– Пец всей рукой указал на башню. – Ведь действительно видим бог знает что: не то муравьиною кучу, не то ту самую клизму с наконечником… Неужели не хотелось вам, чтобы исчез приплюснувший ее Шар, она выпрямилась в полный рост, до облаков, заблистала бы огнями этажей, а?
«Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!»
– Досадовал и хотелось, – вдумчиво ответил архитектор. – Только мне странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть общий и естественный случай существования материи. А раз так, то башня сейчас и выглядит нормально, разве нет?
– Да-да… – Пец снова не слушал, ушел в себя. – Да-да…
«Был мальчик… желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому же поэт – хоть с небольшой, но ухватистой силою… Вот и я прохожу через это , Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь по ту сторону, что и ты, или останусь по эту – неважно.
…Был такой ученый – я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он превзошел ступеней познания – но на каждую взбирался кряхтя, с натугой, каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной – с нее можно обозреть все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира с переменным квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все законы физики обобщаются! – пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ казалась вершиной познания и человеческой деятельности; но оказалось, что и это лишь ступенька, поднимающаяся к Галактикам и звездам MB. Вскарабкался – вслед за другими! – и к ним, преодолев робость души и косность мысли. Картины бурлящих потоков материи-действия, в которых на мгновения просматриваются призрачные миры, цивилизации, существа… а их снова смазывают поток, порождающий новые миры и цивилизации, – казались безусловной вершиной, ибо никогда ум человеческий не постигал ничего более обширного и вечного. Но и они оказались ступенькой, ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути нашего мира, сути жизни и разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий ледяной скалой; с нее сверзился Корнев, не следовало бы карабкаться другим… Но похоже, что и оно – ступень к еще более главному знанию. Я не знаю, какое оно, только чувствую, что есть.
Но хватит ли сил?…»
III
– Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? – наперебой спрашивали встревоженные спутники. – Может, в машину, отвезти вас домой?
– А, да будь я проклят! – Пец повернул обратно, пошел быстро. – Конечно, в машину. Быстрей!
Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый человек.
– К Шару! – приказал он водителю. – И гоните вовсю, сигнальте!
– Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! – кажется, это спросил Буров.
«…Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша, меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано понять, что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано понять свое место в мировых процессах – значит, он не слепой ингредиент этих процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный фермент… Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться, овладеть ею.
Ведь как просто!
И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи, но знания – точно не горят».
И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего не изменилось – и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило – не в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта – свое личное положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое, понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры, которой важно не поработиться и вести – пусть даже к гибели дела и себя)… пока им интуитивно руководило это свое , все было скверно; он был угнетен, подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода. Огромный враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых ошибок, страха жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания будущего. Мир этот нависал над ним, малым существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым роком. Но как только он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел привычного круга мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое единство бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был, – все изменилось: он сам стал – весь мир!
Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного «трещинами»-улицами свища ; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло и кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя сопричастным к этому мелкому движению – и к возникновению Галактик, пробуждению жизни на планетах. Это он – не Пец, не ученый, не директор, а он, который одно с Тем , – силой своего понимания-проникновения собирал в великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия в огромных просторах. Он был этими сгустками – и сам нес их в потоках времени, завивал вихрями Галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами, выделял планеты… жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!
И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей от Большого Знания Меняющегося Мира – ради того, чтобы они остались такими, как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это решение! Очевидным стало: познание мира плохим не бывает . И пусть людям кажется, что для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в суть мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые цели, – а Понимание останется.
«…мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их, усилием, трудами, любовью и усталостью – всем познает человек мир, всеми переживаниями. Только боязнью он не познает ничего – и поэтому не вправе уклоняться от знания!»
– Скажите мне вот что, Юра, – игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к Зискинду, – вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться относительно башни, ерзать?
– Таращанск будет, – без раздумий ответил тот. – Чем выше, тем страшнее. Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.
– Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? – отчаянно вскричал Буров. – Эвакуация и все?… Значит, вы Волкова не на пушку брали? Метапульсации выпятятся, да?
– Да. И будет… шаротрясение, – Пец коротко усмехнулся: нашлось слово. – Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.
– Сейчас?! А что же вы раньше-то!… – так и взвился Буров.
– Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше, – остановил его Зискинд, который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
«Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!»
– Досадовал и хотелось, – вдумчиво ответил архитектор. – Только мне странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть общий и естественный случай существования материи. А раз так, то башня сейчас и выглядит нормально, разве нет?
– Да-да… – Пец снова не слушал, ушел в себя. – Да-да…
«Был мальчик… желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому же поэт – хоть с небольшой, но ухватистой силою… Вот и я прохожу через это , Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь по ту сторону, что и ты, или останусь по эту – неважно.
…Был такой ученый – я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он превзошел ступеней познания – но на каждую взбирался кряхтя, с натугой, каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной – с нее можно обозреть все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира с переменным квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все законы физики обобщаются! – пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ казалась вершиной познания и человеческой деятельности; но оказалось, что и это лишь ступенька, поднимающаяся к Галактикам и звездам MB. Вскарабкался – вслед за другими! – и к ним, преодолев робость души и косность мысли. Картины бурлящих потоков материи-действия, в которых на мгновения просматриваются призрачные миры, цивилизации, существа… а их снова смазывают поток, порождающий новые миры и цивилизации, – казались безусловной вершиной, ибо никогда ум человеческий не постигал ничего более обширного и вечного. Но и они оказались ступенькой, ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути нашего мира, сути жизни и разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий ледяной скалой; с нее сверзился Корнев, не следовало бы карабкаться другим… Но похоже, что и оно – ступень к еще более главному знанию. Я не знаю, какое оно, только чувствую, что есть.
Но хватит ли сил?…»
III
– Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? – наперебой спрашивали встревоженные спутники. – Может, в машину, отвезти вас домой?
– А, да будь я проклят! – Пец повернул обратно, пошел быстро. – Конечно, в машину. Быстрей!
Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый человек.
– К Шару! – приказал он водителю. – И гоните вовсю, сигнальте!
– Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! – кажется, это спросил Буров.
«…Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша, меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано понять, что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано понять свое место в мировых процессах – значит, он не слепой ингредиент этих процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный фермент… Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться, овладеть ею.
Ведь как просто!
И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи, но знания – точно не горят».
И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего не изменилось – и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило – не в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта – свое личное положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое, понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры, которой важно не поработиться и вести – пусть даже к гибели дела и себя)… пока им интуитивно руководило это свое , все было скверно; он был угнетен, подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода. Огромный враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых ошибок, страха жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания будущего. Мир этот нависал над ним, малым существом, опасностями, ловушками, тайнами и злым роком. Но как только он, шагнув в последнем отчаянном усилии за предел привычного круга мыслей и чувств, за предел своего, осознал извечное простое единство бытия, спокойно включающего в себя и его, каким бы он ни был, – все изменилось: он сам стал – весь мир!
Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного «трещинами»-улицами свища ; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло и кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя сопричастным к этому мелкому движению – и к возникновению Галактик, пробуждению жизни на планетах. Это он – не Пец, не ученый, не директор, а он, который одно с Тем , – силой своего понимания-проникновения собирал в великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия в огромных просторах. Он был этими сгустками – и сам нес их в потоках времени, завивал вихрями Галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался звездами, выделял планеты… жил и наслаждался всеми проявлениями жизни, от вспышек сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!
И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей от Большого Знания Меняющегося Мира – ради того, чтобы они остались такими, как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это решение! Очевидным стало: познание мира плохим не бывает . И пусть людям кажется, что для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в суть мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые цели, – а Понимание останется.
«…мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их, усилием, трудами, любовью и усталостью – всем познает человек мир, всеми переживаниями. Только боязнью он не познает ничего – и поэтому не вправе уклоняться от знания!»
– Скажите мне вот что, Юра, – игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к Зискинду, – вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться относительно башни, ерзать?
– Таращанск будет, – без раздумий ответил тот. – Чем выше, тем страшнее. Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.
– Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? – отчаянно вскричал Буров. – Эвакуация и все?… Значит, вы Волкова не на пушку брали? Метапульсации выпятятся, да?
– Да. И будет… шаротрясение, – Пец коротко усмехнулся: нашлось слово. – Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.
– Сейчас?! А что же вы раньше-то!… – так и взвился Буров.
– Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше, – остановил его Зискинд, который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134