Там две стандартные платы с генераторами промежуточной частоты, общий выход на динамик. Как сильно неоднородное место, так у ближнего к нему триода частота сдвигается. Получаются биения, они поют и воют – предупреждают.
«Конечно, сдвиг частот, биения… как просто! Это же универсальный индикатор неоднородностей. На микросхемах сделать, на руку надеть – работу облегчит, безопасность увеличит. И я не сообразил. Тогда, в Овечьем ущелье, смекнул, а потом и не вспомнил… надо же! Все текучка заедает». Корнев с уважением взглянул на мастера:
– Золотой ты мужик, Герман Иваныч, что голова, что руки… Премию получишь. А приборчик я у тебя одолжу на часок, надо кое-кого носом потыкать…
Потыкать носом в самодельный индикатор Ястребова следовало начальника лаборатории специальных приборов Бурова; эпитет «специальные» как раз и подразумевал приборы, использующие в измерениях и индикации свойства НПВ. Александр Иванович был не бюрократ какой-нибудь, чтобы вызывать начлаба Бурова к себе в кабинет, отрывать от дел, – он сам, не расплескивая созревшее чувство, направился к нему в лабораторию на 20-й уровень.
Начлаб Буров, цветущей внешности молодой инженер с широкими щеками и пышной шевелюрой, был на месте. Он сидел, отклонив стул на задние ножки, чтобы удобней было держать ноги на столе, и чертил схему в блокноте, положенном на левое, красиво обтянутое джинсами бедро. При виде главного он убрал ноги со стола, встал. В глубине комнаты инженер и две лаборантки что-то паяли.
Тыкал его Александр Иванович носом основательно и с многих позиций. Сейчас он не помнил, испытанное при виде приборчика чувство досады, что сам не сообразил: мало ли что он не сообразил, на нем институт, а этот щекастый лоботряс только на приборах сидит.
– А где приборы?! Где система привода и ориентации в Шаре? Вертолеты мотаются по произвольным маршрутам, перерасходуют горючее, высаживаются на площадки, как на полярную льдину! Где ограничители скорости? Где контрольные таймеры? Где реле неоднородностей?…
– Понимаете, Александр Иванович, – красивым грудным голосом сказал Буров, – нет общей идеи. А без нее…
– Да что идея, у вас здесь масса идей и эффектов: и тебе аккумуляция зарядов, сдвиги частот и фаз, и биения, и барометрический закон, и гравитационные искажения!» А спектральные сдвиги, а интерференция от разного хода времени… Море разливанное, самая вкуснятина для разработчика приборов. Давайте прямо, Витя: если вам не по душе или не по силам сделать так, чтобы мы могли в НПВ видеть, слышать, измерять и отсчитывать все не хуже, чем в обычном мире, – скажите. Мы найдем вам занятие по силам и по душе. Вот штатная должность помощника коменданта у нас пустует, в охранотряде есть вакансии… пожалуйста, не стесняйтесь!
В это время очень кстати (или очень некстати, с чьей позиции смотреть) в комнату на голоса заглянул Зискинд; его АКБ находилось в на том же этаже. При виде Корнева живое лицо Юрия Акимовича выразило замешательство, он, похоже было, даже поколебался: не захлопнуть ли дверь? Но – вошел, вслушался, включился, начал долбать Бурова со своих позиций: до сих пор нет способа точного измерения размеров и дистанций в НПВ – визуальные методы – врут, метром не всюду приложишься. Приходится завышать запас прочности, а это лишний расход материалов, лишняя работа, грузопоток…
Словом, взбутетененный, воспитанный, осунувшийся за эти четверть часа. Буров на полусогнутых проводил главного инженера и главного архитектора по коридору, обещая немедленно переориентироваться на быстрейшее, всестороннейшее, прецезионнейшее конструирование нужных приборов.
– Вот и чудно, – мирно сказал ему на прощанье Корнев, – а после смены загляните в канцелярию, распишитесь там в приказе – напротив пункта, в котором вам будет объявлен выговор.
– Алекса-а-андр Иванович! – огорченно взревел начлаб, развел руками. – Ну, вы, ей-богу…
– Ничего, Витя, увольняют после третьего выговора, а у вас это только первый. Так что все еще впереди.
Буров удалился. Настала очередь Зискинда.
– Юрий Акимович, – произнес Корнев голосом почти таким же грудным и глубоким, как у Бурова, – если я ошибаюсь, поправьте меня, но мне кажется, что вы не рады меня видеть. Более того, мне кажется, что вас устроило бы, если бы я не заметил тот изъянец в стене осевой башни размером восемь на десять метров и не напомнил вам о нем!
