Вот он, красноречивый намек, что надо поскорее все доделать, уйти из
этих мест, которые несут в себе осуждение, погрузиться в глубь лондонс-
кого людского моря и достичь - уже по ту сторону минувшего дня - своей
постели, этой надежной, оберегающей от улик гавани. Один гость сюда уже
наведался; в любую минуту может появиться другой, более настойчивый. Но
сделать то, что сделано, и не пожать плодов - такая неудача будет непе-
реносима. Деньги - вот о чем думал теперь Маркхейм, и средством к дости-
жению этой цели были ключи.
Он оглянулся через плечо на дверь, где все еще маячила, колыхаясь на
пороге, та самая тень, и без душевного содрогания, но чувствуя, как ему
сводит желудок, подошел к своей жертве. В ней не осталось ничего живого,
человеческого. Руки и ноги, разбросанные по полу, скорченное туловище,
точно чучело, набитое опилками, и все же в этом трупе было что-то оттал-
кивающее. На взгляд он такой жалкий, невзрачный, но когда прикоснешься,
не почувствуешь ли в нем чего-то большего, значительного? Маркхейм взял
антиквара за плечи и перевернул его навзничь. Он был на удивление легкий
и податливый, руки и ноги, будто сломанные, под несуразными углами легли
на пол. Лицо лишено всякого выражения, желтое, как воск, а на правом
виске страшно расползлась кровь. Только это и резнуло Маркхейма и мгно-
венно унесло его назад, к одному памятному ярмарочному дню в рыбацкой
деревушке: серый день, посвистывающий ветер, людские толпы на улице, рев
медных труб, буханье барабанов, гнусавый голос уличного певца и ма-
ленький мальчик, шныряющий среди взрослых. Мальчика раздирает любо-
пытство и страх, и, пробившись наконец на площадь, туда, где толпа всего
гуще, он видит балаган и большую доску с нелепыми, грубо размалеванными
картинками: Элизабет Браунриг со своим подмастерьем, чета Мэннингсов и
убитый ими гость, Уир, задушенный Тертеллом, и еще десятка два других
прогремевших на всю страну преступников. Это возникло перед ним, как ви-
дение; он снова был тем маленьким мальчиком, снова с таким же чувством
гадливости разглядывал мерзкие картинки, оглушительная барабанная дробь
по-прежнему звучала у него в ушах. В памяти пронесся обрывок песенки,
услышанной в тот день, и тут впервые его охватила дурнота и чуть затош-
нило, и он почувствовал слабость во всех членах, которую надо было не-
медленно пресечь и побороть.
Он решил, что разумнее будет не отмахиваться от этих новых мыслей и
не бежать их, а смелее взглянуть в мертвое лицо, заставить себя осознать
сущность и огромность своего преступления. Ведь совсем недавно в этом
лице отражалась каждая смена чувств, эти бледные губы выговаривали сло-
ва, это тело было согрето волею к действию, а теперь, после того, что
сделал он, Маркхейм, эта частичка жизни остановлена, подобно тому, как
часовых дел мастер, сунув палец в механизм, останавливает ход часов. Но
тщетны были все его доводы: на угрызения совести он не мог себя подвиг-
нуть. Сердце, содрогавшееся когда-то при виде аляповатых изображений
убийств, бестрепетно взирало на действительность. Он чувствовал лишь
проблеск жалости к тому, кто, будучи наделен всеми способностями, кото-
рые могут превратить мир в волшебный сад, так и не использовал их, и не
жил настоящей жизнью, и теперь лежал мертвый. Но раскаяние? Нет, раская-
ния в его душе не было и тени.
И, стряхнув с себя все эти мысли, он отыскал ключи и подошел к внут-
ренней двери; она все еще стояла приоткрытая. На улице хлынул ливень, и
шум дождевых струй по крыше прогнал тишину. Точно в пещере, со сводов
которой капает, по дому ходило несмолкаемое эхо дождя, глушившее слух и
мешавшееся с громким тиканьем часов. И когда Маркхейм подошел к двери,
он услышал в ответ на свою осторожную поступь чьи-то шаги, удаляющиеся
вверх по лестнице. Тень у порога все еще переливалась зыбью. Он подтолк-
нул свою мускулатуру всем грузом решимости и затворил дверь.
Слабый свет туманного дня тусклым отблеском лежал на голом полу и
ступеньках, на серебристых рыцарских доспехах с алебардой в рукавице,
загромождавших лестничную Площадку, на резных фигурках и на картинах в
рамах, развешанных по желтым стенным панелям. Шум дождя так громко отда-
вался во всем доме, что в ушах Маркхейма он начинал дробиться на разные
звуки. Шаги и вздохи, маршевая поступь солдат где-то в отдалении, звя-
канье монет при счете и скрип осторожно открываемых дверей - все это как
бы сливалось со стуком дождя по крыше и хлестаньем воды в сточных тру-
бах. Чувство, что он не один здесь, доводило Маркхейма почти до безумия.
Какие-то призраки следили за ним, обступали его со всех сторон. Ему чу-
дилось движение в верхних комнатах; слышалось, как в лавке встает с пола
мертвец, и, когда он с огромным усилием стал подниматься по лестнице,
чьи-то ноги тихо ступали впереди него и тайком следовали за ним. Быть бы
глухим, думалось ему, вот тогда душа была бы спокойна! И тут же, вслуши-
ваясь с обостренным вниманием, он снова и снова благословлял это недре-
манное чувство, которое все время было начеку, точно верный часовой, ох-
раняющий его жизнь. Он непрестанно вертел головой по сторонам; глаза
его, чуть ли не вылезавшие из орбит, всюду вели слежку, и всюду мелькало
нечто, чему не подобрать имени, и всякий раз скрывалось в последний миг.
Двадцать четыре ступеньки на верхний этаж были для Маркхейма пыткой, пе-
ренесенной двадцать четыре раза.
Там, наверху, три приотворенные двери, точно три засады, грозившие
пушечными жерлами, хлестнули его по нервам. Никогда больше не почувству-
ет он себя защищенным, отгороженным от все примечающих людских взглядов;
ему хотелось домой, под охрану своих стен, - зарыться в постель и стать
невидимым для всех, кроме бога. И тут он подивился, вспомнив рассказы о
других убийцах, об их страхе перед карой небесной. Нет, с ним так не бу-
дет. Он страшился законов природы - как бы они, следуя своим жестоким,
непреложным путем, не изобличили его. И еще больше испытывал он рабский,
суеверный ужас при мысли о каком-нибудь провале в непрерывности челове-
ческого опыта, какого-нибудь злонамеренного отступления природы от ее
законов. Он вел свою искусную игру, полагаясь на правила, выводя
следствия из причин. Но что если природа, как побежденный самодур, опро-
кидывающий шахматную доску, поломает форму этой взаимосвязи? Нечто по-
добное (как утверждают историки) случилось с Наполеоном, когда зима из-
менила время своего прихода. Так же может случиться и с ним; плотные
стены вдруг станут прозрачными и обнаружат его здесь, как пчелу, хлопо-
чущую в стеклянном улье;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94