– А насчет того, чтобы ее продать, так этот старый джентльмен столько дроби в нее всадил, что теперь ее, пожалуй, никто не купит.
– Ну, съешьте ее сами, – сказал Стивенс.
– Целую свинью – одному человеку? Уж я не говорю, сколько в ней дроби набралось за два года.
– Ну, подарите ее кому-нибудь! – сказал Стивенс и тут же пожалел, хотя и с опозданием, об этих словах.
– Значит, вот какой вы мне даете юридический совет, – сказал Сноупс. – Подарить свинью. Премного вам благодарен. – И он пошел к двери.
– Постойте! – сказал Стивенс. – Погодите! – И подал ему деньги.
– Я к вам пришел за юридическим советом, – сказал Сноупс. – Вы мне посоветовали подарить свинью. За это я вам должен заплатить. Ежели гонорар слишком маленький, так и скажите. – И он ушел.
Мозг у Стивенса работал быстро, но он не подумал: «Почему он выбрал именно меня?» – потому что это было понятно: Стивенс когда-то составлял на имя Эсси Медоуфилл дарственную на тот участок, из-за которого шли споры: кроме того, он был единственным человеком во всем Джефферсоне, кроме родных Медоуфилла, с которым старик в последние двадцать лет поддерживал сколько-нибудь человеческие отношения. Он даже не подумал: «Почему Сноупс не сообщил никому другому, юристу или не юристу, что он собирается подарить свинью?» – Он даже не подумал: «Почему он спровоцировал меня на эти слова, так что вышло, будто я ему дал за деньги юридический совет?» А подумал Стивенс вот что: «Каким образом, подарив эту свинью, Сноупс заставит старика Медоуфилла продать свой участок?»
Дядя Гэвин всегда говорил Чарльзу, что он заинтересован не в истине и даже не в справедливости, – главное для него узнать, понять: надо ли ему дальше вмешиваться в это дело или не надо, и что все средства для достижения этой цели вполне оправданны, если только не оставлять враждебных свидетелей или вещественных доказательств. Чарльз ему не верил: иногда он добивался ответа на свой вопрос слишком трудным путем, иногда слишком кропотливым. И есть вещи, которых не станешь делать только ради того, чтобы найти ответ. Но дядя Гэвин говорил, что Чарльз ошибается: любопытство – это такая возлюбленная, ради которой ее рабы пойдут на любую жертву.
Но в данном случае беда была в том, что дядя Гэвин сам не знал, чего он ищет. У него было два метода – наблюдение и расспросы – и три ориентира – Сноупс, свинья и старик Медоуфилл, для того чтобы раскрыть дело, в котором он, может быть, и сам не сразу разберется. Расспрашивать он никого не мог, так как единственный человек, вероятно, знавший ответ, – Сноупс, – уже сказал ему все, что считал нужным. Постоянно наблюдать за свиньей он тоже не мог, потому что она, как и Сноупс, была способна к передвижению. Так что единственным неподвижным ориентиром был старик Медоуфилл. Словом, на следующее утро дядя Гэвин поднял Чарльза затемно, и еще до рассвета они устроили засаду в машине дяди Гэвина, откуда можно было видеть дом Медоуфилла, его сад и тропку, ведущую в дом Сноупса, а в дальнем углу треугольника – новый домик, который почти достроил Маккинли. Так они просидели два часа. Они видели, как Маккинли верхом на муле уехал к себе на хлопковое поле. Потом и Сноупс вышел в переулок из своего дома и направился в город, к центру. Наконец подошло время идти на службу и Эсси Медоуфилл. Остался один старик Медоуфилл, засевший у окошка. А свиньи нигде видно не было.
– Так вот чего мы ждем, – сказал Чарльз.
– Верно, – сказал его дядя.
– Я хочу сказать – ждем, чтобы он отвлекся и перестал на нас пялить глаза, – он уже часа два, наверно, следит за нами, – тогда мы хоть успеем уехать.
– Думаешь, мне хочется тут сидеть, – сказал дядя Гэвин. – Но приходится, иначе надо будет отдать те пять долларов.
На следующее утро все повторилось. Но теперь было поздно бросать это дело: не говоря о том, что Сноупс дал те пять долларов, они оба уже потратили слишком много времени – два дня подряд вставали до зари, даже не выпив чашки кофе, и битых два часа сидели в запрятанной машине и ждали чего-то, чего они, может быть, сразу и не поймут, даже если увидят. Настало третье утро: Маккинли на своем муле выехал, как по расписанию, так точно и аккуратно, что Чарльз и его дядя даже не сразу заметили, что Сноупс еще не появлялся, а Эсси Медоуфилл уже вышла из дому и отправилась на службу. Для Чарльза это было неожиданно, он даже вздрогнул, как вздрагиваешь, просыпаясь, когда не заметил, что уснул: вдруг оба увидели свинью, и дядя Гэвин сразу выскочил из машины и побежал. Да. Это была свинья, и делала она именно то, чего от нее ждали: упрямой, мелкой поросячьей рысцой трусила прямо к садику Медоуфилла. Только показалась она вовсе не оттуда, откуда должна была бы показаться. Правда, бежала-то она именно туда, куда они и ожидали, но не оттуда, откуда она должна была бежать. Бежала она не от дома Сноупса, а от дома Маккинли Смита. А дядя Гэвин уже летел, возможно, как говорил Рэтлиф, по врожденному инстинкту или чутью именно туда, где что-то должно было случиться, даже если он не всегда прибегал вовремя, он летел – и Чарльз, конечно, за ним – через улицу, через дворик, прямо в дом, чтобы поспеть, пока старый Медоуфилл не увидел в окне свинью и не выстрелил в нее.