– Александр Иванович, не надо так шутить, – Зискинд приложил руку к сердцу. – Вы не представляете, как я переживал!… Но кто ж знал, что вы заберетесь на крышу? Мы ведь с вами договаривались…
– Мы не нарушили договоренность… – Главный инженер бегло объяснил, что они устроили на крыше. – Но и это не все, Юра! Сколько у вас человек в АКБ?
– Вы же видите, Александр Иванович!
Они уже находились в архитектурно-конструкторском бюро, в зале двухэтажной высоты, стены которого были сплошь увешаны чертежами, рисунками, таблицами. Два ряда кульманов уходили в перспективу. Людей в зале было маловато: трое за чертежными досками и один в люльке у большого настенного рисунка.
– Вы мне не показывайте, я не о смене спрашиваю. Сколько у вас всего сотрудников?
– Сто двенадцать.
– Вот, пожалуйста! А на монтажных площадках я не встретил ни одного . А вы знаете, что отделочники на 54-м уровне в недоумении: где что настилать, как облицовывать? А что на 36-м вместо рифленых прутьев пустили в арматуру гладкие, тоже не знаете? Может, вы не знаете, что это ухудшит качество сцепления бетона с решеткой?… Это знаете? Так почему в такие вещи должен вникать главный инженер? От кульмана оторваться боитесь!…
И пошло, и пошло.
Зискинд отбивался подходящими к случаю репликами, соглашался, обещал – но в темных глазах его блестел какой-то упрек. Наконец он не выдержал:
– Ну и аспид же вы, Александр Иванович!
Это было сказано с такой горечью, что Корнев опешил:
– Здрасьте, это почему я аспид?!
– Ну а кто? Этой ночью мы с вами исполнили такое дело. Вместе замышляли, рассчитывали, организовывали. И было родство душ у нас, чувство локтя, как в бою. А теперь все забыто, и вы меня драите, как Витю. Александр Иванович на секунду сконфузился: да, верно, забыл. Забыл, потому что после того дела вложил всего себя в еще одно – не проще и нелегче.
– Ах, Юра, – он взял архитектора за локоть, – мы с вами провернем еще не одно сильное дело, не раз испытаем родство душ, боевое товарищество. А по площадкам наверху – прошвырнитесь!
Когда Корнев опустился в приемную, было семьдесят шесть с минутами.
Место Нины Николаевны, окончившей свой день, заняла другая секретарша – Нюсенька, девятнадцатилетняя девушка с кудряшками, нежным цветом лица и пышноватыми формами. При виде главного инженера серые глаза ее заблестели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
«Конечно, сдвиг частот, биения… как просто! Это же универсальный индикатор неоднородностей. На микросхемах сделать, на руку надеть – работу облегчит, безопасность увеличит. И я не сообразил. Тогда, в Овечьем ущелье, смекнул, а потом и не вспомнил… надо же! Все текучка заедает». Корнев с уважением взглянул на мастера:
– Золотой ты мужик, Герман Иваныч, что голова, что руки… Премию получишь. А приборчик я у тебя одолжу на часок, надо кое-кого носом потыкать…
Потыкать носом в самодельный индикатор Ястребова следовало начальника лаборатории специальных приборов Бурова; эпитет «специальные» как раз и подразумевал приборы, использующие в измерениях и индикации свойства НПВ. Александр Иванович был не бюрократ какой-нибудь, чтобы вызывать начлаба Бурова к себе в кабинет, отрывать от дел, – он сам, не расплескивая созревшее чувство, направился к нему в лабораторию на 20-й уровень.
Начлаб Буров, цветущей внешности молодой инженер с широкими щеками и пышной шевелюрой, был на месте. Он сидел, отклонив стул на задние ножки, чтобы удобней было держать ноги на столе, и чертил схему в блокноте, положенном на левое, красиво обтянутое джинсами бедро. При виде главного он убрал ноги со стола, встал. В глубине комнаты инженер и две лаборантки что-то паяли.
Тыкал его Александр Иванович носом основательно и с многих позиций. Сейчас он не помнил, испытанное при виде приборчика чувство досады, что сам не сообразил: мало ли что он не сообразил, на нем институт, а этот щекастый лоботряс только на приборах сидит.
– А где приборы?! Где система привода и ориентации в Шаре? Вертолеты мотаются по произвольным маршрутам, перерасходуют горючее, высаживаются на площадки, как на полярную льдину! Где ограничители скорости? Где контрольные таймеры? Где реле неоднородностей?…
– Понимаете, Александр Иванович, – красивым грудным голосом сказал Буров, – нет общей идеи. А без нее…
– Да что идея, у вас здесь масса идей и эффектов: и тебе аккумуляция зарядов, сдвиги частот и фаз, и биения, и барометрический закон, и гравитационные искажения!» А спектральные сдвиги, а интерференция от разного хода времени… Море разливанное, самая вкуснятина для разработчика приборов. Давайте прямо, Витя: если вам не по душе или не по силам сделать так, чтобы мы могли в НПВ видеть, слышать, измерять и отсчитывать все не хуже, чем в обычном мире, – скажите. Мы найдем вам занятие по силам и по душе. Вот штатная должность помощника коменданта у нас пустует, в охранотряде есть вакансии… пожалуйста, не стесняйтесь!
