ещё на жалость. Своих родных всех по имени проси.
Виталик выполнил:
– Дорогие папа и мама, Николай Васильевич и Ольга Павловна, очень ваш прошу, не забывайте своего сына в плену. Очень хочу вас обнять дома. А то порвут здесь на куски – и не повидаемся больше ни разу!
– Жена есть? Девушка есть?
– Есть. Любимая девушка.
– Проси девушку по имени. Если любит, пусть пожалеет.
Виталик добавил:
– Дорогая Клава, если слышишь меня, помоги мне отсюда выбраться. Вернусь домой, мы с тобой поженимся и будем жить счастливо. Я тебя очень люблю.
Клава оценила, что Виталик нашёл способ объясниться с нею при всех, посмеяться, а те и не догадались. Тоже молодец все-таки!
– Скажи, как скучаешь.
Да, забыл он сказать, что скучает! Она же должна быть далеко, а не здесь рядом!
– Я по тебе очень скучаю и хочу обнять поскорей.
– Про бабу заговорил, сразу много жизни! Красивая твоя – как?
– Клава.
– Красивая Клава?
– Красивая.
– Скажи, пусть приедет, мы тебя будем обменять: ты – туда, она – сюда к нам. Мы красивых любим любить! Очень будем любить! Все вместе! – засмеялся Муса, а за ним и его головорезы.
Виталик молчал.
– Ну – говори!
– Чего говорить зря. Про деньги – это ваша работа. А никто не приедет меняться людьми. Подумают, я тут рехнулся.
– А можно попробовать – первый раз. Будет жить мой младший жен, любимый жен – плохо, да?
Муса смеялся совсем добродушно.
– Зачем в поезд не ехали двое, да? Была твоя Клава – стала моя Клава! В русских женщин мякоти много, податливы много – я люблю.
И он снова засмеялся.
Съемка сама собой завершилась.
Клава смотрела в сторону. Она вдруг испугалась, что Виталик выдаст её – нечаянным взглядом.
Но опять невольно выручил Муса: он что-то скомандовал, махнул рукой – и Виталика увели в хижину.
– Хорошо работал, хорошо лечил, – Муса улыбнулся Клаве.
Улыбается он очень редко, не приспособлено к улыбкам его жесткое лицо, и тем неожиданнее детское радостное выражение, появляющееся вместе с улыбкой. Кто вспомнит, что по всем человеческим понятиям это – изверг, убивший уже сотни полторы людей, в том числе до семидесяти – единым взрывом.
Клава хотя и знала – но не вспоминала.
– Ещё лечить надо, – поспешила она воспользоваться доброй минутой.
– Надо получить мало-мало денег, – снова улыбнулся Муса. – Сейчас в России тоже лечат – за плату. Мы здесь – как в твоя Россия: ты – лечишь, он платит.
И это была та самая шутка, в которой доля шутки – только в определении «мало-мало».
– Надо лечить как следует, тогда, – она принудила себя добавить, – дадут и больше денег.
– Вот нет! – Муса обрадовался случаю научить любимого доктора уму-разуму. – Когда сильно больной, близко умереть, родные будут поспешить, больше денег скорей дадут. Когда для работы покупать, тогда чем здоровый – тем дорогой; когда родным выкупить для дома, для любви – не надо шибко здоровый. Больше больной – больше будут жалеть.
Такая простая истина, очевидная любому начинающему работорговцу!
А Виталика в это время не просто вернули в хижину, но и заперли в тесный чулан, с которого он здесь начинал – так распорядились приехавшие с Мусой телеоператоры.
Виталик понимал, что Клава старается для него, что одно то, что она кинулась к нему на помощь из безопасного Ярославля, приехала сюда в самое осиное гнездо, да ещё лечила его – и чудо, и подвиг. Понимал, что и сейчас она что-то делает ради их спасения, быть может, выведывает, по какой дороге безопасней бежать. Понимал, надеялся на Клаву – и не мог унять нетерпеливого раздражения: ну что она так долго возится? Давно бы убили этих двух олухов и убежали бы. Или ждали бы в засаде, убили бы теперь этих приезжих, сели бы на их коней – и умчались бы! Потому что она сама гуляет, поэтому ей и ни к чему торопиться. Гуляет, этот горбоносый чичмек её обхаживает – а он, Виталий Панкин, настоящий русский, хозяин в своей стране, должен ждать здесь в вонючей клетке!
