Это, полагаю, там массовое производство пошло и «покорение природы». В соревновательном темпе: кто лучше, кто быстрее, кто больше. Давай-давай! Надо-надо!… – Голос Корнева зловеще, саркастически как-то похрипывал. – Похоже, мы проскочили уже шесть секунд развития, соответствующие трем векам нашей НТР, теперь на той пленке прокручивается наше будущее. Видите: ледниковые шапки около полюсов уменьшаются, горные ледники тают, атмосфера мутнее, ночная сторона все ярче излучает… Думайте, как хотите, но, боюсь, это выгорают добытые в недрах там угли, нефть, сланцы, газы, переплавляются в нужные им металлы руды, выдавая в среду ненужный дым, золу, пыль, шлак. А «свищей»-то все больше, Вэ-Вэ, а тепловых растрескиваний от них сколько ветвится – не дороги ли это с интенсивным движением? А то и воздушные трассы, и морские…
Пец стискивал зубы, сдерживал желание крикнуть «Не надо!» Он было воспрял, высказывая возражения и доводы, стремясь направить все по накатанному пути научного обсуждения – и тем успокоить не только Корнева, но и себя. А сейчас зримые факты, которые не Александр Иванович, нет, сама Меняющаяся Вселенная пригоршнями швыряла в лицо, – испарили, превратили в ничто его ученую логику, профессиональную искусность. И чувствовал себя Валерьян Вениаминович просто щенком, которого взяли за шкирку, подняли высоко: гляди, кутенок, на большой мир! Щенок скулит и дергает лапками; ему не нужен, страшен этот мир, хочется на пол в прихожую, где пахнет ботинками, пылью и написанным в углу.
– Обратите внимание на волнение в зоне этого большого «свища», Вэ-Вэ, – указал Корнев, – оно почти концентрическое, как от капли на воде. Между прочим, Москву в таком ритме снять, аналогичное увидим: сначала центр вырастает, потом откат жилищной индустрии на окраины, в Черемушки, или там в Теплый Стан – пятиэтажки, девятиэтажки, затем по шестнадцать… а потом опять накат к центру: снос малых домов, сооружение тридцатиэтажных, на проспекте Калинина, например. Ходи, изба, ходи, печь… По генеральным планам волнуются «свищи», по проектам. А вот – ага, наконец! – и первые огненные смерчики выскакивают из мутной атмосферы. Стоп, это надо глядеть подробно.
Александр Иванович остановил катушку проектора на кадре, где – в ближнем плане на ночном участке планеты неподалеку от линии терминатора – вырисовалась длинная огненная загогулина. Нижний конец ее был ярок и толст, почти вертикально шел от тверди, а чем выше, тем он изгибался все более полого, утоньшался и тускнел.
– Первый «сгусток мысли» пошел в космос, – комментировал главный инженер. – Или это еще испытание стратегической ракеты, как вы считаете?… Между прочим, если бы не военное противостояние систем, мы на Земле еще лет сто не имели бы космонавтики. Нынче слюни роняем от восторга: ах-ах, высшее достижение цивилизации… а с чего началось-то? С самых простых чувств, как и у всех животных: страх, жажда выжить. Только у животных это выражается оскаленными зубами, выставленными когтями… самое большее, испусканием неблагоуханной струи, как у хорька и скунса, – а у нас ядерными бомбами и ракетами.
Снова застрекотал пущенный им проектор. Теперь в затянутых кадрах на ночной части огненные линии и полосы с яркими нижними концами попадались все чаще: изгибающиеся в разных направлениях, круто или полого, а затем и почти прямые.
– Ага, это у них уже завоевание космоса пошло, – приговаривал Александр Иванович. – Нет, как угодно, недооцениваете вы это дело с точки зрения развала мира. Мысли в этих «сгустках» все меньше, как и в любой освоенной технике, а вещества, плоти планеты улетает все больше: носители, топливо. Обратно вернется спускаемый аппарат, да и то не всегда. Разве сравнишь с вулканическими извержениями: пальбы и грохоту куда больше, чем при запуске ракет, сотрясений почвы, выбросов лавы тем более… а в космос ничего не улетает. Не так это просто – раскрутить планету на разнос! И чего нас тянет в космос, вы не скажете? Знаем свою Землю в слое не толще кожуры яблока, а туда же…
– Хватит! – резко сказал Пец и сел, прикрыв глаза. У него ослабели ноги, тупо давило в голове. Все стало безразлично.