Не постучав, дядя Гэвин влетел именно в те двери, за которыми, как он правильно сообразил, должен был сидеть и смотреть именно в то окошко старик Медоуфилл, там он и оказался: он весь подался из кресла к окну, стеклянная фрамуга была уже поднята, а сетка еще нет, одной рукой он уже навел винтовку, другой держался за ручку сетки, чтобы и ее дернуть кверху. Но он – Медоуфилл – так и застыл, не двигаясь, и смотрел на свинью. Все давно привыкли видеть на его лице жадное, мстительное и жестокое выражение, это было для него обычно. Но сейчас на его лице ничего, кроме явного злорадства, не было. Он даже не обернулся, когда вбежали Чарльз и его дядя, он только сказал:
– Заходите, у вас места в первом ряду!
И они услышали, как он ругается: но честной, грубой уличной руганью, а тихими комнатными похабными словами такой силы, что Чарльз подумал: если старик когда-нибудь так умел ругаться, то на старости лет пора бы и позабыть.
Тут он приподнялся в кресле, и Чарльз увидел, куда он смотрит, – небольшой предмет, не длиннее кирпича, завернутый в кусок мешковины, был привязан к развилке ближнего персикового дерева, футах в двадцати от дома, так что конец смотрел прямо в окно, и Гэвин крикнул: «Стоп! Стоп! Не подымайте!» – и даже схватился за сетку, но поздно: старый Медоуфилл уже привстал, прислонил ружье к стенке и, схватив ручку обеими руками, рывком поднял сетку. Персиковое дерево словно выплюнуло дробовой патрон острым тонким плевком прямо в окошко; дядя Гэвин потом говорил, что буквально на его глазах проволоки на подымающейся кверху сетке расщепились и раздались там, где в них ударил крохотный взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
– Ну, съешьте ее сами, – сказал Стивенс.
– Целую свинью – одному человеку? Уж я не говорю, сколько в ней дроби набралось за два года.
– Ну, подарите ее кому-нибудь! – сказал Стивенс и тут же пожалел, хотя и с опозданием, об этих словах.
– Значит, вот какой вы мне даете юридический совет, – сказал Сноупс. – Подарить свинью. Премного вам благодарен. – И он пошел к двери.
– Постойте! – сказал Стивенс. – Погодите! – И подал ему деньги.
– Я к вам пришел за юридическим советом, – сказал Сноупс. – Вы мне посоветовали подарить свинью. За это я вам должен заплатить. Ежели гонорар слишком маленький, так и скажите. – И он ушел.
Мозг у Стивенса работал быстро, но он не подумал: «Почему он выбрал именно меня?» – потому что это было понятно: Стивенс когда-то составлял на имя Эсси Медоуфилл дарственную на тот участок, из-за которого шли споры: кроме того, он был единственным человеком во всем Джефферсоне, кроме родных Медоуфилла, с которым старик в последние двадцать лет поддерживал сколько-нибудь человеческие отношения. Он даже не подумал: «Почему Сноупс не сообщил никому другому, юристу или не юристу, что он собирается подарить свинью?» – Он даже не подумал: «Почему он спровоцировал меня на эти слова, так что вышло, будто я ему дал за деньги юридический совет?» А подумал Стивенс вот что: «Каким образом, подарив эту свинью, Сноупс заставит старика Медоуфилла продать свой участок?»
Дядя Гэвин всегда говорил Чарльзу, что он заинтересован не в истине и даже не в справедливости, – главное для него узнать, понять: надо ли ему дальше вмешиваться в это дело или не надо, и что все средства для достижения этой цели вполне оправданны, если только не оставлять враждебных свидетелей или вещественных доказательств. Чарльз ему не верил: иногда он добивался ответа на свой вопрос слишком трудным путем, иногда слишком кропотливым. И есть вещи, которых не станешь делать только ради того, чтобы найти ответ. Но дядя Гэвин говорил, что Чарльз ошибается: любопытство – это такая возлюбленная, ради которой ее рабы пойдут на любую жертву.
