Мы нищие. Мы голодные. Мы погибнем. Мы не
знаем, куда податься. Мы не желаем другого дома. Мы довольствовались
малым, а теперь ты забрал у нас и это. Какое право имел ты обездолить нас
ты, обладающий многим? Что это за существо, которое вышвырнуло нас в мир,
неизвестный, ненужный? Можешь не отвечать. Но рано или поздно тебе
придется дать ответ - и что ты скажешь?
Конечно же, слова не были связаны, не лились сплошным потоком, не
заключали утверждений, не складывались в вопросы.
Но именно это слышалось в отрывочных звуках, именно это хотели
сказать нам крохотные ползучие осиротевшие существа, которые знали, что мы
ничего не можем, да и не хотим сделать для них. Смысл их стона скрывался
не только в словах, но и в лицах, на которых читалось горе, растерянность,
беспомощность и жалость. Да, жалость к нам - низким, распутным, греховным
созданиям, способным лишить их дома. Эта жалость была для меня хуже всего.
Итак, путь перед нами был свободен, и вскоре визги позади нас начали
стихать, а потом и вовсе смолкли, должно быть, мы слишком удалились от
букашек, или они просто прекратили стенать, поняв, что плач уже не имеет
смысла. Скорее всего, они с самого начала знали - жаловаться бесполезно,
но не могли сдержаться.
Рыдания стихли, но слова не выходили у меня из головы, и в душе
зарождалось и росло, росло, росло осмысление того, что простым нажатием на
курок я убил не только дерево, но и тысячи несчастных маленьких существ,
для которых дерево было пристанищем. Непонятно отчего я вспомнил, как в
детстве мне рассказывали про эльфов, живущих в старом величественном
дереве за нашим домом. Хотя, надо сказать, эти серые визгуны, Господь
свидетель, не похожи на эльфов.
Глухая злоба поднималась во мне. Надо было как-нибудь погасить
ощущение собственной вины, и я пытался оправдать выстрел в дерево. Это
оказалось простым делом и не потребовало долгих размышлений. Дерево хотело
убить меня, и оно бы добилось своего, если бы не Свистун. Дерево хотело
убить меня, а я вместо этого убил его, и это было справедливо с любой
точки зрения. Но убил бы я его, спрашивал я себя, если бы знал о сотнях
тысяч букашек, населяющих дерево? Я старался убедить себя в том, что не
поступил бы так. Но я не верил своим мыслям. Я лгал сам себе. Если бы я
знал, все бы повторилось!
Перед нами вырос остроконечный холм, и мы начали подъем. Мы шли
вверх, и из-за холма показался ствол дерева. Чем выше мы поднимались, тем
выше становился пень. Я вспомнил, что когда я выстрелил в дерево, я стоял
лицом к северу и целился в ту часть дерева, которая смотрела на запад.
Потом, вспомнилось мне, я провел ружьем влево и вниз, срезав ствол по
диагонали, и заставил дерево свалиться ветвями на восток. Если бы я был
предусмотрительней, я бы опрокинул дерево на запад. Тогда оно не
перегородило бы тропу. Хлебнешь забот, если не подумаешь хорошенько перед
тем, как что-либо предпринять!
Наконец мы поднялись на холм и смогли впервые рассмотреть пень. Перед
нами был самый обычный пень, только очень большой, а вокруг него все
поросло травой. Да, посреди красно-желтой равнины находился зеленый оазис,
круглая поляна, в милю или больше диаметром, обступающая ствол.
Сердце защемило при взгляде на нее - она так напоминала о родине, о
заботливо ухоженных лужайках, которые всегда появлялись там, где бы ни
очутились представители человеческой расы.
Я никогда раньше не задумывался о них, но теперь мне хотелось понять
причину, которая заставляла отказавшихся от многих привычек людей все же
сохранить обычай высаживать траву и ухаживать за ней даже на самых
отдаленных планетах.
Лошадки выстроились в ряд на тонком гребне холма. Рядом со мной встал
Свистун.
- Что это, капитан? - спросила Сара.
- Не знаю.
Очень странно, подумал я. Похоже на обычную лужайку. Но что-то
подсказывало мне, что все не так просто.
Глядя на лужайку, хотелось спуститься к ней, растянуться на траве во
весь рост, положив руки под голову и спрятав лицо под шляпой, и пролежать
так полдня. Пусть там больше не было дерева, отбрасывающего тень, но все
равно казалось, что нет ничего лучше, чем подремать на солнце.
В том-то и беда, - решил я. - Лужайка слишком заманчива, слишком
знакома, слишком спокойна.
- Пойдем вперед, - предложил я.