Хотя ему, ещё больному, воздух нужен больше всех.
Муса не понимал сам себя: никогда он не был склонен к мальчикам, любил женщин как настоящий мужчина – и вот нравится ему обнять молоденького русского доктора, чувствовать под рукой податливые узкие плечи.
А Клава и правда – не торопилась отойти от Мусы.
– Красивое место, – сказала она просто для разговора.
– Хорошо жить. У нас жить. Поклонись Аллаху, будь нам брат! – обрадовался Муса. – В нас, в чеченах, тоже русская кровь бывает. Сам Шамиль из русских чечен, которые от вашего царя захотели бежать в нашу свободную жизнь среди гор. Ты слышал, да?
Клава о таком и не слыхала. И не поняла, какой Шамиль имелся в виду: Басаев или прежний здешний хан или князь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Хорошо что Муса не ждал пока ответа, инспектировал ситуацию дальше:
– Что лечил – много или мало?
– Лучше ему, но надо ещё лечить, – Клава постаралась поддержать дипломатическую неопределенность.
– Мы не госпитал. Пусть лечит в свою Россию. Выкуп платит, хорошо лечиться, если нужен кому. – И повернувшись к Виталику закричал зло – не так, как только что говорил с Клавой:
– Пусть за тебя отец-мать платит! Пусть за тебя президент платит! Хватит даром хлеб! Сейчас ты скажешь, чтобы быстро платить!
И что-то приказал по-своему сопровождающим головорезам.
Те подошли к Виталику, резко дернули его, поставили к стене хижины. Достали какой-то удлиненный предмет – но оказался не автомат, а видеокамера.
– Ты сейчас говори, что жив, но плохо жив. Не будут платить, будешь совсем не жив.
Виталик стоял у стенки – в точности как перед расстрелом. И камеру на него направили – как автомат. Зажегся свой фонарь подсветки – словно подствольный гранатомет.
– Ты – говори!
Виталик заговорил – немножко поспешно, как неприятно показалось Клаве.
– Дорогие близкие и командиры. Я здесь в плену. Я пока жив, но болен, мне нужны многие лекарства, которых здесь нет. Если хотите увидеть меня живым, то заплатите этим людям, которые просят.
Один из головорезов подошел и дал Виталику размашистую затрещину – второй продолжал снимать.
– Да вы что! – закричала Клава. – Он больной!
Муса что-то сказал по-своему, и головорез отошел.
Повернувшись к Клаве, Муса пояснил почти извинительным тоном:
– Мало жалости говорил. Пусть видят, что здесь ему плохой кайф. – И Виталику:
– Ты добавляй, что в другой раз будут кассету посылать, твой палец прибавят. Отрубим первый палец – как первый ультиматум.
Виталик продолжил, запинаясь:
– Видите, меня тут бьют, а я больной. Тут они палец для начала отрубают, если денег не получают. Могут и мне. И пришлют вам пальчик в конверте.
По-детски прозвучало – «пальчик».
– Вот хорошо, – оценил Муса тоном режиссера. – Хорош кадр, так? – Но не успокоился на достигнутом. – Ты ещё на жалость. Своих родных всех по имени проси.
Виталик выполнил:
– Дорогие папа и мама, Николай Васильевич и Ольга Павловна, очень ваш прошу, не забывайте своего сына в плену. Очень хочу вас обнять дома. А то порвут здесь на куски – и не повидаемся больше ни разу!
– Жена есть? Девушка есть?
– Есть. Любимая девушка.
– Проси девушку по имени. Если любит, пусть пожалеет.
Виталик добавил:
– Дорогая Клава, если слышишь меня, помоги мне отсюда выбраться. Вернусь домой, мы с тобой поженимся и будем жить счастливо. Я тебя очень люблю.
Клава оценила, что Виталик нашёл способ объясниться с нею при всех, посмеяться, а те и не догадались. Тоже молодец все-таки!
– Скажи, как скучаешь.
Да, забыл он сказать, что скучает! Она же должна быть далеко, а не здесь рядом!
– Я по тебе очень скучаю и хочу обнять поскорей.
