Если бы... — Он помолчал. — Если бы не знал настоящего человека! Я не буду называть его Иисусом, у него обычное земное имя Петр Иванов. Вы наверняка слышали о нем. Что продемонстрировал вам сей субъект (субъект меж тем, гордо скрестя руки, с презрением смотрел на Никодимова, но в глазах появилась легкая растерянность), какие чудеса предъявил? Способности к мелодекламации? Но этому, извините, в самодеятельных клубах учат. Что еще? Ни-че-го! А ведь тут, рядом с вами, — закричал Никодимов, перекрывая голоса клакеров брюнета, сидящих в зале, и останавливая жестом руки каких-то людей, ринувшихся к нему из-за кулис, — рядом с вами находится человек... Впрочем, прошу!
Чувствуя жадность людского внимания, Петр не утерпел и полез на сцену.
Лоску ему не хватает, с сожалением думал Никодимов, глядя на него. Деревенщина косолапая, хоть и десантником был. Надо было мне учителя ему по сценическому движению нанять. Хотя кому-то эта непосредственность как раз и нравится.
Петр вышел, увидел привычное уже внимание — и обрел уверенность.
— К чему слова? — сказал он Никодимову, отсылая его кивком головы к кулисам.
Ого! — радостно удивился Никодимов и отошел. За кулисами у пианино мебельного светло-коричневого колера (с узорами «под дерево») стояла девочка лет двадцати семи, которая должна была перед финалом действа спеть духовную песню; она всегда страшно, болезненно волновалась, у нее начинались спазмы желудка, на этот случай девочка обязательно брала с собой лекарство «левомицетин», но сегодня, будто черт подтолкнул ее под руку, — вместо «левомицетина» она взяла другое лекарство и вот сейчас с ужасом рассматривает его, ничего не видя и не слыша, не зная, что происходит на сцене, десятый раз она тупо читает: «Минмедбиопром. Борисовский ХФЗ. ФУРАЗОЛИДОН. Применять по назначению врача. Р 72. 270.10. Цена 12 к. годен до XII. 91», — и в истерике ума хочет понять, что такое ХФЗ, вспомнить, что такое «Фуразолидон» — будто ей легче станет от этого. В муке посмотрела она на Никодимова, а ему в эту секунду — только в эту — представилось вдруг, что он целует ноги этой девочке, просит пощадить, и девочка щадит, и они поженились, и у них родились семеро детей, но девочка так и осталась невинна...
Петр твердо посмотрел в глаза брюнету. Брюнет выдержал взгляд. Петр продолжал смотреть. Брюнет попятился.
Зал ахнул.
— Сказано, — вдохновенно начал Петр, — что явится для обольщения человечества некто похожий на Христа, но не Христос. Лже-Христос, Антихрист. Будет сладкогласен и лицеприятен. Многих обманет, многие пойдут за ним. И, набрав войско клевретов, начнет он творить истинные свои противочеловеческие дела! — Петр ткнул пальцем в Иммануила и в порыве вдохновенного прозрения увидел какой-то ореол под волосами брюнета, обозначающий контуры его головы. Уверенными шагами он подошел к брюнету, сорвал с него парик и бросил на сцену.
Зал обомлел: вместо брюнета на сцене стоял огненно-рыжий, просто клоунски рыжий человечишко с нелепой черной бородкой.
— Ну, гаденыш! — пообещал во весь голос беспокойный сосед Петра и Никодимова, усмирявший их до этого. Буква «г» в слове «гаденыш» прозвучала как х/г — по-армейски, по-начальнически, по-государственному, по-шахтерски, по-нашему, по-рабоче-крестьянски.
— Безобразие! — завизжали помощники и ассистенты Иммануила и, не приводя аргументов в защиту своего товарища, стали действовать по принципу «сам дурак».
— Ты-то сам-то, — кричали они, — кто такой?
— Кто я такой? — со спокойным достоинством откликнулся Петруша. — Я Петр Иванов, если угодно. Что вам мое имя? Одно имя дается людьми, другое — на небесах. Ведомо имя мое лишь тому, кто послал меня.
Во дает! — изумлялся Никодимов, предвкушая, какой фурор будет в Москве. Фурор, облом, обвал, бенц! Ведь не ради денег, надо отдать ему должное, старался Никодимов. Не ради их одних, а из чистого артистизма, из любви к облому, бенцу, это и было, в сущности, его хобби и заодно его профессия. Скука рядовых явлений жизни с детства бесила его, и он поклялся заниматься только тем, от чего происходят шум, треск, взрываются звезды и пробки шампанского, и, гоняясь за этими эффектами, он перепробовал много видов деятельности, но все был недоволен, поэтому так обрадовался, встретив Петра, почуяв в нем нечто небывалое.
— Итак, — продолжал Петр. — Для начала прошу на сцену тех, кто сейчас ощущает свою боль. Не важно где: в зубах, в печени, в сердце. Придите ко мне — и не будет у вас боли.
Тут же человек восемь или десять пошли на сцену. Петр начал принимать их в порядке очереди. Первой была женщина с зубной болью — как и на том памятном сеансе в сарайском Доме учителя.
Петр дотронулся до ее болящей щеки — и двинулся дальше.
— Не прошло! — сказала женщина.
— Как это — не прошло? Я же чувствую — прошло!
— Ничего не прошло! Еще сильнее болит!
— Да не может этого быть! Она обманывает! — уверил Петр зал. — Ни фига у нее не болит, она просто рыжего выручить хочет!
— Плевать мне на рыжего! — заскандалила женщина. — Не умеешь — нечего за щеки хватать! Грязными руками! — добавила она почему-то. — Еще сильнее болит, правду говорю! — поклялась она перед залом.
— Вот какая тетка упрямая! — кипятился Петр. — Говорю же тебе, не болит! И у других перестанет! — обратился к болящим Петр, но болящие отшатнулись от него.
— Ну, гаденыш! — пообещал тот же голос — на х/г.
— Тишина! — потребовал Петр. — Приступаю к общему сеансу! Сидеть тихо! Сейчас всем станет хорошо!
— Ой, боюсь! Боюсь! — запищала в зале девочка.
— Да что же он измывается над нами?! Ребенка вон до смерти напугал! — закричала женщина с зубной болью.
Болящие на сцене, среди которых было трое весьма здоровых мужчин, стали подходить к Петру.
Но вдруг откуда ни возьмись, словно с потолка свалился, — меж ними и Петром очутился лейтенант милиции.
— Минуточку! — сказал он мужчинам и обратился к Петру: — Петр Иванов?
— Ха! — удивился Петр, увидев пред собой друга детства Витьку Самарина. — Не узнал, что ль?
— Он же — Петр Максимович Салабонов? — гнул свое милиционер.
— Само собой. Да чего тебе?
— Пройдемте!
И повел озадаченного Петра со сцены в закулисье мимо окаменевшей девочки с «Фуразолидоном», по пути сказав Никодимову:
— Вы тоже!
Никодимов чутьем угадал, что бежать будет хуже, — и пошел.
Тем временем Иммануил, как ни в чем не бывало, надел парик.
Встал прямо.
Публика шумела, обзывалась, ругала и его, и скрывшегося Петра. Хвалила советскую милицию и вообще прошедшие советские времена (хотя они тогда еще не совсем прошли), в которые никому не позволялось так глумиться над людьми.
Иммануил молчал и смотрел.
Долго.
Народ умолк.
— Всему свое время, — сказал Иммануил. — Время скрывать имя, время открывать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54