- Я из любопытства, а вы для
злодейства.
- Любопытство - не то чувство, которое испытывает человек, которому
грозит смертельная опасность. Не верю я в такую лихость, Алла. Сердце-то
екнуло? - по-отечески отчитал ее Смирнов.
- Екнуло по началу, как не екнуть от такого. Только сразу же поняла,
что вы мне заплеуху лепите. Чтобы от страха помягче и разговорчивей стала.
Ну кому нужна моя непутевая жизнь, старички?
- Тем, кто опасается, что непутевая Алуся где-нибудь кому-нибудь так,
между прочим, ляпнет о том, что узнала совершенно по-посреднически
случайно и чему значения не придавала. И этот ляп лишит их привилегии,
больших бабок, а, может быть, и жизней. Имеет ли смысл им давать полную
свободу даровитой артистке резвиться, как она хочет? Лучший же способ
лишить свободы - лишить жизни. Такова их профессиональная логика, Алла, -
долбил в одну точку Смирнов.
- Ну, а если я расскажу вам все, что вы хотите от меня узнать, то три
старичка и один пожилой дядечка образуют вокруг меня непробиваемое
Суворовское каре и защитят от самого страшного ворога?
- Гляди ты, сколько слов мудреных знает! - искренне удивился пожилой
дядечка Кузьминский.
- Не совсем так, Алла. - Смирнов был терпелив и нежен, как зубной
врач. - Если они узнают, что сведения, смертельно страшащие их, известны
не одной только Алусе, а целому ряду заинтересованных лиц, то убийство
известной артистки им ничегошеньки уже не дает. Убийство - страшное дело,
Алла, и даже убийцы, по возможности, стараются его избегать.
- Что вы хотите от меня? - серьезно спросила Алуся. Аргументация
Смирнова, казалось, произвела на нее впечатление.
- Ответить на несколько вопросов по курдюмовским и, естественно, по
твоим связям.
36
Бабье лето, уходя, баловало народонаселение Подмосковья вовсю и
ненавязчивым желтым солнцем, и нежно выцветшим, будто продернутым
серебряной нитью, голубым небом, нивесть откуда еле ощущаемым теплым
ветром, и золотом - на деревьях, на земле, в полете - листом. Золото
листьев было всех сортов и оттенков: от тяжелого густого червоного до
блестящего, как надраенная солдатская пряжка: поддельного африканского.
Прикрыв от солнца длинным козырьком каскетки заметные свои глаза, он
в непроизвольной неге прогуливался берегом известной среднерусской речки
Клязьмы. Удобнее гулять было бы по той стороне, что называется высокий
берег: там и берег выше, там и грунт потверже, там и симпатичная тропка
пробита.
Но ему хотелось гулять именно по той стороне, и он гулял именно по
этой стороне, путаясь в высокой серой пыльной траве и часто попадая
ногами, обутыми в подходящие для этого дела почти доходящие до икр
кроссовки, неожиданные ямы и ямки.
Ему предоставили полную схему ежедневных (с возможными и
контролируемыми отклонениями) скупых передвижений Василия Федоровича.
Самой для него привлекательной частью схемы оказалась ежедневная (исключая
экстроординарные пропуски) пробежка-отвлечение (от непосильных трудов,
вечно утомленного банкира вдоль Клязьмы, пробежка, которая давала ему, как
он утверждал в кругу друзей, заряд энергии на весь следующий день.
Василий Федорович, естественно, бегал симпатичной тропкой по твердому
грунту на той стороне, а он искал удобного для себя местечка на этой.
Клязьма повернула, ушла от домов дачного поселка и вышла на простор. На
том, высоком берегу, фундаментальный забор санатория, за бетонными плитами
которого густой лес, на этом - широкая пройма, заросшая местами саженцами,
да еще в целых листочках орешником. Орешник рос кустами, а через несколько
куп от него шла очень приличная и мало пользуемая автомобилистами
асфальтовая полоса, ведущая на основную трассу.
Именно здесь, вот на этом двухсотметровом отрезке его место. Он
трижды отмерил эти двести метров, оценивая достоинства и недостатки двух,
похожих на взрывы зарослей орешника. Выбрал, наконец, и отправился в
Москву пить пиво.
37
Вечером он осторожно спустил с асфальтовой полосы свой "жигуленок" на
дальнюю обочину и поставил его так, чтобы не было видно номеров. Из
багажника вынул рабочий кейс и складной велосипед, которым не
воспользовался: к облюбованным кущам он шел пешком еле заметной тропкой,
пробитой мальчишескими босыми ногами, кейс и велосипед он нес в руках.