Свернув влево, чтобы не очень приближаться к зеленому кругу, я начал
спускаться с холма. Я шел, не отводя взгляда от лужайки, но ничего не
происходило, совсем ничего. Я был готов к тому, что дерн превратится в
страшное чудище, которое нападет на нас. Я представлял, как трава
расступится и под ней обнажится геенна огненная, а из нее вылетят
привидения.
Но лужайка продолжала быть лужайкой. Посредине стоял высоченный пень,
а за ним лежал израненный ствол - бывшее жилище несчастных существ,
выплеснувших на нас свое горе.
А впереди виднелась тропинка, тонкая грязная нить, извивающаяся по
неровной местности и ведущая в неизвестность. На горизонте, утыкаясь
ветвями в небо, стояли другие огромные деревья.
Я чуть не падал. Теперь, когда дерево оказалось позади и мы вновь
вышли к тропе, нервное напряжение, которое не позволяло мне скиснуть,
сошло на нет. Я поставил перед собой цель пройти один фут, потом другой, и
все пытался держаться прямо, мысленно измеряя расстояние, отделяющее нас
от тропы.
Наконец мы постигли ее. Я сел на валун и разрешил себе расслабиться.
Лошади остановились, построились в ряд. Тэкк смотрел на меня глазами,
полными ненависти, и этот взгляд абсолютно не вязался со всем его обликом.
Так он и восседал на лошади - пугало, ряженое в драное монашеское платье,
- по-прежнему прижимал к груди археологическую находку, напоминающую
куклу. Он был похож на угрюмую девочку-подростка с печально-задумчивым
лицом.
Если бы Тэкк сунул большой палец в рот и принялся сосать его, это
выглядело бы абсолютно естественно. Но что-то в его облике разрушало образ
взлохмаченной маленькой девочки, и стоило только получше вглядеться в его
длинное, остроносое лицо, почти такое же коричневое, как и ряса, - и
огромные, мутные глаза озадачивали выражением ненависти, скрывающимся в
них.
- Вы, как я полагаю, гордитесь собой, - отчетливо проговорил Тэкк,
обнажив похожие на капкан зубы.
- Я не понимаю вас, Тэкк, - отреагировал я. И это была чистая правда:
я не понимал, что он хочет сказать. Я никогда не мог понять монаха и,
боюсь, уже никогда не сумею.
Он мотнул головой назад, туда, где осталось поваленное дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
знаем, куда податься. Мы не желаем другого дома. Мы довольствовались
малым, а теперь ты забрал у нас и это. Какое право имел ты обездолить нас
ты, обладающий многим? Что это за существо, которое вышвырнуло нас в мир,
неизвестный, ненужный? Можешь не отвечать. Но рано или поздно тебе
придется дать ответ - и что ты скажешь?
Конечно же, слова не были связаны, не лились сплошным потоком, не
заключали утверждений, не складывались в вопросы.
Но именно это слышалось в отрывочных звуках, именно это хотели
сказать нам крохотные ползучие осиротевшие существа, которые знали, что мы
ничего не можем, да и не хотим сделать для них. Смысл их стона скрывался
не только в словах, но и в лицах, на которых читалось горе, растерянность,
беспомощность и жалость. Да, жалость к нам - низким, распутным, греховным
созданиям, способным лишить их дома. Эта жалость была для меня хуже всего.
Итак, путь перед нами был свободен, и вскоре визги позади нас начали
стихать, а потом и вовсе смолкли, должно быть, мы слишком удалились от
букашек, или они просто прекратили стенать, поняв, что плач уже не имеет
смысла. Скорее всего, они с самого начала знали - жаловаться бесполезно,
но не могли сдержаться.
Рыдания стихли, но слова не выходили у меня из головы, и в душе
зарождалось и росло, росло, росло осмысление того, что простым нажатием на
курок я убил не только дерево, но и тысячи несчастных маленьких существ,
для которых дерево было пристанищем. Непонятно отчего я вспомнил, как в
детстве мне рассказывали про эльфов, живущих в старом величественном
дереве за нашим домом. Хотя, надо сказать, эти серые визгуны, Господь
свидетель, не похожи на эльфов.
Глухая злоба поднималась во мне. Надо было как-нибудь погасить
ощущение собственной вины, и я пытался оправдать выстрел в дерево. Это
оказалось простым делом и не потребовало долгих размышлений. Дерево хотело
убить меня, и оно бы добилось своего, если бы не Свистун. Дерево хотело
убить меня, а я вместо этого убил его, и это было справедливо с любой
точки зрения. Но убил бы я его, спрашивал я себя, если бы знал о сотнях
тысяч букашек, населяющих дерево? Я старался убедить себя в том, что не
поступил бы так. Но я не верил своим мыслям. Я лгал сам себе. Если бы я
знал, все бы повторилось!
