Позвольте мне пройти мой путь в одиночестве, только так я буду ме-
нее всего одинока, со мной будет он, друг всех страждущих. Я тогда буду
истинно счастлива, когда скажу прости земному счастию и до дна изопью
предназначенную мне чашу страданий.
Я взглянул на распятие, и, хотя я не люблю идолов, а это грубое изоб-
ражение бога, вырезанное рукой вульгарного подражателя, было неприятно
мне, истинный его смысл все-таки не ускользнул от меня. Лицо искажено
смертной мукой, но вокруг него сияет нимб славы, напоминая, что искупи-
тельная жертва принесена добровольно. Распятие стояло здесь, венчая вер-
шину, как стоит на других дорогах множество таких же распятий, тщетно
взывая к прохожим. Стояло как символ горьких и благородных истин: что
наслаждение преходяще и не оно - высшая цель, что сильные духом идут
тернистым путем страданий, что у человека есть долг, а испытания только
закаляют его. Я повернулся и, не сказав ни слова, пошел вниз; когда я
обернулся в последний раз перед тем, как лес скрыл от меня распятие,
Олалла все еще смотрела мне вслед, не снимая руки с креста.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДОКТОРА ДЖЕКИЛА И МИСТЕРА ХАЙДА
Посвящается Катарине де Маттос
Храните нерушимость этих уз -
С ветрами, с вереском незыблем наш союз.
Вдали от родины мы знаем, что для нас
Цветет на севере душистый дрок сейчас.
ИСТОРИЯ ДВЕРИ
Мистер Аттерсон, нотариус, чье суровое лицо никогда не освещала улыб-
ка, был замкнутым человеком, немногословным и неловким в обществе, сухо-
парым, пыльным, скучным - и все-таки очень симпатичным. В кругу друзей и
особенно когда вино ему нравилось, в его глазах начинал теплиться огонек
мягкой человечности, которая не находила доступа в его речь; зато она
говорила не только в этих безмолвных средоточиях послеобеденного благо-
душия, но и в его делах, причем куда чаще и громче. Он был строг с со-
бой: когда обедал в одиночестве, то, укрощая вожделение к тонким винам,
пил джин и, горячо любя драматическое искусство, более двадцати лет не
переступал порога театра. Однако к слабостям ближних он проявлял достох-
вальную снисходительность, порой с легкой завистью дивился буйному жиз-
нелюбию, крывшемуся в их грехах, а когда для них наступал час расплаты,
предпочитал помогать, а не порицать.
- Я склонен к каиновой ереси, - говаривал он со скрытой усмешкой. - Я
не мешаю брату моему искать погибели, которая ему по вкусу.
А потому судьба часто судила ему быть последним порядочным знакомым
многих опустившихся людей и последним добрым влиянием в их жизни. И ког-
да они к нему приходили, он держался с ними точно так же, как прежде.
Без сомнения, мистеру Аттерсону это давалось легко, так как он всегда
был весьма сдержан, и даже дружба его, казалось, проистекала все из той
же вселенской благожелательности. Скромным натурам свойственно принимать
свой дружеский круг уже готовым из рук случая; этому правилу следовал и
наш нотариус. Он дружил либо с родственниками, либо с давними знакомыми;
его привязанность, подобно плющу, питалась временем и ничего не говорила
о достоинствах того, кому она принадлежала. Именно такого рода, вероят-
но, были и те узы дружбы, которые связывали нотариуса с его дальним
родственником мистером Ричардом Энфилдом, известным лондонским бонвива-
ном. Немало людей ломало голову над тем, что эти двое находят друг в
друге привлекательного и какие у них могут быть общие интересы. Те, кто
встречался с ними во время их воскресных прогулок, рассказывали, что шли
они молча, на лицах их была написана скука и при появлении общего знако-
мого оба как будто испытывали значительное облегчение. Тем не менее и
тот и другой очень любили эти прогулки, считали их лучшим украшением
всей недели и ради них не только жертвовали другими развлечениями, но и
откладывали дела.
И вот как-то раз в такое воскресенье случай привел их в некую улочку
одного из деловых кварталов Лондона. Улочка эта была небольшой и, что
называется, тихой, хотя в будние дни там шла бойкая торговля. Ее обита-
тели, по-видимому, преуспевали, и все они ревниво надеялись преуспеть
еще больше, а избытки прибылей употребляли на прихорашивание; поэтому
витрины по обеим ее сторонам источали приветливость, словно два ряда
улыбающихся продавщиц. Даже в воскресенье, когда улочка прятала наиболее
пышные свои прелести и была пустынна, все же по сравнению с окружающим
убожеством она сияла, точно костер в лесу, - аккуратно выкрашенные став-
ни, до блеска начищенные дверные ручки и общий дух чистоты и веселости
сразу привлекали и радовали взгляд случайного прохожего.
