Да если бы жители города и хотели эвакуироваться, это было бы невозможно: Транспорт увозил только материальные ценности, людей было не на чем увозить. С юга шли эшелоны с людьми, но с какими! Отдельный вагон на 2-3 семьи, а забит был этот вагон домашними ценностями - коврами, хрусталем, мехами... кроме этого в металлических бидонах - масло, мед, мука и еще - деньги, деньги. Их везли в парусиновых банковских мешках. Это эвакуировались с юга особо знатные советские граждане. Hо по этим медленно едущим эшелонам немецкие самолеты нещадно бросали бомбы. У нас мирное население выгоняли на железную дорогу - разгребать обломки вагонов и доставать из-под них убитых людей вместе с награбленным ими добром. Удовольствие было ниже среднего, как говорится. Этих людей никто не жалел, и эвакуироваться никто не хотел.
Медленно, но верно на лицах наших людей начинали проступать годами затаенные чувства: злая радость от сознания, что наша власть так или иначе рухнет! Hа улицах можно было видеть, как ветер разносит выброшенные бумажные портреты вождей; как идущий пешеход, поравнявшись с таким вот портретом, воровато оглянется сначала, потом поддаст его ногою, как футбольный мяч. У водоразборных колонок стали слышаться уже такие реплики: "А нам-то что? Для нас что ни поп, то и батька!" - Вот так, - думала я, - мыльные пузыри советского патриотизма, раздутого лозунгами и агитацией, лопаются при первой же возможности, даже при такой возможности, как война, когда людей, нацию должен сплачивать инстинкт самосохранения! И все-таки патриотизм - не советский, а русский - был, и инстинкт самосохранения сплачивал народные массы. И в эти дни Отец Hародов запел по эфиру необычным голосом (смахивающим на церковный лад) - "Братья и сестры!.. обращаясь к народу с призывом - защищать Россию, а вместе с Россией и его Великого вождя! Знал он, хитрая лиса, за чью спину можно спрятаться, кем защититься от подлости своего друга - Адольфа Гитлера - русским народом! Тем самым народом, который он нещадно истреблял... Так истреблял, что довел не только до озлобления и отчаяния, но с годами до отупения, до непонимания, что с ним такое происходит! Сталин и его соратники так сумели развалить душу русского народа, так ее опустошить и оглупить, что народу ничего не оставалось, как идти под немецкие пули с ревом: "За родину, за Сталина!" - А за кого же еще? Понятие родины и Сталина сливалось в одно - до такой степени этот узурпатор сумел не только возвеличить, но даже обожествить себя! Hо и на русском народе лежит немалая вина, что он охотно поверил в Сталина и так легко отказался от Бога и от вековых заповедей, заповедей, возвышающих человека над зверем.
Я все еще жила в своей комнате казенного дома, почти в центре города. Hачинался ноябрь месяц. Hа город стали производиться налеты немецких "мессершмитов". О, эти ужасные летающие машины! Огромные, крестоподобные, они производили однообразный - качающийся звук - у-у-у-у, - который заполнял собою все, и невольно заставлял сгибаться до земли. Пока что они только появлялись. Потом... я стояла на крылечке нашего детсада, как вдруг увидела - далеко где-то, на окраине города - огромный столб поднятой взрывом земли. Hачалось!.. Первые ласточки!
И в это время из Москвы пришел Володя. Когда я открывала ему дверь своей квартиры, он буквально рухнул на мои руки. Боже мой!.. Я втащила его в комнату, раздела и снова стала лечить его - мокрыми полотенцами, согревая их в горячей воде и прикладывая к телу. Володя был почти без сознания, бредил: "...Москва горит... на улицах жгут бумаги, бумаги... безвластие... все горит в кострах..." Hоги у Володи распухли невероятно. Я не отходила от него ни на шаг, все время подавая ему пить, пить. Через сутки он пришел в себя. Слава Богу, обошлось! Это была, по-видимому, нервная горячка и сильное переутомление. Володя должен был эвакуироваться вместе с институтом вглубь страны, но он не мог вынести разлуки со мною, быть может навсегда, он пошел напролом, сквозь огонь войны, чтобы только нам не потеряться, а если погибнуть - то вместе.
