А
дальше в моей голове будто взорвался ядерный заряд. Слепящая вспышка - и
мрак. Я упал и лишился чувств. Последнее, что зафиксировало мое гаснущее
сознание, была мысль, что я поплатился за дерзость, ступив на запретную
территорию.
Очнулся я ничком лежащим на полу ванной. Голова гудела, будто ее
лягнул мустанг. Я кое как поднялся, и отвернув кран, подставил пылающий
лоб под струю холодной воды... И едва вновь не лишился чувств, обнаружив,
что ответ пришел! Он просто возник в голове, как это бывает в тех редких
случаях, когда после резкого пробуждения, во всех подробностях
вспоминается красочный сон. И в этом сне, как в ускоренном фильме, я
увидел всю жизнь Мэри! Вернее, не всю, а как бы ее основные вехи, словно
некто с головокружительной скоростью переставлял в проекторе яркие
диапозитивы.
...Я увидел ее родителей, увидел саму ее, совсем маленькой девочкой,
резвящейся на береговых отмелях Ла-Манша, у меловых обрывов Альбиона...
Потом - нескладный подросток за стопками книг... Худенькая девчушка за
партой... Прячущая взгляд невеста в белом, у крыльца церкви, под руку с
неким улыбчивым господином в строгом смокинге... Стройная женщина в темном
платье и с сумрачным лицом... Увидел я и ее детей. Их было трое. Две
старших, девочки-близняшки, умерли во младенчестве. Третий - мальчик,
выжил, чтобы сложить голову во Второй мировой войне. Я ясно разглядел его
- рослого, черноволосого, в форме сержанта морской пехоты США, недвижно
лежащего на кровавом снегу под Арденнами в январе 1945-го... Ее мужа,
пухленького живчика, брокера Нью-Йоркской фондовой биржи, инсульт убил
гораздо раньше - во времена Великой депрессии начала 1930-х. Сама же Мэри
жила еще долго, она умерла где-то в конце 1960-х - сухонькая, забытая
всеми старушка, с потухшим взглядом, в неизменном черном. А потом -
темнота... Внуков у Мэри не было.
Пусть в этой судьбе, по большому счету, не было ничего особенного,
она мало чем отличалась от миллионов других, но увидев все воочию, я
содрогнулся. Воистину, нигде весь дух и трагизм эпохи и само вечное
инферно жизни не видится так выпукло, как обычной человеческой судьбе!
Подобно тому, как в капле воды видится океан.
Охваченный благоговейным трепетом от проикосновения к вечности, я
долго терялся в догадках, что же хотели сказать мне даймоны этим
своеобразным ответом, больше похожим на информацию к размышлению.
Сомневаться в главном, впрочем, не приходилось. В том, что выражаясь
протокольно, тепоральная значимость индивида по имени Мэри Кроуфорд,
исчезающе мала. Несправедиво мала! Однако, я по прежнему не знал, что мне
делать дальше.
Выйдя из ванной в озаренную призрачной синевой близкого рассвета
спальню, я снова присел на край кровати. Мэри крепко спала, подсунув под
щеку обе ладони, и некоторое время я зачарованно глядел на ее спокойное и
прекрасное лицо. Видимо почувствовав мой пристальный взгляд, она вдруг
проснулась, и открыв затуманенные сном и счастливой усталостью глаза,
проговорила:
- Ты не спишь, любмиый? Иди ко мне скорее... - она улыбнулась, вновь
смежив ресницы, - А знаешь, мне снился сон. Хороший сон, такой светлый...
Будто мы с тобой уехали куда-то, далеко, далеко, не знаю куда... Но там
было так чудесно - всюду сады, цветы, теплое море, и мы любили друг
друга... И мне было так необыкновенно радостно и легко, я почему-то знала,
что так будет всегда... Наверное, это был Рай, да?
Я замер, пораженный, чувствуя в горле тяжелый ком. "Вот и ответ!" -
вспыхнула мысль.
- Да милая, это был Рай. Только не тот... - прошептал я, целуя ее в
лоб, - Просто это был вещий сон.
Наступал последний день. Но я принял решение.
Глава 5
Айсберг
Борт лайнера "Титаник".
Северная Атлантика,
Примерно 400 миль к югу
от мыса Рейс острова
Ньюфаундленд.
14-15 апреля 1912 г.
К вечеру 14 апреля резко похолодало. Хотя этот отрезок пути лежал
гораздо южнее Англии, проходящее здесь холодное Лабрадорское течение,
берущее начало в студеном море Баффина у ледовых обрывов Гренландии,
делало свое черное дело. Состояло оно, впрочем, не столько в самом холоде,
сколько в другой, действительно смертельной для моряков угрозе -
айсбергах, несомых Лабрадорским течением столь стремительно, что самые
крупные, не успевая растаять, достигали порой широт Бермудских островов.