Через две двери от угла, по левой стороне, если идти к востоку, линия
домов нарушалась входом во двор, и как раз там высилось массивное зда-
ние. Оно было двухатажным, без единого окна - только дверь внизу да сле-
пой лоб грязной стены над ней - и каждая его черта свидетельствовала о
длительном и равнодушном небрежении. На облупившейся, в темных разводах
двери не было ни звонка, ни молотка. Бродяги устраивались отдохнуть в ее
нише и зажигали спички о ее панели, дети играли "в магазин" на сту-
пеньках крыльца, школьник испробовал остроту своего ножика на резных за-
витушках, и уже много лет никто не прогонял этих случайных гостей и не
старался уничтожить следы их бесчинств.
Мистер Энфилд и нотариус шли по другой стороне улочки, но, когда они
поравнялись с этим зданием, первый поднял трость и указал на него.
- Вы когда-нибудь обращали внимание на эту дверь? - спросил он, а
когда его спутник ответил утвердительно, добавил: - С ней связана для
меня одна очень странная история.
- Неужели? - спросил мистер Аттерсон слегка изменившимся голосом. -
Какая же?
- Дело было так, - начал мистер Энфилд. - Я возвращался домой отку-
да-то с края света часа в три позимнему темной ночи, и путь мой вел че-
рез кварталы, где буквально ничего не было видно, кроме фонарей. Улица
за улицей, где все спят, улица за улицей, освещенные, словно для како-
го-нибудь торжества, и опустелые, как церковь, так что в конце концов я
впал в то состояние, когда человек тревожно вслушивается в тишину и на-
чинает мечтать о встрече с полицейским. И вдруг я увидел целых две чело-
веческие фигуры: в восточном направлении быстрой походкой шел какой-то
невысокий мужчина, а по поперечной улице опрометью бежала девочка лет
девяти. На углу они, как и можно было ожидать, столкнулись, и вот тут-то
произошло нечто непередаваемо мерзкое: мужчина хладнокровно наступил на
упавшую девочку и даже не обернулся на ее громкие стоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
нее всего одинока, со мной будет он, друг всех страждущих. Я тогда буду
истинно счастлива, когда скажу прости земному счастию и до дна изопью
предназначенную мне чашу страданий.
Я взглянул на распятие, и, хотя я не люблю идолов, а это грубое изоб-
ражение бога, вырезанное рукой вульгарного подражателя, было неприятно
мне, истинный его смысл все-таки не ускользнул от меня. Лицо искажено
смертной мукой, но вокруг него сияет нимб славы, напоминая, что искупи-
тельная жертва принесена добровольно. Распятие стояло здесь, венчая вер-
шину, как стоит на других дорогах множество таких же распятий, тщетно
взывая к прохожим. Стояло как символ горьких и благородных истин: что
наслаждение преходяще и не оно - высшая цель, что сильные духом идут
тернистым путем страданий, что у человека есть долг, а испытания только
закаляют его. Я повернулся и, не сказав ни слова, пошел вниз; когда я
обернулся в последний раз перед тем, как лес скрыл от меня распятие,
Олалла все еще смотрела мне вслед, не снимая руки с креста.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДОКТОРА ДЖЕКИЛА И МИСТЕРА ХАЙДА
Посвящается Катарине де Маттос
Храните нерушимость этих уз -
С ветрами, с вереском незыблем наш союз.
Вдали от родины мы знаем, что для нас
Цветет на севере душистый дрок сейчас.
ИСТОРИЯ ДВЕРИ
Мистер Аттерсон, нотариус, чье суровое лицо никогда не освещала улыб-
ка, был замкнутым человеком, немногословным и неловким в обществе, сухо-
парым, пыльным, скучным - и все-таки очень симпатичным. В кругу друзей и
особенно когда вино ему нравилось, в его глазах начинал теплиться огонек
мягкой человечности, которая не находила доступа в его речь; зато она
говорила не только в этих безмолвных средоточиях послеобеденного благо-
душия, но и в его делах, причем куда чаще и громче. Он был строг с со-
бой: когда обедал в одиночестве, то, укрощая вожделение к тонким винам,
пил джин и, горячо любя драматическое искусство, более двадцати лет не
переступал порога театра. Однако к слабостям ближних он проявлял достох-
вальную снисходительность, порой с легкой завистью дивился буйному жиз-
нелюбию, крывшемуся в их грехах, а когда для них наступал час расплаты,
предпочитал помогать, а не порицать.