В это время очень кстати (или очень некстати, с чьей позиции смотреть) в комнату на голоса заглянул Зискинд; его АКБ находилось в на том же этаже. При виде Корнева живое лицо Юрия Акимовича выразило замешательство, он, похоже было, даже поколебался: не захлопнуть ли дверь? Но – вошел, вслушался, включился, начал долбать Бурова со своих позиций: до сих пор нет способа точного измерения размеров и дистанций в НПВ – визуальные методы – врут, метром не всюду приложишься. Приходится завышать запас прочности, а это лишний расход материалов, лишняя работа, грузопоток…
Словом, взбутетененный, воспитанный, осунувшийся за эти четверть часа. Буров на полусогнутых проводил главного инженера и главного архитектора по коридору, обещая немедленно переориентироваться на быстрейшее, всестороннейшее, прецезионнейшее конструирование нужных приборов.
– Вот и чудно, – мирно сказал ему на прощанье Корнев, – а после смены загляните в канцелярию, распишитесь там в приказе – напротив пункта, в котором вам будет объявлен выговор.
– Алекса-а-андр Иванович! – огорченно взревел начлаб, развел руками. – Ну, вы, ей-богу…
– Ничего, Витя, увольняют после третьего выговора, а у вас это только первый. Так что все еще впереди.
Буров удалился. Настала очередь Зискинда.
– Юрий Акимович, – произнес Корнев голосом почти таким же грудным и глубоким, как у Бурова, – если я ошибаюсь, поправьте меня, но мне кажется, что вы не рады меня видеть. Более того, мне кажется, что вас устроило бы, если бы я не заметил тот изъянец в стене осевой башни размером восемь на десять метров и не напомнил вам о нем!
– Александр Иванович, не надо так шутить, – Зискинд приложил руку к сердцу. – Вы не представляете, как я переживал!… Но кто ж знал, что вы заберетесь на крышу? Мы ведь с вами договаривались…
– Мы не нарушили договоренность… – Главный инженер бегло объяснил, что они устроили на крыше. – Но и это не все, Юра! Сколько у вас человек в АКБ?
– Вы же видите, Александр Иванович!
Они уже находились в архитектурно-конструкторском бюро, в зале двухэтажной высоты, стены которого были сплошь увешаны чертежами, рисунками, таблицами. Два ряда кульманов уходили в перспективу. Людей в зале было маловато: трое за чертежными досками и один в люльке у большого настенного рисунка.
– Вы мне не показывайте, я не о смене спрашиваю. Сколько у вас всего сотрудников?
– Сто двенадцать.
– Вот, пожалуйста! А на монтажных площадках я не встретил ни одного . А вы знаете, что отделочники на 54-м уровне в недоумении: где что настилать, как облицовывать? А что на 36-м вместо рифленых прутьев пустили в арматуру гладкие, тоже не знаете? Может, вы не знаете, что это ухудшит качество сцепления бетона с решеткой?… Это знаете? Так почему в такие вещи должен вникать главный инженер? От кульмана оторваться боитесь!…
И пошло, и пошло.
Зискинд отбивался подходящими к случаю репликами, соглашался, обещал – но в темных глазах его блестел какой-то упрек. Наконец он не выдержал:
– Ну и аспид же вы, Александр Иванович!
Это было сказано с такой горечью, что Корнев опешил:
– Здрасьте, это почему я аспид?!
– Ну а кто? Этой ночью мы с вами исполнили такое дело. Вместе замышляли, рассчитывали, организовывали. И было родство душ у нас, чувство локтя, как в бою. А теперь все забыто, и вы меня драите, как Витю. Александр Иванович на секунду сконфузился: да, верно, забыл. Забыл, потому что после того дела вложил всего себя в еще одно – не проще и нелегче.
– Ах, Юра, – он взял архитектора за локоть, – мы с вами провернем еще не одно сильное дело, не раз испытаем родство душ, боевое товарищество. А по площадкам наверху – прошвырнитесь!
Когда Корнев опустился в приемную, было семьдесят шесть с минутами.
Место Нины Николаевны, окончившей свой день, заняла другая секретарша – Нюсенька, девятнадцатилетняя девушка с кудряшками, нежным цветом лица и пышноватыми формами. При виде главного инженера серые глаза ее заблестели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134