Эндрю поднял стакан и мягко произнес:
— Выпьем за тех бедняг, там, в грязи. Пусть они выживут.
На этот раз даже Сантен отпила от стакана Майкла, и глаза ее наполнились слезами.
— Очень не хотел бы отравлять другим удовольствие, — молодой врач, пошатываясь, встал, — но этот артиллерийский огонь подает мне сигнал к работе: уже отправились в обратный путь, в тыл, санитарные машины.
Майкл попытался подняться вместе с ним и ухватился пальцами за край стола, чтобы удержаться на ногах.
— Я хотел бы поблагодарить вас, господин граф, — официально начал он, — за вашу учтивость… — Слово слетело с языка, и Майкл повторил его, но речь стала невнятной, куда-то пропал смысл того, о чем хотелось сказать. — Я приветствую вашу дочь, мадемуазель де Тири, 1'ange du bonheur… — Ноги подкосились, и Майкл стал мягко оседать.
— Он же ранен! — воскликнула Сантен, бросившись вперед и подхватив его прежде, чем оратор ударился об пол. Попыталась подставить ему свое худенькое плечо. — Помогите мне!
Эндрю, покачиваясь, двинулся ей на помощь, и вдвоем они наполовину вынесли, наполовину вытащили Майкла из кухонной двери.
— Осторожно, его больная рука, — сказала, задыхаясь под своей ношей, Сантен, когда они подняли Майкла, чтобы посадить в коляску мотоцикла. — Не делайте ему больно!
Майкл развалился на подбитом чем-то мягким сиденье с блаженной улыбкой на бледном лице.
— Мадемуазель, вы можете быть уверены, что у него, счастливца, вся боль уже позади. — Неверной походкой Эндрю обошел мотоцикл, чтобы сесть за руль.
— Подождите меня! — закричал доктор, когда они с графом, поддерживая друг друга и непроизвольно раскачиваясь из стороны в сторону, оторвались от дверного косяка и неуклюже стали спускаться по ступеням.
— Забирайтесь, — пригласил Эндрю и с третьей попытки завел свой «ариэль», испустивший рык и синий дым. Доктор вскарабкался на заднее сиденье, а граф засунул одну из двух бутылок кларета, которые были у него в руках, в боковой карман водителя.
— Это чтобы не замерзнуть, — объяснил он.
— Вы — достойнейшие из людей. — Эндрю отпустил сцепление, и «ариэль», взвизгнув, резко развернулся.
— Позаботьтесь о Майкле! — крикнула Сантен.
— Боже, моя капуста! — завопила Анна, увидев, как Эндрю поехал прямиком через огород.
— Able boches! — взвыл граф и в последний раз тайком приложился к другой бутылке кларета, прежде чем Сантен смогла забрать и ее, и ключи от погребов.
В конце длинной аллеи, ведущей от шато, Эндрю притормозил и, двигаясь на небольшой скорости, присоединился к маленькой жалкой процессии, просочившейся со стороны холмов и двигавшейся по грязной, изрезанной колеями главной дороге.
Мясницкие фургоны — так неуважительно называли полевые санитарные кареты — были тяжело нагружены жертвами возобновившегося немецкого обстрела. Пыхтя, они преодолевали лужи, а укрепленные ярусами носилки в открытых кузовах раскачивались и накренялись на каждом ухабе. Кровь раненых с верхних коек пропитывала брезент и капала на тех, кто был внизу.
По обочинам беспорядочно брели в тыл маленькие группы способных еще ходить раненых, бросивших свои винтовки и опиравшихся друг на друга. Их раны еще на поле боя неумело замотали бинтами, лица у всех побелели от страдания, глаза лишились какого-либо выражения, форма в грязи, а движения были механическими, безразличными.
Быстро трезвея, доктор слез с заднего сиденья и выбрал из потока людей несколько наиболее серьезно раненых. Двоих погрузили на сиденье, одного — верхом на топливный бак впереди Эндрю, а еще троих — в коляску вместе с Майклом. Доктор бежал за перегруженным «ариэлем», помогая выталкивать его из ям, заполненных грязью, и был уже совсем трезв, когда, проехав по дороге милю, они добрались до укомплектованного добровольцами госпиталя, располагавшегося в нескольких коттеджах при въезде в городишко Морт Омм. Доктор помог своим только что обретенным пациентам выбраться из коляски, а затем повернулся к Эндрю:
— Спасибо. Мне эта передышка была нужна. — Он взглянул на Майкла, все еще без сознания лежавшего в коляске. — Посмотрите на него. Ведь не может же это продолжаться вечно!
— Майкл всего лишь свински напился, вот и все.
Но доктор, возражая, покачал головой:
— Военное переутомление. Контузия. Мы пока недостаточно понимаем это, но, похоже, все же существует предел тому, что эти бедолаги могут выдержать. Сколько времени он пролетал без перерыва — три месяца?
— Он поправится, — голос Эндрю стал свирепым, — он прорвется. — Эндрю, как бы защищая Майкла, положил руку на его раненое плечо, вспомнив, что сам последний раз был в отпуске шесть месяцев назад.
— Посмотрите на него: все признаки. Худой, как жертва голода, — продолжал врач, — дергается и дрожит. А эти глаза — бьюсь об заклад, что он демонстрирует неуравновешенное, нелогичное поведение, при котором угрюмое, мрачное настроение чередуется с настроением безрассудным, буйным? Я правильно говорю?
Эндрю нехотя кивнул.
— Он то называет врагов отвратительными подонками и расстреливает из пулемета тех, кто уцелел при падении немецкого самолета, то вдруг объявляет их доблестными и достойными противниками: на прошлой неделе ударил пилота-новичка за то, что тот назвал их «гуннами».
— Отчаянная храбрость?
Эндрю вспомнил утренние аэростаты, но не ответил на вопрос.
— Ну что же нам делать? — спросил он беспомощно.
Доктор вздохнул, пожал плечами и протянул руку:
— До свидания и удачи вам, майор.
Отворачиваясь, врач уже снимал китель и закатывал рукава.
У въезда в сад, почти у расположения эскадрильи, Майкл вдруг сел, резко выпрямившись в коляске, и со всей торжественностью судьи, произносящего смертный приговор, заявил:
— Меня сейчас вырвет.
Эндрю остановил мотоцикл у обочины и поддержал его голову.
— Весь превосходный кларет! — причитал он. — Не говоря уже о коньяке «Наполеон» — эх, если бы хоть как-нибудь можно было его сберечь!
Шумно облегчив себя, Майкл снова обмяк и столь же торжественно произнес:
— Я хочу, чтобы ты знал, что я влюблен. — И его голова откинулась, он вновь потерял сознание.
Эндрю присел на «ариэль» и зубами вытащил пробку из бутылки с кларетом.
— Это определенно требует тоста. Давай выпьем за твою верную любовь. — Он предложил бутылку телу, лежавшему без сознания рядом. — Не интересуешься?
Отпил из бутылки сам, а когда опустил ее, безотчетно и неудержимо заплакал. Попытался подавить слезы: он не плакал с тех пор, когда ему минуло шесть лет, но тут, вспомнив слова молодого врача о «неуравновешенном и нелогичном поведении», залился слезами. Они катились по щекам, и Эндрю даже не пытался их вытереть. Сидел на водительском сиденье мотоцикла, содрогаясь от молчаливого горя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170