Обустраиваясь в кустах, он позволил себе для уверенности в
предстоящем успехе негромко и игриво напевать:
- Знаю я одно прелестное местечко:
Под горой там маленькая речка!
Он любил изредка пошутить. Ему нравилось шутить в подобных
обстоятельствах. Не ломая и не вырубая ветвей, он, очень напрягаясь и
затратив массу сил, выдавил, можно сказать, себе удобное гнездо в частых,
упругих неподатливых ветвях. Сделав дело, позволил себе отдохнуть в полной
расслабке: разуться, снять штормовку и вздремнуть минут пятнадцать... Даже
легкий сон увидел: он плывет брассом, осторожно разгребая перед собой
золотые кувшинки.
Очнулся, глянул на часы. До банкирского пробега, если ничего не
случится, оставалось сорок минут. Он раскрыл кейс.
...Василий Федорович бежал впереди, а охранник сзади. В оптический
прицел был отлично виден фирменный наряд немолодого спортсмена: розовые с
желтым и черным трусы, верноподданические бело-сине-красные гольфы, черная
с золотом футболка и, конечно же, кроссовки "Рибок". Охранник ограничился
темно-синим с красными полосами тренировочным костюмом.
Бежать банкиру было тяжело: тряслись бульдожьи щеки, тряслись жидкие
ляжки, содрогалось, имевшее твердую округлую форму брюхо. Но современный,
решительный и рисковый бизнесмен должен находиться в отличной физической
форме, чтобы любой соперник не смог сбить его с ног как в переносном, так
и в прямом смысле.
Он пропустил их, уже заранее решив, что на обратном их пути работать
ему значительнее удобнее. Они завернули за ограду санатория, и он стал
ждать. Через пятнадцать минут они вернулись. Перекрестье оптического
прицела ночного видения выбрало висок Василия Федоровича и последовало
вместе с ним.
Здесь. Василий Федорович чуть развернулся, и сразу стал доступен
высокий лысеющий вспотевший от физической нагрузки лоб.
Василий Федорович и охранник убежали по своим делам. Он осторожно
уложил прицел в кейс и, развернув складной велосипед, пустился на нем в
обратный путь. Во тьме он довольно успешно находил тропку и почти все
семьсот метров вел велосипед по ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
злодейства.
- Любопытство - не то чувство, которое испытывает человек, которому
грозит смертельная опасность. Не верю я в такую лихость, Алла. Сердце-то
екнуло? - по-отечески отчитал ее Смирнов.
- Екнуло по началу, как не екнуть от такого. Только сразу же поняла,
что вы мне заплеуху лепите. Чтобы от страха помягче и разговорчивей стала.
Ну кому нужна моя непутевая жизнь, старички?
- Тем, кто опасается, что непутевая Алуся где-нибудь кому-нибудь так,
между прочим, ляпнет о том, что узнала совершенно по-посреднически
случайно и чему значения не придавала. И этот ляп лишит их привилегии,
больших бабок, а, может быть, и жизней. Имеет ли смысл им давать полную
свободу даровитой артистке резвиться, как она хочет? Лучший же способ
лишить свободы - лишить жизни. Такова их профессиональная логика, Алла, -
долбил в одну точку Смирнов.
- Ну, а если я расскажу вам все, что вы хотите от меня узнать, то три
старичка и один пожилой дядечка образуют вокруг меня непробиваемое
Суворовское каре и защитят от самого страшного ворога?
- Гляди ты, сколько слов мудреных знает! - искренне удивился пожилой
дядечка Кузьминский.
- Не совсем так, Алла. - Смирнов был терпелив и нежен, как зубной
врач. - Если они узнают, что сведения, смертельно страшащие их, известны
не одной только Алусе, а целому ряду заинтересованных лиц, то убийство
известной артистки им ничегошеньки уже не дает. Убийство - страшное дело,
Алла, и даже убийцы, по возможности, стараются его избегать.
- Что вы хотите от меня? - серьезно спросила Алуся. Аргументация
Смирнова, казалось, произвела на нее впечатление.
- Ответить на несколько вопросов по курдюмовским и, естественно, по
твоим связям.
36
Бабье лето, уходя, баловало народонаселение Подмосковья вовсю и
ненавязчивым желтым солнцем, и нежно выцветшим, будто продернутым
серебряной нитью, голубым небом, нивесть откуда еле ощущаемым теплым
ветром, и золотом - на деревьях, на земле, в полете - листом. Золото
листьев было всех сортов и оттенков: от тяжелого густого червоного до
блестящего, как надраенная солдатская пряжка: поддельного африканского.