Перед нами вырос остроконечный холм, и мы начали подъем. Мы шли
вверх, и из-за холма показался ствол дерева. Чем выше мы поднимались, тем
выше становился пень. Я вспомнил, что когда я выстрелил в дерево, я стоял
лицом к северу и целился в ту часть дерева, которая смотрела на запад.
Потом, вспомнилось мне, я провел ружьем влево и вниз, срезав ствол по
диагонали, и заставил дерево свалиться ветвями на восток. Если бы я был
предусмотрительней, я бы опрокинул дерево на запад. Тогда оно не
перегородило бы тропу. Хлебнешь забот, если не подумаешь хорошенько перед
тем, как что-либо предпринять!
Наконец мы поднялись на холм и смогли впервые рассмотреть пень. Перед
нами был самый обычный пень, только очень большой, а вокруг него все
поросло травой. Да, посреди красно-желтой равнины находился зеленый оазис,
круглая поляна, в милю или больше диаметром, обступающая ствол.
Сердце защемило при взгляде на нее - она так напоминала о родине, о
заботливо ухоженных лужайках, которые всегда появлялись там, где бы ни
очутились представители человеческой расы.
Я никогда раньше не задумывался о них, но теперь мне хотелось понять
причину, которая заставляла отказавшихся от многих привычек людей все же
сохранить обычай высаживать траву и ухаживать за ней даже на самых
отдаленных планетах.
Лошадки выстроились в ряд на тонком гребне холма. Рядом со мной встал
Свистун.
- Что это, капитан? - спросила Сара.
- Не знаю.
Очень странно, подумал я. Похоже на обычную лужайку. Но что-то
подсказывало мне, что все не так просто.
Глядя на лужайку, хотелось спуститься к ней, растянуться на траве во
весь рост, положив руки под голову и спрятав лицо под шляпой, и пролежать
так полдня. Пусть там больше не было дерева, отбрасывающего тень, но все
равно казалось, что нет ничего лучше, чем подремать на солнце.
В том-то и беда, - решил я. - Лужайка слишком заманчива, слишком
знакома, слишком спокойна.
- Пойдем вперед, - предложил я.
Свернув влево, чтобы не очень приближаться к зеленому кругу, я начал
спускаться с холма. Я шел, не отводя взгляда от лужайки, но ничего не
происходило, совсем ничего. Я был готов к тому, что дерн превратится в
страшное чудище, которое нападет на нас. Я представлял, как трава
расступится и под ней обнажится геенна огненная, а из нее вылетят
привидения.
Но лужайка продолжала быть лужайкой. Посредине стоял высоченный пень,
а за ним лежал израненный ствол - бывшее жилище несчастных существ,
выплеснувших на нас свое горе.
А впереди виднелась тропинка, тонкая грязная нить, извивающаяся по
неровной местности и ведущая в неизвестность. На горизонте, утыкаясь
ветвями в небо, стояли другие огромные деревья.
Я чуть не падал. Теперь, когда дерево оказалось позади и мы вновь
вышли к тропе, нервное напряжение, которое не позволяло мне скиснуть,
сошло на нет. Я поставил перед собой цель пройти один фут, потом другой, и
все пытался держаться прямо, мысленно измеряя расстояние, отделяющее нас
от тропы.
Наконец мы постигли ее. Я сел на валун и разрешил себе расслабиться.
Лошади остановились, построились в ряд. Тэкк смотрел на меня глазами,
полными ненависти, и этот взгляд абсолютно не вязался со всем его обликом.
Так он и восседал на лошади - пугало, ряженое в драное монашеское платье,
- по-прежнему прижимал к груди археологическую находку, напоминающую
куклу. Он был похож на угрюмую девочку-подростка с печально-задумчивым
лицом.
Если бы Тэкк сунул большой палец в рот и принялся сосать его, это
выглядело бы абсолютно естественно. Но что-то в его облике разрушало образ
взлохмаченной маленькой девочки, и стоило только получше вглядеться в его
длинное, остроносое лицо, почти такое же коричневое, как и ряса, - и
огромные, мутные глаза озадачивали выражением ненависти, скрывающимся в
них.
- Вы, как я полагаю, гордитесь собой, - отчетливо проговорил Тэкк,
обнажив похожие на капкан зубы.
- Я не понимаю вас, Тэкк, - отреагировал я. И это была чистая правда:
я не понимал, что он хочет сказать. Я никогда не мог понять монаха и,
боюсь, уже никогда не сумею.
Он мотнул головой назад, туда, где осталось поваленное дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64