Оперативная работа, проведенная со знакомыми Альдоны Эдмундовой Дзержинской-Булгак, подтвердила, что ей совершенно неизвестны псевдонимы брата под которыми тот скрывался в подполье.
Мы продолжаем расследование, но я считаю целесообразным уже сейчас, не дожидаясь более полных результатов, проинформировать Вас о произошедшем, полагая, что «толстяк» и «Герасим» вполне могут принадлежать к числу особо опасных преступников, как и некая «сестра Юзефа».
Вашего превосходительства покорный
слуга полковник Заварзин".
Отправив это письмо, Павел Павлович Заварзин, начальник Варшавской охранки, не мог предположить, какую реакцию оно вызовет в Петербурге, оказавшись на столе директора департамента полиции Максимилиана Ивановича Трусевича.
Как всякий ветреный человек легкого характера, Трусевич думал легко и быстро, был доверчив и тянулся к тому хорошему, что порою придумывал для себя в собеседнике: «Чем больше в мире будет выявлено добра, тем легче объяснить заблудшим, на что они замахиваются и чего могут лишиться».
Именно эта его черта, а также хлестаковская склонность щегольнуть осведомленностью обо всем, что творится в "смрадном революционном подполье, у нынешних «Бесов», в свое время поставила его карьеру на грань краха, и виновником этого возможного краха был именно полковник Герасимов.
Дело обстояло следующим образом из-за Азефа, предложившего ЦК социалистов— революционеров приостановить акты на время работы Думы, идеалисты партии пошли на раскол, объявив о создании группы «максималистов» во главе с крестьянином Саратовской губернии Медведем-Соколовым, истинным самородком, человеком с хваткой, лишенным страха и фанатично преданным идее террора.
Первым актом, который провели «максималисты» Медведя, была экспроприация Московского общества взаимного кредита; взяли восемьсот тысяч, начали ставить склады оружия, типографии, печатали прокламации, гудели вовсю.
Герасимов нервничал, дело пахло порохом; Столыпин не считал нужным скрывать озабоченность бесконтрольной группой бомбистов; только Трусевич был спокоен и как-то даже затаенно счастлив; премьер недоумевал; директор департамента полиции успокаивал его: «Дайте мне еще недельку, Петр Аркадьевич, и я порадую вас приятнейшим известием…»
И действительно, ровно через неделю Трусевич позвонил Герасимову и попросил его приехать в департамент по возможности срочно. Несмотря на то, что Герасимов, хоть и не впрямую, но тем не менее Трусевичу, подчинялся, приехал сразу же.
— Александр Васильевич, — начал Трусевич торжественно, — я просил бы вас немедленно отзвонить в охрану и запросить ваших помощников, нет ли в картотеках каких-либо материалов по эсеру Соломону Рыссу?
— Если бы вызывая к себе, вы позволили мне сделать это самому, а не помощникам, я бы прибыл часом позже, но со всеми документами, — сухо ответил Герасимов.
(Так бы и отдал ты мне эти документы, сукин сын, подумал Трусевич, дудки, звони отсюда, спрашивай при мне, контроль — всему делу голова.)
— Да ведь ко мне только-только поступила информация из Киева, — ответил Трусевич, — обрадовался, из головы выскочило… Ничего, попьем чайку, поговорим о том о сем, а ваши пока поглядят. Звоните. — И Трусевич требовательно подвинул ему телефонную трубку.
Герасимов все понял: когда кругом интриги и подсидки, рождается обостренное чувствование происходящего.
Взяв трубку, назвал барышне с телефонной станции номер своего адъютанта на Мойке:
— Франц Георгиевич, я сейчас на Фонтанке (фамилию Трусевича не назвал, конспирировал постоянно; потом, впрочем, пожалел об этом). Меня интересуют материалы, какие у нас есть по «Роману», двум «Семенам» и «Ульяне». Поняли? Максималист. Отзвоните аппарату семнадцать двадцать два, я здесь.
— Возможно ли передавать данные по телефону? — несколько озадаченно спросил адъютант. — Все-таки дело касается…
Герасимов поднял глаза на Трусевича:
— Мой адъютант интересуется, можно ли такого рода сведения передавать по телефону?
— Конечно, нельзя. Пусть подвезет.
— А то, что я фамилию интересующего вас лица назвал? — усмехнулся Герасимов — Это как? Ничего?
— Все барышни на телефонной станции постоянно проверяются нами, Александр Васильевич. Да и вами, убежден, тоже. Нельзя же всего бояться! В конце концов мы хозяева империи, а не бомбисты.
— Франц Георгиевич, — не скрывая улыбки, сказал Герасимов адъютанту, — по телефону передавать нельзя. Если, паче чаяния, найдут, пусть доставят сюда незамедлительно.
(Слова «паче чаяния» были паролем, адъютант тем и ценен, что понимает взгляд, интонацию и построение фразы шефа, через полчаса отзвонил в кабинет Трусевича, попросив передать Александру Васильевичу, что в «архивах охраны интересующих его превосходительство документов не обнаружили».)
Документы, однако, были. Азеф сообщил что некий Рысс является ближайшим помощником Медведя-Соколова и возглавляет группу прикрытия террора в организации эсеров-максималистов, весьма опасен, участвовал в нескольких актах, сейчас сидит в Киевской тюрьме, ждет смертной казни за ограбление артельщика чьи деньги должны были перейти в фонд партии.
Походив по кабинету Трусевич сказал:
— Нет, так нет… А жаль. Я полагал, что у вас должно быть что то интересное в сусеках. Коли так, какой смысл посвящать вас в подробности! Однако хочу предупредить чтобы ни одного ареста среди максималистов ваши люди не проводили. Отныне я их беру на себя.
Трусевич сказал так поскольку неделю назад Рысс обратился к начальнику Киевской охранки Еремину и предложил свои услуги в освещении максималистов, поставив непременным условием организацию его побега из тюрьмы. При этом он присовокупил что ни с кем кроме Еремина и, если понадобится, Трусевича в контакт входить не будет.
Трусевич приказал организовать побег во время спектакля убили тюремщика заигрались да и суматоха была обычная для неповоротливой карательной системы когда департамент полиции таился от охранки, та — от тюремной администрации, — тотальное недоверие друг к другу, ржавчина, разъедавшая громоздкую, нераскачливую машину царской администрации.
(Чтобы еще надежнее прикрыть нового провокатора, Трусевич приказал отдать под суд трех тюремных стражников за халатность, бедолаг закатали в каторжные работы, освободили только через два года когда один уже плохо соображал и все время плакал, а другой заработал в рудниках чахотку.)
Еремин, получивший благодаря показаниям Рысса повышение (тот, однако, отдал общие сведения, ни одной явки не назвал, клялся что оторван от максималистов обещал все выяснить в столице), был назначен «заместителем заведывающего секретным отделом департамента полиции», то есть стал хозяином всей наиболее доверенной агентуры — привез провокатора в Петербург.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72