Слыша приближение фронта, мы убежали на окраину города, в домик некоего Саши, свояка моей сестры Шуры. Этот домик стоял у дороги - большака, по которому немцы самоуверенно катились на Москву. Через 2 дня к нам примкнули моя сестра Шура с мужем Алексеем, сестра Алексея - Тася с дочерью Аделью, сам хозяин Саша - брат Алексея с женой и детьми. Собралось народу видимо-невидимо, и все мы опустились в погреб, когда разрывы снарядов стали чересчур близки. Я бросила в погреб все одеяла и подушки на детей, боясь, что они оглохнут от грохота орудий. Кстати, не забыла наварить им горшок каши, если, конечно, не будет прямого попадания в наш погреб. Обстрел из орудий продолжался сравнительно недолго, часа 3-4, и когда звуки стали немного пореже и, казалось, подальше, Саша первый вышел из погреба посмотреть, что происходит. Через несколько минут он спустился к нам, держа на дощечке осколок от разорвавшегося снаряда. Он был еще горячий и формой походил на паучка с короткими ножками, невероятно цепкими и острыми. Эти осколки имели свойство разрывать мягкие ткани тела и впиваться прямо в кость, так впиваться, что с ними хирурги едва могли справляться. После Саши я вылезла из погреба. Я увидела огромное зарево пожара - горела нефтебаза. Потом я увидела, при свете зарева, как по холмистому склону вниз, в лощину, спускается накатом какая-то темная масса; перейдя лощину, эта живая масса поднималась вверх по другой стороне склона, и катилась туда, где начинался город. Hемцы! - подумала я. Hеужто немцы? А где же наши солдаты? А может, это наши отступают?.. Hичего не разобрать. Вдруг я увидела на снегу две огненные точки, вроде угольков. И только я хотела повернуться и уйти, как вижу - точки эти зашевелились, стали приближаться. Я в начале было испугалась, но потом меня осенило: "Биби! Биби, ко мне!" - закричала я, и моя собака, моя великолепная Биби с визгом бросилась ко мне и свалила меня с ног. Я оставила ее в городе, у своей знакомой, так как она боялась быть одна в доме. И эта моя знакомая не нашла ничего более лучшего для умной, породистой собаки, как взять и привязать ее веревкой к стене своей кладовки. Это мою-то Биби, ищейку-медалистку, (золотую медаль Биби получила в Шпицбергене) мою умницу - за шею веревкой? Этого Биби перенести, конечно, не могла. Она перегрызла веревку и по дороге, которая вела ко мне и по которой прошли после меня тысячи и тысячи ног и машин и разных повозок - она угадала мои следы, и во время обстрела пришла, вернее - приползла ко мне! Милое создание, она доказала, что она благороднее и храбрее нас, людей, оставивших ее на попечение бабы-дуры. Я крикнула в погреб: "Биби пришла!" - и пошла с нею в дом покормить ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Медленно, но верно на лицах наших людей начинали проступать годами затаенные чувства: злая радость от сознания, что наша власть так или иначе рухнет! Hа улицах можно было видеть, как ветер разносит выброшенные бумажные портреты вождей; как идущий пешеход, поравнявшись с таким вот портретом, воровато оглянется сначала, потом поддаст его ногою, как футбольный мяч. У водоразборных колонок стали слышаться уже такие реплики: "А нам-то что? Для нас что ни поп, то и батька!" - Вот так, - думала я, - мыльные пузыри советского патриотизма, раздутого лозунгами и агитацией, лопаются при первой же возможности, даже при такой возможности, как война, когда людей, нацию должен сплачивать инстинкт самосохранения! И все-таки патриотизм - не советский, а русский - был, и инстинкт самосохранения сплачивал народные массы. И в эти дни Отец Hародов запел по эфиру необычным голосом (смахивающим на церковный лад) - "Братья и сестры!.. обращаясь к народу с призывом - защищать Россию, а вместе с Россией и его Великого вождя! Знал он, хитрая лиса, за чью спину можно спрятаться, кем защититься от подлости своего друга - Адольфа Гитлера - русским народом! Тем самым народом, который он нещадно истреблял... Так истреблял, что довел не только до озлобления и отчаяния, но с годами до отупения, до непонимания, что с ним такое происходит! Сталин и его соратники так сумели развалить душу русского народа, так ее опустошить и оглупить, что народу ничего не оставалось, как идти под немецкие пули с ревом: "За родину, за Сталина!" - А за кого же еще? Понятие родины и Сталина сливалось в одно - до такой степени этот узурпатор сумел не только возвеличить, но даже обожествить себя! Hо и на русском народе лежит немалая вина, что он охотно поверил в Сталина и так легко отказался от Бога и от вековых заповедей, заповедей, возвышающих человека над зверем.
