Иван Захарович изолирован как псих, если теперь он что и скажет — всерьез не примут, честь ее в безопасности.
Но — где Петр? Где ее племянник-возлюбленный? Как жить ей теперь? Она ведь пробовала и с другими, не получая ничего от постылого мужа. Но все бесплодно: ни с кем не чувствовала она себя хоть мало-мальски оттаявшей, она вообще себя женщиной не чувствовала. Только с Петром — и как! Видно, именно то, что в связи этой была отрава кровосмесительства, воспаляло Екатерину. Она пробовала выбить клин клином и однажды оставила для индивидуальных занятий вокалом одного старшеклассника своей музыкальной школы, голубоглазого, с пушком на верхней губе. Занялись вокалом, она показывала ему, как нужно держать при пении плечи, как подобрать живот, попку не отклячивать (смеялась), перед свой вперед не выпячивать (похлопала шутливо), и все ждала, когда начнет накатывать волна горячего, сумасшедшего, срамного нетерпения, как бывало у нее с Петром. Не накатывала волна. Дала вокалисту подзатыльник — бездарь! — и выпроводила.
Брат же ее Петр все доставал со шкафа глупый листок с цифирями, где он назван был Антихристом, долго глядел на него. Хотелось пойти и тайно поговорить с Иваном Захаровичем, но чего-то боялся, откладывал.
Мистика, чепуха, говорил он сам себе, — но неуверенно говорил. Так мальчик, видя мышиный хвостик из норки, убеждает себя, что это именно мышиный хвостик, а не чертенок прячется, ничего страшного, ничего страшного, скорее бы пришли родители и прогнали мышонка, потому что сам он боится это сделать: вдруг отомстит?..
Тут грянуло еще одно событие, касающееся отсутствующего Петра. Именно грянуло: Маша Кудерьянова, которую Петр собирался взять в жены, помалкивала, помалкивала, а в канун своего совершеннолетия пошла в милицию и заявила: меня изнасиловал Петр Салабонов, требую его найти и наказать. Заявление приняли, розыск начали — и даже с аппетитом: давненько уж полынская милиция никуда не ездила, пресекая преступления на месте, а тут, раз человек скрылся, придется по имеющимся следам поискать, поездить в командировки, посмотреть окружающий мир, в дебрях которого прячется подлец.
А Вадим Никодимов меж тем устроил первое пробное выступление Петра в небольшом зале областного Дома учителя. Раз Дом учителя, то учителя и были приглашены — по умеренным ценам. Почему Никодимов выбрал для первой пробы именно учителей, непонятно. Быть может, он исходил из того, что публика эта одновременно и образованная, и простодушная, доверчивая; в свое время ему пришлось полгода проработать в школе и, глядя в праздник Восьмого марта на раскрасневшихся за столом после водочки учительш, хором поющих сначала про Чебурашку из мультфильма, а потом «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?», он многое понял.
Никодимов долго обдумывал костюм для Петра — вместе с модельершей Люсьен.
Люсьен, тонкая молодая женщина с удивительной, почти лысой прической и в одежде, которая могла бы, по мнению Петра, напугать до родимчика женщин Полынска, Люсьен черкала карандашом в блокноте, поглядывая на Петра...
— Может, рашен стайл? — спрашивала она Вадима Никодимова. — Косоворотка, штаны мешком, сапоги?
— Клюква!
— Клюква... Или — стиль «я у мамы инженер». Костюмчик якобы из магазина, серенький, рубашечка в клеточку, галстучек в горошек, ботиночки-говноступы?
— Клюква!
— Клюква... — Она черкала карандашом. — Вот! Нашла! Глянь, — показывала она Никодимову, но отнюдь не Петру. — Все белое. Белая просторная рубаха, белые штаны, белые туфли. И застенчивая улыбка. Жаль, бородки нет.
— Была, — сказал Петр. — Могу опять отрастить.
— Пока своя растет — приклеим. Волосы будут свои, волосы ничего. Годится такой вариант?
— Годится, — сказал Никодимов.
Люсьен работала быстро — и уже через два дня наряжала Петра в квартире Нины. Нина в это время работала, Никодимов мотался где-то по делам.
Раздев Петра для примерки, Люсьен сказала:
— Какая модель! — и стала одевать его. Между делом спрашивала: — Лечишь, говорят?
— Лечу...
— От чего?
— От всего. Коэффициент эффективности значительный, — солидно выразился Петр.
— Неужто? Может быть. Хотя — не верю я в эти дела. От фригидности лечишь?
— Это чего?
— Чудак. Глупый гигант, — провела она по выпуклым буграм его торса. — Это когда женщина удовольствия не получает от мужчины.
— Разве такие бывают?
— Не встречал?
— Не приходилось.
— Мало же, значит, их было у тебя. Или притворялись.
— Притворялись вряд ли, — сказал Петр. — А чтобы мало — так нет. Штук сто, — прикинул он без хвастовства.
— Неужто? Так как, вылечишь?
— А в каком месте лечить-то? — спросил Петр. — То есть...
Люсьен хохотала со смеху так, что у нее грудь заболела, она закашлялась.
— Ты не смейся, — сказал Петр. — Я никогда не лечил этого. Давай-ка я тебя лучше это самое.
— Я это самое терпеть не могу.
— Ты ошибаешься, — сказал Петр и ласково посмотрел ей в глаза.
И вылечил ее.
Пришедший Никодимов увидел Петра, наряженного в белую одежду, и Люсьен, лежащую на полу, вцепившуюся в ноги Петра.
— Встань, — мягко уговаривал Петр, пытаясь высвободить ноги, но лишь волочил тело окоченевшей Люсьен.
— Чего это вы? — спросил Никодимов. — Люсьен, ты упилась уже?
Люсьен медленно встала, тряхнула изящно лысой головой, сбрасывая наваждение, поцеловала руку Петра — и ушла.
— Я умру, — сказал Никодимов. — Такого я никогда не видел. Ты уникум, Петр. Но на твоем месте я бы подальше от нее. Съест. Как все фригидные бабы, она обожает мучить мужчину, доводить до исступления. Берегись!
— Ничего не фригидная она, — сказал Петр. — И нехорошо про человека говорить, когда его нет.
— Да? Извини. Конечно, ты праведник, но я-то простой человек. И курю-то я, и пью-то я. Выпьем?
— Выпьем, что ж...
На афише значилось: «Чудодей народной медицины, магистр белой магии, экстрасенс и целитель с дипломом доктора тибетской медицины, ученик Далай-ламы, последователь христианских заветов ПЕТР ИВАНОВ». (Собственную фамилию Никодимов не позволил Петру оставить, считая ее неблагозвучной. И вообще, чтобы не светиться. Он даже ему паспорт сварганил на имя Петра Петровича Иванова, уроженца Кзыл-Орды. Тебе ж все равно, настоящее имя твое все равно другое: Иисус Христос. Сказал — и отвернулся. Улыбку прятал?)
Перед выступлением Никодимов вышел с краткой речью.
— Сейчас вы увидите необычного, но обычного человека. Он не строит из себя супермена, как некоторые другие, о которых не будем упоминать ввиду очевидности. Он излучает добро. Он не любит много говорить, но много делает. Не надо спрашивать ни о чем, не надо рассказывать о своих болезнях, он все увидит и поймет сам. Он не любит аплодисментов, поэтому категорическая просьба с первой до последней минуты сохранять полное молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54