– Про бабу заговорил, сразу много жизни! Красивая твоя – как?
– Клава.
– Красивая Клава?
– Красивая.
– Скажи, пусть приедет, мы тебя будем обменять: ты – туда, она – сюда к нам. Мы красивых любим любить! Очень будем любить! Все вместе! – засмеялся Муса, а за ним и его головорезы.
Виталик молчал.
– Ну – говори!
– Чего говорить зря. Про деньги – это ваша работа. А никто не приедет меняться людьми. Подумают, я тут рехнулся.
– А можно попробовать – первый раз. Будет жить мой младший жен, любимый жен – плохо, да?
Муса смеялся совсем добродушно.
– Зачем в поезд не ехали двое, да? Была твоя Клава – стала моя Клава! В русских женщин мякоти много, податливы много – я люблю.
И он снова засмеялся.
Съемка сама собой завершилась.
Клава смотрела в сторону. Она вдруг испугалась, что Виталик выдаст её – нечаянным взглядом.
Но опять невольно выручил Муса: он что-то скомандовал, махнул рукой – и Виталика увели в хижину.
– Хорошо работал, хорошо лечил, – Муса улыбнулся Клаве.
Улыбается он очень редко, не приспособлено к улыбкам его жесткое лицо, и тем неожиданнее детское радостное выражение, появляющееся вместе с улыбкой. Кто вспомнит, что по всем человеческим понятиям это – изверг, убивший уже сотни полторы людей, в том числе до семидесяти – единым взрывом.
Клава хотя и знала – но не вспоминала.
– Ещё лечить надо, – поспешила она воспользоваться доброй минутой.
– Надо получить мало-мало денег, – снова улыбнулся Муса. – Сейчас в России тоже лечат – за плату. Мы здесь – как в твоя Россия: ты – лечишь, он платит.
И это была та самая шутка, в которой доля шутки – только в определении «мало-мало».
– Надо лечить как следует, тогда, – она принудила себя добавить, – дадут и больше денег.
– Вот нет! – Муса обрадовался случаю научить любимого доктора уму-разуму. – Когда сильно больной, близко умереть, родные будут поспешить, больше денег скорей дадут. Когда для работы покупать, тогда чем здоровый – тем дорогой; когда родным выкупить для дома, для любви – не надо шибко здоровый. Больше больной – больше будут жалеть.
Такая простая истина, очевидная любому начинающему работорговцу!
А Виталика в это время не просто вернули в хижину, но и заперли в тесный чулан, с которого он здесь начинал – так распорядились приехавшие с Мусой телеоператоры.
Виталик понимал, что Клава старается для него, что одно то, что она кинулась к нему на помощь из безопасного Ярославля, приехала сюда в самое осиное гнездо, да ещё лечила его – и чудо, и подвиг. Понимал, что и сейчас она что-то делает ради их спасения, быть может, выведывает, по какой дороге безопасней бежать. Понимал, надеялся на Клаву – и не мог унять нетерпеливого раздражения: ну что она так долго возится? Давно бы убили этих двух олухов и убежали бы. Или ждали бы в засаде, убили бы теперь этих приезжих, сели бы на их коней – и умчались бы! Потому что она сама гуляет, поэтому ей и ни к чему торопиться. Гуляет, этот горбоносый чичмек её обхаживает – а он, Виталий Панкин, настоящий русский, хозяин в своей стране, должен ждать здесь в вонючей клетке!
Хотя ему, ещё больному, воздух нужен больше всех.
Муса не понимал сам себя: никогда он не был склонен к мальчикам, любил женщин как настоящий мужчина – и вот нравится ему обнять молоденького русского доктора, чувствовать под рукой податливые узкие плечи.
А Клава и правда – не торопилась отойти от Мусы.
– Красивое место, – сказала она просто для разговора.
– Хорошо жить. У нас жить. Поклонись Аллаху, будь нам брат! – обрадовался Муса. – В нас, в чеченах, тоже русская кровь бывает. Сам Шамиль из русских чечен, которые от вашего царя захотели бежать в нашу свободную жизнь среди гор. Ты слышал, да?
Клава о таком и не слыхала. И не поняла, какой Шамиль имелся в виду: Басаев или прежний здешний хан или князь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91