...А я, кое-как ускользнув от Мэри и соседей по каюте, к 23-м часам
вечера уже добрых минут 40 дежурил, затаившись в накрытой брезентом
шлюпке, ближайшей к ходовому мостику лайнера. Несмотря на заблаговременно
одетое теплое белье и усердный самогипноз по методике йогов-респов, холод
пронизывал меня до костей. Имплант молчал. Безумно хотелось вернуться в
тепло каюты, или, на худой конец, размяться, побегав по палубе. О первом
не стоило и мечтать, а насчет последнего - хотя холод и согнал всех с
открытых палуб, выбираться наружу было все-же рискованно. Рядом с мостиком
размещались каюты офицеров, радиорубка, штурманская, и другие служебные
помещения, где несмыкавие глаз круглые сутки вахтенные, наверняка заметили
бы меня, задав кучу ненужных вопросов. Так что единственное, на что я в
итоге отважился, это украдкой высунуть наружу голову, откинув брезент с
противоположного мостику борта шлюпки.
Когда я забрался в шлюпку, солнце еще только садилось за горизонт.
Теперь же совсем стемнело, и едва выглянув я, несмотря на холод, был
буквально заворожен великолепием ночи. Луны не было, но я никогда не
видел, чтобы звезды сияли так ярко. Казалось, они даже выступают из
густо-индигового небосвода, сверкая, как россыпь бриллиантов.
Да! Это была волшебная ночь - ночь, когда человек испытывает радость
просто от того, что он живет. Но знание того, что должно этой тихой ночью
случиться, придавало ей в моих глазах нечто зловещее. Что-то сатанинское
чудилось мне в ее неземном очаровании.
Ровно в 23.30 введенный в затылочную кость моего черепа имплант,
четырежды тоненько пискнул, сообщив о появлении группы поддержки.
- Джон! Мы здесь! - зазвучал в голове голос Рона Стюарта, старшего
четверки, - Как ты там?
- В норме. Жду гостя у рубки. - отозвлся я, - Где вы?
- В двух километрах прямо над тобой.
Пристально вглядевшись в ночное небо, я естественно, ничего
подозрительного не разглядел.
- Я все больше склоняюсь к тому, - снова заговорил Рон, - что наш
друг не объявится вовсе.
- Посмотрим. И давайте пока помолчим. Пока я не выйду на связь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
дальше в моей голове будто взорвался ядерный заряд. Слепящая вспышка - и
мрак. Я упал и лишился чувств. Последнее, что зафиксировало мое гаснущее
сознание, была мысль, что я поплатился за дерзость, ступив на запретную
территорию.
Очнулся я ничком лежащим на полу ванной. Голова гудела, будто ее
лягнул мустанг. Я кое как поднялся, и отвернув кран, подставил пылающий
лоб под струю холодной воды... И едва вновь не лишился чувств, обнаружив,
что ответ пришел! Он просто возник в голове, как это бывает в тех редких
случаях, когда после резкого пробуждения, во всех подробностях
вспоминается красочный сон. И в этом сне, как в ускоренном фильме, я
увидел всю жизнь Мэри! Вернее, не всю, а как бы ее основные вехи, словно
некто с головокружительной скоростью переставлял в проекторе яркие
диапозитивы.
...Я увидел ее родителей, увидел саму ее, совсем маленькой девочкой,
резвящейся на береговых отмелях Ла-Манша, у меловых обрывов Альбиона...
Потом - нескладный подросток за стопками книг... Худенькая девчушка за
партой... Прячущая взгляд невеста в белом, у крыльца церкви, под руку с
неким улыбчивым господином в строгом смокинге... Стройная женщина в темном
платье и с сумрачным лицом... Увидел я и ее детей. Их было трое. Две
старших, девочки-близняшки, умерли во младенчестве. Третий - мальчик,
выжил, чтобы сложить голову во Второй мировой войне. Я ясно разглядел его
- рослого, черноволосого, в форме сержанта морской пехоты США, недвижно
лежащего на кровавом снегу под Арденнами в январе 1945-го... Ее мужа,
пухленького живчика, брокера Нью-Йоркской фондовой биржи, инсульт убил
гораздо раньше - во времена Великой депрессии начала 1930-х. Сама же Мэри
жила еще долго, она умерла где-то в конце 1960-х - сухонькая, забытая
всеми старушка, с потухшим взглядом, в неизменном черном. А потом -
темнота... Внуков у Мэри не было.
Пусть в этой судьбе, по большому счету, не было ничего особенного,
она мало чем отличалась от миллионов других, но увидев все воочию, я
содрогнулся. Воистину, нигде весь дух и трагизм эпохи и само вечное
инферно жизни не видится так выпукло, как обычной человеческой судьбе!