- Я склонен к каиновой ереси, - говаривал он со скрытой усмешкой. - Я
не мешаю брату моему искать погибели, которая ему по вкусу.
А потому судьба часто судила ему быть последним порядочным знакомым
многих опустившихся людей и последним добрым влиянием в их жизни. И ког-
да они к нему приходили, он держался с ними точно так же, как прежде.
Без сомнения, мистеру Аттерсону это давалось легко, так как он всегда
был весьма сдержан, и даже дружба его, казалось, проистекала все из той
же вселенской благожелательности. Скромным натурам свойственно принимать
свой дружеский круг уже готовым из рук случая; этому правилу следовал и
наш нотариус. Он дружил либо с родственниками, либо с давними знакомыми;
его привязанность, подобно плющу, питалась временем и ничего не говорила
о достоинствах того, кому она принадлежала. Именно такого рода, вероят-
но, были и те узы дружбы, которые связывали нотариуса с его дальним
родственником мистером Ричардом Энфилдом, известным лондонским бонвива-
ном. Немало людей ломало голову над тем, что эти двое находят друг в
друге привлекательного и какие у них могут быть общие интересы. Те, кто
встречался с ними во время их воскресных прогулок, рассказывали, что шли
они молча, на лицах их была написана скука и при появлении общего знако-
мого оба как будто испытывали значительное облегчение. Тем не менее и
тот и другой очень любили эти прогулки, считали их лучшим украшением
всей недели и ради них не только жертвовали другими развлечениями, но и
откладывали дела.
И вот как-то раз в такое воскресенье случай привел их в некую улочку
одного из деловых кварталов Лондона. Улочка эта была небольшой и, что
называется, тихой, хотя в будние дни там шла бойкая торговля. Ее обита-
тели, по-видимому, преуспевали, и все они ревниво надеялись преуспеть
еще больше, а избытки прибылей употребляли на прихорашивание; поэтому
витрины по обеим ее сторонам источали приветливость, словно два ряда
улыбающихся продавщиц. Даже в воскресенье, когда улочка прятала наиболее
пышные свои прелести и была пустынна, все же по сравнению с окружающим
убожеством она сияла, точно костер в лесу, - аккуратно выкрашенные став-
ни, до блеска начищенные дверные ручки и общий дух чистоты и веселости
сразу привлекали и радовали взгляд случайного прохожего.
Через две двери от угла, по левой стороне, если идти к востоку, линия
домов нарушалась входом во двор, и как раз там высилось массивное зда-
ние. Оно было двухатажным, без единого окна - только дверь внизу да сле-
пой лоб грязной стены над ней - и каждая его черта свидетельствовала о
длительном и равнодушном небрежении. На облупившейся, в темных разводах
двери не было ни звонка, ни молотка. Бродяги устраивались отдохнуть в ее
нише и зажигали спички о ее панели, дети играли "в магазин" на сту-
пеньках крыльца, школьник испробовал остроту своего ножика на резных за-
витушках, и уже много лет никто не прогонял этих случайных гостей и не
старался уничтожить следы их бесчинств.
Мистер Энфилд и нотариус шли по другой стороне улочки, но, когда они
поравнялись с этим зданием, первый поднял трость и указал на него.
- Вы когда-нибудь обращали внимание на эту дверь? - спросил он, а
когда его спутник ответил утвердительно, добавил: - С ней связана для
меня одна очень странная история.
- Неужели? - спросил мистер Аттерсон слегка изменившимся голосом. -
Какая же?
- Дело было так, - начал мистер Энфилд. - Я возвращался домой отку-
да-то с края света часа в три позимнему темной ночи, и путь мой вел че-
рез кварталы, где буквально ничего не было видно, кроме фонарей. Улица
за улицей, где все спят, улица за улицей, освещенные, словно для како-
го-нибудь торжества, и опустелые, как церковь, так что в конце концов я
впал в то состояние, когда человек тревожно вслушивается в тишину и на-
чинает мечтать о встрече с полицейским. И вдруг я увидел целых две чело-
веческие фигуры: в восточном направлении быстрой походкой шел какой-то
невысокий мужчина, а по поперечной улице опрометью бежала девочка лет
девяти. На углу они, как и можно было ожидать, столкнулись, и вот тут-то
произошло нечто непередаваемо мерзкое: мужчина хладнокровно наступил на
упавшую девочку и даже не обернулся на ее громкие стоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94