– Нет! – под конец произнесла она решительно и отвернулась от детской площадки. – Нет, еще не осень, нет! Вы правы! И я докажу, я всем докажу, что лето не закончено!
С этими словами она сбросила туфли и встала передо мной, лихо, как пират, расставив босые ноги.
– Ну, как?
Я написал обломком кирпича на асфальте: «Восхити».
Она взяла меня под руку и пошла со мной рядом дальше босая. Туфли остались лежать на асфальте рядом с кривыми буквами «восхити». Пятки Татьяны легко шуршали по асфальту, мои тапочки старчески шаркали.
Это и был наш вызов надвигающейся осени, наша отчаянная попытка поделиться силами с пыльным, дряхлеющим летом.
* * *
Когда меня наконец избавили от повязок и я перестал напоминать Мумию из фильма «Мумия-2», выяснились две вещи.
Во-первых, родимое пятно в форме поцелуя пропало с моей щеки. Крестная фея во время нашего последнего свидания забрала его назад, поскольку мне оно, очевидно, больше не потребуется.
А во-вторых, я начал шепелявить, как моя мать когда-то.
Я вышел из больницы, где меня избавили от «ошейника», и сразу же увидел Татьяну. Она ждала меня возле двери, поскольку не желала заходить внутрь. Она ходила взад-вперед и размахивала бутылкой минеральной воды, из которой то и дело потягивала. Заметив меня, она вскинулась и замерла.
– Фафьяна, – были мои первые слова после того, как я вылупился из повязок, – я ваш люблю уфашно.
– Представляете, – отозвалась она, хватая меня под руку и прижимаясь ко мне боком, – вчера я возвращалась к тому детскому садику, чтобы забрать все-таки мои туфли. И что же? Их не оказалось на месте! Кто-то успел их утащить. Ну не безобразие ли?
– Бешобрашие! – согласился я.
И мы отправились домой.

Серебряные башмачки

А. Л. – Золушке, Джульетте
Петр Иванович Лавочкин обладал стопроцентно русским именем и совершенно нерусской наружностью: он был грязновато-смуглым, с жесткими черными волосами и длинными мускулистыми руками. Короткие кривоватые ноги довершали облик.
Кроме того, в его выговоре слышался странный, режущий слух акцент. Последняя особенность Петра Ивановича была обусловлена как физическим дефектом (неправильный прикус), так и упрямством, которое при других обстоятельствах было бы названо «консерватизмом».
Все это в совокупности время от времени вызывало недоверие у служителей правопорядка на улицах и в метрополитене. Несколько раз Петра Ивановича даже задерживали и спрашивали объяснений.
Объяснения исправно приходили из местного отделения, где господина Лавочкина хорошо знали. Петр Иванович, коренной петербуржец, числился стопроцентно русским и действительно был прописан.
И его, недовольно ворчащего, отпускали, зачастую даже не извиняясь за причиненное неудобство. Впрочем, он и не требовал извинений. Петр Иванович все понимал и сочувствовал властям. Он не являлся террористом, и более того, никогда не бывал на Кавказе и в других горячих точках, даже на курорте. Он проживал на Большой Посадской улице и нечасто выбирался за пределы Петроградской стороны. Он был стойким домоседом.
Петр Иванович держал небольшой магазин. Это был довольно странный магазин, в принципе мало предназначенный для покупателей. На витрине стояло несколько манекенов, обернутых блестящей бумагой и перевязанных пышными лентами, – эдакие роскошные человеческие тушки, деньрожденский подарок людоеду, – а между ними были разложены разнообразные абстракции: завязанная узлом никелированная трубка, металлическая клякса, похожая на амебу или инопланетянина из советского мультика, пластмассовый радужный шар, вложенный в прямоугольник из меди. И на особом пьедестале – очень крупные серебряные башмачки. В подобном окружении башмачки выглядели стопроцентно нереальными.
Мимо витрины ходили люди, поневоле скашивая глаза на странные предметы, сверкающие оттуда. В магазин прохожие никогда не заходили. Глядя с улицы, трудно было понять, что там продается: одежда? обувь? запчасти для иномарок? аксессуары и косметика? Судя по концептуальному оформлению витрины, цены в этом магазине в любом случае запредельно высокие.
Название магазина – «Антигона» – тоже не проливало света на происходящее внутри. Большинство прохожих, в общем-то, понятия не имели, что обозначает это слово.
Петра Ивановича такое положение дел совершенно устраивало. Ему вовсе не требовался магазин как таковой: он держал здесь не столько товар, сколько коллекцию. Однако объяви он свою собственность музеем, сюда тотчас же начнут таскаться посетители. Купив билет за полтинник, с глупыми лицами они будут бродить по помещению, которое Петр Иванович любил и устроил с таким вниманием и вкусом. Начнут высказывать суждения, украдкой трогать выставленные предметы и бессмысленно фотографировать друг друга на фоне здешних интерьеров.
Нет уж. Пусть лучше это будет «бутик». Вход – совершенно бесплатный, любой экспонат продается. Такое место люди с гарантией будут обходить стороной.
Так оно и случилось. И Петр Иванович спокойно проводил дни за своей непонятной витриной, среди вещей, которые были ему дороги, в блаженном одиночестве, никем не тревожимый.
* * *
Петр Иванович вовсе не был таким уж нелюдимым и злобным, как можно было бы вообразить, глядя на завязанную узлом никелированную трубку. За жизнь он даже обзавелся одним настоящим другом, а это уже, согласитесь, немало.
Коренной петербуржец, Петр Иванович вырос в приюте. Там имелось много странных детей, например, мальчик без левой ушной раковины, дикий мальчик, полунегр-полукитаец, мальчик неизвестной кавказской народности, языка которого никто не понимал, а также дюжина обычных русских беспризорников с акварельно-тонкими лицами и льняными волосами. Эти последние были красивы странной, неброской красотой вырождения: едва лишь детская абсолютная чистота сменится подростковой угловатостью, как в облике русского ангела роковым образом проступит русский же алкоголик, существо порочное, хитрое и плаксивое.
Петька жалел таких. Сам он был коренастый, с каменно-крепкими мускулами, с некрасивым, но удивительно здоровым лицом. В его облике не угадывалось ни эфемерности, ни хрупкости; кем он казался, тем и был: прочно стоящим на коротких, кривоватых ногах, черномазым, хватким.
Он никогда не придумывал себе родителей, не мечтал о том, что рано или поздно объявятся красавица-мать и богач-отец и все-все объяснят: про кораблекрушение, про многолетние поиски, про коварную няньку, укравшую барчука из колыбели и продавшую в рабство, про то, как отчаяние родителей сменялось безумной надеждой.
Вместо этого юный Петр раздумывал над тем, как бы ему обзавестись собственным обувным магазином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91