Подобно тому, как в капле воды видится океан.
Охваченный благоговейным трепетом от проикосновения к вечности, я
долго терялся в догадках, что же хотели сказать мне даймоны этим
своеобразным ответом, больше похожим на информацию к размышлению.
Сомневаться в главном, впрочем, не приходилось. В том, что выражаясь
протокольно, тепоральная значимость индивида по имени Мэри Кроуфорд,
исчезающе мала. Несправедиво мала! Однако, я по прежнему не знал, что мне
делать дальше.
Выйдя из ванной в озаренную призрачной синевой близкого рассвета
спальню, я снова присел на край кровати. Мэри крепко спала, подсунув под
щеку обе ладони, и некоторое время я зачарованно глядел на ее спокойное и
прекрасное лицо. Видимо почувствовав мой пристальный взгляд, она вдруг
проснулась, и открыв затуманенные сном и счастливой усталостью глаза,
проговорила:
- Ты не спишь, любмиый? Иди ко мне скорее... - она улыбнулась, вновь
смежив ресницы, - А знаешь, мне снился сон. Хороший сон, такой светлый...
Будто мы с тобой уехали куда-то, далеко, далеко, не знаю куда... Но там
было так чудесно - всюду сады, цветы, теплое море, и мы любили друг
друга... И мне было так необыкновенно радостно и легко, я почему-то знала,
что так будет всегда... Наверное, это был Рай, да?
Я замер, пораженный, чувствуя в горле тяжелый ком. "Вот и ответ!" -
вспыхнула мысль.
- Да милая, это был Рай. Только не тот... - прошептал я, целуя ее в
лоб, - Просто это был вещий сон.
Наступал последний день. Но я принял решение.
Глава 5
Айсберг
Борт лайнера "Титаник".
Северная Атлантика,
Примерно 400 миль к югу
от мыса Рейс острова
Ньюфаундленд.
14-15 апреля 1912 г.
К вечеру 14 апреля резко похолодало. Хотя этот отрезок пути лежал
гораздо южнее Англии, проходящее здесь холодное Лабрадорское течение,
берущее начало в студеном море Баффина у ледовых обрывов Гренландии,
делало свое черное дело. Состояло оно, впрочем, не столько в самом холоде,
сколько в другой, действительно смертельной для моряков угрозе -
айсбергах, несомых Лабрадорским течением столь стремительно, что самые
крупные, не успевая растаять, достигали порой широт Бермудских островов.
...А я, кое-как ускользнув от Мэри и соседей по каюте, к 23-м часам
вечера уже добрых минут 40 дежурил, затаившись в накрытой брезентом
шлюпке, ближайшей к ходовому мостику лайнера. Несмотря на заблаговременно
одетое теплое белье и усердный самогипноз по методике йогов-респов, холод
пронизывал меня до костей. Имплант молчал. Безумно хотелось вернуться в
тепло каюты, или, на худой конец, размяться, побегав по палубе. О первом
не стоило и мечтать, а насчет последнего - хотя холод и согнал всех с
открытых палуб, выбираться наружу было все-же рискованно. Рядом с мостиком
размещались каюты офицеров, радиорубка, штурманская, и другие служебные
помещения, где несмыкавие глаз круглые сутки вахтенные, наверняка заметили
бы меня, задав кучу ненужных вопросов. Так что единственное, на что я в
итоге отважился, это украдкой высунуть наружу голову, откинув брезент с
противоположного мостику борта шлюпки.
Когда я забрался в шлюпку, солнце еще только садилось за горизонт.
Теперь же совсем стемнело, и едва выглянув я, несмотря на холод, был
буквально заворожен великолепием ночи. Луны не было, но я никогда не
видел, чтобы звезды сияли так ярко. Казалось, они даже выступают из
густо-индигового небосвода, сверкая, как россыпь бриллиантов.
Да! Это была волшебная ночь - ночь, когда человек испытывает радость
просто от того, что он живет. Но знание того, что должно этой тихой ночью
случиться, придавало ей в моих глазах нечто зловещее. Что-то сатанинское
чудилось мне в ее неземном очаровании.
Ровно в 23.30 введенный в затылочную кость моего черепа имплант,
четырежды тоненько пискнул, сообщив о появлении группы поддержки.
- Джон! Мы здесь! - зазвучал в голове голос Рона Стюарта, старшего
четверки, - Как ты там?
- В норме. Жду гостя у рубки. - отозвлся я, - Где вы?
- В двух километрах прямо над тобой.
Пристально вглядевшись в ночное небо, я естественно, ничего
подозрительного не разглядел.
- Я все больше склоняюсь к тому, - снова заговорил Рон, - что наш
друг не объявится вовсе.
- Посмотрим. И давайте пока помолчим. Пока я не выйду на связь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17