Но в данном случае беда была в том, что дядя Гэвин сам не знал, чего он ищет. У него было два метода – наблюдение и расспросы – и три ориентира – Сноупс, свинья и старик Медоуфилл, для того чтобы раскрыть дело, в котором он, может быть, и сам не сразу разберется. Расспрашивать он никого не мог, так как единственный человек, вероятно, знавший ответ, – Сноупс, – уже сказал ему все, что считал нужным. Постоянно наблюдать за свиньей он тоже не мог, потому что она, как и Сноупс, была способна к передвижению. Так что единственным неподвижным ориентиром был старик Медоуфилл. Словом, на следующее утро дядя Гэвин поднял Чарльза затемно, и еще до рассвета они устроили засаду в машине дяди Гэвина, откуда можно было видеть дом Медоуфилла, его сад и тропку, ведущую в дом Сноупса, а в дальнем углу треугольника – новый домик, который почти достроил Маккинли. Так они просидели два часа. Они видели, как Маккинли верхом на муле уехал к себе на хлопковое поле. Потом и Сноупс вышел в переулок из своего дома и направился в город, к центру. Наконец подошло время идти на службу и Эсси Медоуфилл. Остался один старик Медоуфилл, засевший у окошка. А свиньи нигде видно не было.
– Так вот чего мы ждем, – сказал Чарльз.
– Верно, – сказал его дядя.
– Я хочу сказать – ждем, чтобы он отвлекся и перестал на нас пялить глаза, – он уже часа два, наверно, следит за нами, – тогда мы хоть успеем уехать.
– Думаешь, мне хочется тут сидеть, – сказал дядя Гэвин. – Но приходится, иначе надо будет отдать те пять долларов.
На следующее утро все повторилось. Но теперь было поздно бросать это дело: не говоря о том, что Сноупс дал те пять долларов, они оба уже потратили слишком много времени – два дня подряд вставали до зари, даже не выпив чашки кофе, и битых два часа сидели в запрятанной машине и ждали чего-то, чего они, может быть, сразу и не поймут, даже если увидят. Настало третье утро: Маккинли на своем муле выехал, как по расписанию, так точно и аккуратно, что Чарльз и его дядя даже не сразу заметили, что Сноупс еще не появлялся, а Эсси Медоуфилл уже вышла из дому и отправилась на службу. Для Чарльза это было неожиданно, он даже вздрогнул, как вздрагиваешь, просыпаясь, когда не заметил, что уснул: вдруг оба увидели свинью, и дядя Гэвин сразу выскочил из машины и побежал. Да. Это была свинья, и делала она именно то, чего от нее ждали: упрямой, мелкой поросячьей рысцой трусила прямо к садику Медоуфилла. Только показалась она вовсе не оттуда, откуда должна была бы показаться. Правда, бежала-то она именно туда, куда они и ожидали, но не оттуда, откуда она должна была бежать. Бежала она не от дома Сноупса, а от дома Маккинли Смита. А дядя Гэвин уже летел, возможно, как говорил Рэтлиф, по врожденному инстинкту или чутью именно туда, где что-то должно было случиться, даже если он не всегда прибегал вовремя, он летел – и Чарльз, конечно, за ним – через улицу, через дворик, прямо в дом, чтобы поспеть, пока старый Медоуфилл не увидел в окне свинью и не выстрелил в нее.
Не постучав, дядя Гэвин влетел именно в те двери, за которыми, как он правильно сообразил, должен был сидеть и смотреть именно в то окошко старик Медоуфилл, там он и оказался: он весь подался из кресла к окну, стеклянная фрамуга была уже поднята, а сетка еще нет, одной рукой он уже навел винтовку, другой держался за ручку сетки, чтобы и ее дернуть кверху. Но он – Медоуфилл – так и застыл, не двигаясь, и смотрел на свинью. Все давно привыкли видеть на его лице жадное, мстительное и жестокое выражение, это было для него обычно. Но сейчас на его лице ничего, кроме явного злорадства, не было. Он даже не обернулся, когда вбежали Чарльз и его дядя, он только сказал:
– Заходите, у вас места в первом ряду!
И они услышали, как он ругается: но честной, грубой уличной руганью, а тихими комнатными похабными словами такой силы, что Чарльз подумал: если старик когда-нибудь так умел ругаться, то на старости лет пора бы и позабыть.
Тут он приподнялся в кресле, и Чарльз увидел, куда он смотрит, – небольшой предмет, не длиннее кирпича, завернутый в кусок мешковины, был привязан к развилке ближнего персикового дерева, футах в двадцати от дома, так что конец смотрел прямо в окно, и Гэвин крикнул: «Стоп! Стоп! Не подымайте!» – и даже схватился за сетку, но поздно: старый Медоуфилл уже привстал, прислонил ружье к стенке и, схватив ручку обеими руками, рывком поднял сетку. Персиковое дерево словно выплюнуло дробовой патрон острым тонким плевком прямо в окошко; дядя Гэвин потом говорил, что буквально на его глазах проволоки на подымающейся кверху сетке расщепились и раздались там, где в них ударил крохотный взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128