Огромный полуразвалившийся замок Фальгонкуль, куда сорок
лет назад вернулся последний из Мюзарденов, все же еще стоял,
тщетно ожидая, что его занесут в список исторических
памятников. Старый дом был неподалеку. "Почему бы мне и не
завернуть туда?" -- подумал сын человека, в тот черный четверг
покончившего с собой.
У въезда в какую-то дыру он остановился около кафе, чтобы
обдумать этот вопрос за стаканчиком белого вина из Кот-Дор,
соседнего департамента, куда местные жители охотно ездили
запастись вином.
В кафе не было никого, если не считать навалившегося на
стойку и похожего на огромного спящего крокодила хозяина,
старого бурдюка с вином, в маленькой засаленной фуражке на
голове с гипертрофированным черепом. Приоткрыв один глаз, он
наблюдал за клиентом, фургончик которого стоял перед бистро.
Ромуальду было в то время немногим более сорока. Худощавый,
стройный, подвижный -- он выглядел юношей: невысокого роста --
он носил ботинки на толстом каблуке чтобы казаться повыше.
Ходил он быстро перебирая ногами, ставя одну перед другой,
словно, Бог знает почему, вынужден был ходить по строго
намеченной мелом прямой -- как канатоходец по канату, только
быстрее. И размахивая при этом согнутыми руками с торчащими в
стороны локтями словно их обладатель участвует в забеге по
маршруту Париж-Страсбург. Такая походка придавала Ромуальду
Мюзардену вид человека делового и занятого. Подвижное тело было
словно составлено из шарниров и резко выступающих частей --
лопаток, коленей, адамова яблока и т.д.,-- а венчала его
затаившаяся в ожидании лучшей участи голова с иссиня черными
волосами, напомаженными как у Рудольфо Валентино. На бледном
лице, выражавшем в одно и то же время радость и печаль, с
большими голубыми глазами, обведенными темными кругами, узким
лбом и маленьким орлиным носом выделялись только ярко-красные
губы. Несмотря ни на что -- интересное лицо, и ничего
вампирического во взоре. Костюм из черной саржи, блестящий
сверх всякой меры, белая рубашка сомнительной свежести, если не
сказать просто грязная. От этого человека пахло потом, на
подбородке, который никогда не бывал чисто выбритым, торчали
седоватые волоски. Огромный галстук-бабочка, покачиваясь,
цеплялся за ворот засаленой рубашки. Отложными манжетами,
наверное, были обтерты столы всех бистро Парижа и его
пригородов: радужные разводы, словно вышедшие из-под кисти
художника-набиста <$Fгруппа французских художников конца XIX
века -- Серюзье, Боннар, Морис Дени, Рансон и др.-- сторонников
декоративного направления в живописи (Прим. перев.).> --
разводы, полученные благодаря усердному смешиванию паршивого
вина. горчицы, соуса бешамель и клубничного джема. В нем
чувствовался завсегдатай самых дешевых забегаловок, таких, в
которых столы никогда не вытирают -- тут мы верны традициям, --
а тарелки несут на себе какое-то воспоминание. В грязную
бабочку была воткнута самая что ни на есть дурацкая булавка.
Добавьте ко всему этому слащавый голос и высокомерный вид,
говоривший о сидевшей в нем мизантропии и нескрываемом
отвращении к роду человеческому.
В четырнадцать лет, после того как отдала Богу душу старая
дама, последняя из рода Мюзарденов, воспитывавшая среди крыс,
сов и пауков вернувшегося в Фальгонкуль Ромуальда, он был
вынужден бросить учение. В 1940 году он покинул деревню и
отправился в Париж добывать себе хлеб насущный. Сначала
уборщиком на заводе, затем рабочим, а потом пошел вверх по
социальной лестнице и стал служить посыльным в конторе
Тартинела и Майякура, щеточных фабрикантов с улицы Тампль.
Вплоть до призыва в армию (разряд 46/1). А потом он выучился на
фотографа на вечерних курсах при мэрии тринадцатого округа и
очень быстро нашел себе место у Баленкена и Люэ, известных
торговцев почтовыми открытками. Теперь он, уложив все
необходимое для съемок в свой фургончик, целыми днями колесил
по дорогам, выискивая исторические, занимательные или просто
красивые виды и снимая их для своих патронов. Жизнь довольно
вольная, и начальство не стоит за спиной. Зарабатывал он не
слишком-то много, но знал, что однажды, совсем скоро -- он в
течение двадцати лет лелеял эту надежду -- он снова займет
подобающее ему место в жизни. Потомок настоящих аристократов,
он вернет себе достояние своих предков, владельцев замка
Фальгонкуль. Он еще вернется в Кьефран, где в детстве его
постоянно унижали малолетние негодяи, бросаясь в него камнями и
то и дело подстраивая жестокие каверзы. Он, отпрыск славного,
пусть и разорившегося рода, разбогатев, снова поселится в
деревне, и тогда этим неучам придется научиться его уважать и,
следуя древнему обычаю, снимать шляпу при виде Мюзардена и
низко кланяться ему.
Но замок предков стоял в руинах, практически непригодный
для жилья, и не с его доходами, на тысячу-другую превышающими
минимальную заработную плату, начинать сызнова жизнь, о которой
он так мечтал -- жизнь дворянина в собственной усадьбе. Нужно
было гдето найти первоначальный капитал. На восстановление
замка, владельцем которого он все еще являлся. Водвориться на
собственных землях и, став вновь настоящим Мюзарденом де
Фальгонкуль, выдвинуть свою кандидатуру в депутаты или
сенаторы, заполучить должность в том же духе, а потом так
развернуться, что местные прохвосты от злости на стенку
полезут. Хотя, даже если он и сумеет добиться своей цели, эти
недоумки, живущие под сенью башен Фальгонкуля, еще не готовы к
тому, чтобы были у них современные дороги, водопровод,
сельскохозяйственные кооперативы и другие блага, благодаря
которым деревня и вся округа приобщатся к цивилизации. Сейчас,
если полученные им сведения верны, от Кьефрана был свой
депутат-социалист, который пытался вытащить десяток деревенек
этого захолустья из их вековечного прозябания. Надо будет как
можно скорее положить всему этому конец. Эти слизняки так и
будут прозябать и сидеть по уши в дерьме, и не скоро еще
наступит тот день, когда он, если станет их избранником, осушит
болото -- а оно, не стоит этого забывать, принадлежит ему -- и
на его месте устроит искусственное озеро или еще что-нибудь в
этом роде для привлечения туристов. Да эти олухи ничего другого
кроме нищеты и не заслуживают.
Думая о том, как он отомстит всем этим тварям, а месть
эта, как он чувствовал, не за горами, Ромуальд коснулся рукой
того места на лбу, где когда-то была шишка и гноящаяся рана, а
все оттого что накануне его отъезда в Париж на заработки эти
недомерки забросали его острыми камнями, чуть не убив при этом
и чуть-чуть не выбив ему глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36