Прикрыв от солнца длинным козырьком каскетки заметные свои глаза, он
в непроизвольной неге прогуливался берегом известной среднерусской речки
Клязьмы. Удобнее гулять было бы по той стороне, что называется высокий
берег: там и берег выше, там и грунт потверже, там и симпатичная тропка
пробита.
Но ему хотелось гулять именно по той стороне, и он гулял именно по
этой стороне, путаясь в высокой серой пыльной траве и часто попадая
ногами, обутыми в подходящие для этого дела почти доходящие до икр
кроссовки, неожиданные ямы и ямки.
Ему предоставили полную схему ежедневных (с возможными и
контролируемыми отклонениями) скупых передвижений Василия Федоровича.
Самой для него привлекательной частью схемы оказалась ежедневная (исключая
экстроординарные пропуски) пробежка-отвлечение (от непосильных трудов,
вечно утомленного банкира вдоль Клязьмы, пробежка, которая давала ему, как
он утверждал в кругу друзей, заряд энергии на весь следующий день.
Василий Федорович, естественно, бегал симпатичной тропкой по твердому
грунту на той стороне, а он искал удобного для себя местечка на этой.
Клязьма повернула, ушла от домов дачного поселка и вышла на простор. На
том, высоком берегу, фундаментальный забор санатория, за бетонными плитами
которого густой лес, на этом - широкая пройма, заросшая местами саженцами,
да еще в целых листочках орешником. Орешник рос кустами, а через несколько
куп от него шла очень приличная и мало пользуемая автомобилистами
асфальтовая полоса, ведущая на основную трассу.
Именно здесь, вот на этом двухсотметровом отрезке его место. Он
трижды отмерил эти двести метров, оценивая достоинства и недостатки двух,
похожих на взрывы зарослей орешника. Выбрал, наконец, и отправился в
Москву пить пиво.
37
Вечером он осторожно спустил с асфальтовой полосы свой "жигуленок" на
дальнюю обочину и поставил его так, чтобы не было видно номеров. Из
багажника вынул рабочий кейс и складной велосипед, которым не
воспользовался: к облюбованным кущам он шел пешком еле заметной тропкой,
пробитой мальчишескими босыми ногами, кейс и велосипед он нес в руках.
Обустраиваясь в кустах, он позволил себе для уверенности в
предстоящем успехе негромко и игриво напевать:
- Знаю я одно прелестное местечко:
Под горой там маленькая речка!
Он любил изредка пошутить. Ему нравилось шутить в подобных
обстоятельствах. Не ломая и не вырубая ветвей, он, очень напрягаясь и
затратив массу сил, выдавил, можно сказать, себе удобное гнездо в частых,
упругих неподатливых ветвях. Сделав дело, позволил себе отдохнуть в полной
расслабке: разуться, снять штормовку и вздремнуть минут пятнадцать... Даже
легкий сон увидел: он плывет брассом, осторожно разгребая перед собой
золотые кувшинки.
Очнулся, глянул на часы. До банкирского пробега, если ничего не
случится, оставалось сорок минут. Он раскрыл кейс.
...Василий Федорович бежал впереди, а охранник сзади. В оптический
прицел был отлично виден фирменный наряд немолодого спортсмена: розовые с
желтым и черным трусы, верноподданические бело-сине-красные гольфы, черная
с золотом футболка и, конечно же, кроссовки "Рибок". Охранник ограничился
темно-синим с красными полосами тренировочным костюмом.
Бежать банкиру было тяжело: тряслись бульдожьи щеки, тряслись жидкие
ляжки, содрогалось, имевшее твердую округлую форму брюхо. Но современный,
решительный и рисковый бизнесмен должен находиться в отличной физической
форме, чтобы любой соперник не смог сбить его с ног как в переносном, так
и в прямом смысле.
Он пропустил их, уже заранее решив, что на обратном их пути работать
ему значительнее удобнее. Они завернули за ограду санатория, и он стал
ждать. Через пятнадцать минут они вернулись. Перекрестье оптического
прицела ночного видения выбрало висок Василия Федоровича и последовало
вместе с ним.
Здесь. Василий Федорович чуть развернулся, и сразу стал доступен
высокий лысеющий вспотевший от физической нагрузки лоб.
Василий Федорович и охранник убежали по своим делам. Он осторожно
уложил прицел в кейс и, развернув складной велосипед, пустился на нем в
обратный путь. Во тьме он довольно успешно находил тропку и почти все
семьсот метров вел велосипед по ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81