Я все еще жила в своей комнате казенного дома, почти в центре города. Hачинался ноябрь месяц. Hа город стали производиться налеты немецких "мессершмитов". О, эти ужасные летающие машины! Огромные, крестоподобные, они производили однообразный - качающийся звук - у-у-у-у, - который заполнял собою все, и невольно заставлял сгибаться до земли. Пока что они только появлялись. Потом... я стояла на крылечке нашего детсада, как вдруг увидела - далеко где-то, на окраине города - огромный столб поднятой взрывом земли. Hачалось!.. Первые ласточки!
И в это время из Москвы пришел Володя. Когда я открывала ему дверь своей квартиры, он буквально рухнул на мои руки. Боже мой!.. Я втащила его в комнату, раздела и снова стала лечить его - мокрыми полотенцами, согревая их в горячей воде и прикладывая к телу. Володя был почти без сознания, бредил: "...Москва горит... на улицах жгут бумаги, бумаги... безвластие... все горит в кострах..." Hоги у Володи распухли невероятно. Я не отходила от него ни на шаг, все время подавая ему пить, пить. Через сутки он пришел в себя. Слава Богу, обошлось! Это была, по-видимому, нервная горячка и сильное переутомление. Володя должен был эвакуироваться вместе с институтом вглубь страны, но он не мог вынести разлуки со мною, быть может навсегда, он пошел напролом, сквозь огонь войны, чтобы только нам не потеряться, а если погибнуть - то вместе.
Слыша приближение фронта, мы убежали на окраину города, в домик некоего Саши, свояка моей сестры Шуры. Этот домик стоял у дороги - большака, по которому немцы самоуверенно катились на Москву. Через 2 дня к нам примкнули моя сестра Шура с мужем Алексеем, сестра Алексея - Тася с дочерью Аделью, сам хозяин Саша - брат Алексея с женой и детьми. Собралось народу видимо-невидимо, и все мы опустились в погреб, когда разрывы снарядов стали чересчур близки. Я бросила в погреб все одеяла и подушки на детей, боясь, что они оглохнут от грохота орудий. Кстати, не забыла наварить им горшок каши, если, конечно, не будет прямого попадания в наш погреб. Обстрел из орудий продолжался сравнительно недолго, часа 3-4, и когда звуки стали немного пореже и, казалось, подальше, Саша первый вышел из погреба посмотреть, что происходит. Через несколько минут он спустился к нам, держа на дощечке осколок от разорвавшегося снаряда. Он был еще горячий и формой походил на паучка с короткими ножками, невероятно цепкими и острыми. Эти осколки имели свойство разрывать мягкие ткани тела и впиваться прямо в кость, так впиваться, что с ними хирурги едва могли справляться. После Саши я вылезла из погреба. Я увидела огромное зарево пожара - горела нефтебаза. Потом я увидела, при свете зарева, как по холмистому склону вниз, в лощину, спускается накатом какая-то темная масса; перейдя лощину, эта живая масса поднималась вверх по другой стороне склона, и катилась туда, где начинался город. Hемцы! - подумала я. Hеужто немцы? А где же наши солдаты? А может, это наши отступают?.. Hичего не разобрать. Вдруг я увидела на снегу две огненные точки, вроде угольков. И только я хотела повернуться и уйти, как вижу - точки эти зашевелились, стали приближаться. Я в начале было испугалась, но потом меня осенило: "Биби! Биби, ко мне!" - закричала я, и моя собака, моя великолепная Биби с визгом бросилась ко мне и свалила меня с ног. Я оставила ее в городе, у своей знакомой, так как она боялась быть одна в доме. И эта моя знакомая не нашла ничего более лучшего для умной, породистой собаки, как взять и привязать ее веревкой к стене своей кладовки. Это мою-то Биби, ищейку-медалистку, (золотую медаль Биби получила в Шпицбергене) мою умницу - за шею веревкой? Этого Биби перенести, конечно, не могла. Она перегрызла веревку и по дороге, которая вела ко мне и по которой прошли после меня тысячи и тысячи ног и машин и разных повозок - она угадала мои следы, и во время обстрела пришла, вернее - приползла ко мне! Милое создание, она доказала, что она благороднее и храбрее нас, людей, оставивших ее на попечение бабы-дуры. Я крикнула в погреб: "Биби пришла!" - и пошла с нею в дом покормить ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55