— Тут написано, — сказал он, тыча в документы и показывая этим свое отношение к ним, — что ты несовершеннолетнюю девушку изнасиловал.
— Правда, — сказал Петр.
— Какая ж правда, если она тебе жена? Это я так каждого за изнасилование посажу!
— Она не была женой!
— Но стала же! Идем дальше. Обвиняют, что ты, возможно, главарь группировки.
— Правда.
— Это как?
— Прельстил людей, назвав себя Христом, повел за собой.
— Ага. То есть на самом деле ты не считаешь, что ты Христос?
— Считаю.
— Ну, твое дело, — согласился майор Филатов. — Дальше. Соучастником в убийстве тебя представляют. Главврача вашей больницы будто бы убить помогал.
— Всякий, кто не препятствует, помогает. Все мы соучастники всего.
— Не сепети! Лично — убивал?
— Нет.
— Помогал?
— Да.
— Чем?!
— Кровосмесительной связью с его сестрой.
— Ничего не понимаю! Ладно, — не любя двусмысленностей, порешил Филатов. — И тут, значит, туфта. Дальше. Заявление некоего Фомина, что ты ему здоровье испортил.
— Испортил.
— Это как?
— Спровоцировал у него язву. А потом вылечил, — не удержал Петр неуместной последовательности мыслей и слов.
— Чем? — заинтересовался майор.
— Руками.
— Умеешь?
— Умею, — признался Петр.
— А от простатита? — с надеждой спросил Филатов.
— Попробую.
Петр стал лечить и не вылечил. Он сделал это нарочно. Дело в том, что ему хотелось в тюрьму. Ему не нравилось, что его держат отдельно в следственном изоляторе. Нет, среди людей, среди «овец заблудших» его место, там он найдет и апостолов себе, и учеников, там ждут его — а не в обыденности жизни, где человек еще не осознал своей преступности против людей, Бога и самого себя, — поэтому и не радуется, когда его прощают.
Филатов огорчился, но тем не менее сказал:
— Вранье, оказывается. Значит, и остальное вранье. Шуруй-ка ты по месту жительства.
— Я преступник, — сказал Петр.
— Шуруй, шуруй!
В дверь постучали, Филатов разрешил.
Вошел с лицом надежды лейтенант Хайфин, ему не терпелось.
Петр догадался, что сделать: он схватил со стола графин и, обладая хорошей природной меткостью, развитой в десантных войсках, кинул его так, чтобы попасть не в голову Хайфина, а рядом, в стенку.
В камеру он вошел со светлой улыбкой.
— О! Какой Исусик явился! — воскликнул кто-то.
Узнали, подумал Петр.
— Статья? — требовательно спросили его.
Петр пожал плечами.
— Сто семнадцатая, — сказал некто предвкушающим голосом.
Наступила тишина.
Петр понял, что ждут его слов.
— Братья! — сказал он. — Я пришел, я пришел к вам, потому что больше, чем другим, нужен вам! Радуйтесь, братья, вы прощены Богом и мною!
— Тпппру! — остановил Петра коренастый мужчина, подымаясь с пола, где он лежал на чьих-то угодливых одеждах. И спросил присутствующих: — Псих?
— Косит! — уверенно ответили ему.
— Опускать будем?
— Будем!
— Сымай штаны, парень, — сказал коренастый. — Опускать тебя будем. Козлить. Лучше не брыкайся, хуже будет.
Петр не понимал.
И тут свора людей бросилась на него со всех сторон. Схватили, рвали одежду, чего-то хотели от него.
Петр не понимал.
И лишь когда его поставили в определенную позу — понял.
Терпи, приказал он себе. Это испытание. Терпи!
И уже почуял некое прикосновение, и тут не ум, не душа — другое что-то взбунтовалось и возмутилось, Петр встал и разбросал всех по углам легкими движениями, и если кто поувечился, то от тяжести собственных тел, упавших на твердое или острое.
— Стоять! — крикнул Петр им, собиравшимся опять броситься. А коренастому мужику, вынувшему что-то похожее на шило, но без рукоятки, приказал: — Отдай!
Мужик, словно его толкали, приблизился и отдал заточку. Петр изломал ее на мелкие куски.
— Эх, братья! — сказал им всем Петр и заплакал.
И они тоже заплакали все.
— Начальник! — заорал вдруг коренастый мужик, колотя в дверь. — Убери его отсюда, не могу я с ним! Тяжко, начальник! Убери!
Петра перевели в другую камеру, где обитатели, получившие тюремным телеграфом сведения о нем, сторонились его, никто не разговаривал с ним и не желал его слушать.
Вдруг явился служитель.
— Там к тебе, — сказал он Петру. — Свиданку разрешили. Мать и жена.
— Вот моя мать и жена, и братья! — указал Петр на сокамерников.
Послышалось короткое хихиканье.
— Твое дело, — сказал служитель.
В тот же день, вечером, Петра отвели к Филатову.
— Говори спасибо, — сказал он. — Еле упросил этого... — он не стал называть, — не подымать пыли. Значит, Христос?
— Христос.
— Чего ж чуда не сотворишь? Хоть маленькое какое-нибудь.
Петр посмотрел на графин — другой, но такой же.
— Э, не надо! Это чудо мы уже видели!
Майор хотел убрать графин, но тот не дался, отъехал от него по полированной поверхности стола. Майор потянулся за ним — графин скользнул в другую сторону.
— Ладно! — сказал раскрасневшийся и вспотевший майор Филатов, думая о том, что вот выйдет на пенсию — и обязательно займется физкультурой для здоровья и от простатита, очень уж стали сказываться годы сидячего административного труда. — Ладно, иди. Свободен!
— Я тут нужен, — сказал Петр.
— Проваливай!
Возвращаясь домой теплым вечером, майор Филатов радовался природе и что сделал доброе дело.
Мир огромен и загадочен, впервые подумалось ему. Вдруг этот дуболом и впрямь Христос? Тогда мне, глядишь, и зачтется на том свете. Каков он только, тот свет?
Он стал представлять, но вместо воображения в голову лезли по привычке одни слова и вопросы. Такой, например: если сказано «не убий», то прощается ли милиционерам, которым приходится убивать по долгу службы? И будет ли в раю милиция? С одной стороны: общая дружба. Но до какой поры? Бесы-то, прочел он недавно с изумлением, из ангелов получились! Вот и думай тут!
Майор Филатов засмеялся своим мыслям и, придя домой, долго с любовью и нежностью глядел на свою жену, а она не поняла и крикнула:
— Потерпеть не можешь? Привык — чтобы в одну секунду ему жрать подавали! Вовремя надо приходить!
16
Петр не мог смириться, он заболел мыслью, что его место в тюрьме, среди обездоленных. Но как попасть в тюрьму? Совершить преступление.
Но в трезвом уме и здравой памяти он не мог совершить преступления.
Тогда он устроился грузчиком на один из рынков Сарайска, стал напиваться, чтобы по пьянке что-нибудь совершить.
Картинки, как пьет человек, скучны и однообразны, суть не в них, а в том, что Петр ничего не смог сделать: ни украсть, ни ограбить, ни избить кого-нибудь, должностные же бескровные преступления были ему недоступны за неимением должности.
Вдруг обнаружилось, что питье ему все интереснее: забираясь ночевать в кладовку с разрешения начальника, он пил, мечтал и представлял ту радость людей, которую не удалось ему вызвать наяву.
Одна печаль:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54