Корнев выключил проектор; переждал с минуту, затормошил Пеца:
– Эй, Вэ-Вэ, вы что? Не надо отключаться… Ладно, то вы меня старались привести в чувство, теперь я вас буду. – Он включил перемотку, повернулся к директору. – Только уговор: не кидаться на меня с кулаками, не швырять предметы. Вот я ленточку отмотал, теперь демонстрирую снова, только со звуковым сопровождением. Хотите – смотрите, хотите – слушайте.
Звуковое сопровождение! В первый раз Валерьян Вениаминович, отвлеченный комментариями Корнева, не обратил внимания, что его нет. А теперь, когда тот запустил проектор, Пец не столько смотрел на экран, сколько вслушивался в бормотание автомата-синхронизатора, призванное напоминать зрителям масштаб времени. Оно было невразумительным:
– Дог-рдак… дог-рдак… дог-рдак…
«Вон что! Так, значит?…» – Директор перевел гневно-вопросительный взгляд на Корнева. Тот усмехнулся, остановил проектор:
– Да, Валерьян Вениаминович, мы смотрели не послеэкстремальную, а начальную стадию жизни планеты, ее формирование – только в обратном порядке. Я сам на таком не раз обжигался: забывают ребята после сеанса перемотать… Но эту я с умыслом так запустил. Чтобы показать, что наш научно-технический прогресс действительно зеркально симметричен с картиной формирования планет. Как конец с началом. И вершина его, выход в космос, так сказать, космический апофеоз разума – симметричен с явлением аккреции, метеорным дождем, в котором планеты набирают, нагуливают в околозвездном рое пыли и тел свой вес. Иначе сказать, космонавтика как вселенское явление природы – при всей своей научно-технической начинке, корифеях, героях, достижениях и мечтах о контакте – столь же проста, как и явление тяготения. Только с обратным знаком, в другую сторону… А отчетливых съемок, которые можно было бы недвусмысленно толковать как запуск космических ракет на планетах MB, на ихних Байконурах или мысах Канаверал, мы пока не имеем. Чего нет, того нет. Здесь можно ориентироваться только на то, что с Земли произведены уже многие тысячи запусков.
За время его речи Пец – он поднялся с кресла и стоял с приоткрытым ртом и таким видом, будто ему не кадры показали, а двинули в солнечное сплетение – пережил много получувств-полумыслей. Самое первое и ужасное: симметрия начала и конца! Затем: ведь в самом деле полет крупного метеора, снятый от конца к началу, трудно отличить от запуска ракеты – как он не догадался! И наконец, выходит: Корнев его разыграл?! Нанес не просто удар, а ниже пояса.
– Таким образом, Александр Иванович, окончательным фактом есть то… – только в подчеркнутой вежливости и чрезмерно внятном произнесении слов дал Валерьян Вениаминович проявиться своей ярости, – что показанное вами никакого отношения ни к цивилизации, ни тем более к запуску космических аппаратов не имеет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Пец стискивал зубы, сдерживал желание крикнуть «Не надо!» Он было воспрял, высказывая возражения и доводы, стремясь направить все по накатанному пути научного обсуждения – и тем успокоить не только Корнева, но и себя. А сейчас зримые факты, которые не Александр Иванович, нет, сама Меняющаяся Вселенная пригоршнями швыряла в лицо, – испарили, превратили в ничто его ученую логику, профессиональную искусность. И чувствовал себя Валерьян Вениаминович просто щенком, которого взяли за шкирку, подняли высоко: гляди, кутенок, на большой мир! Щенок скулит и дергает лапками; ему не нужен, страшен этот мир, хочется на пол в прихожую, где пахнет ботинками, пылью и написанным в углу.
– Обратите внимание на волнение в зоне этого большого «свища», Вэ-Вэ, – указал Корнев, – оно почти концентрическое, как от капли на воде. Между прочим, Москву в таком ритме снять, аналогичное увидим: сначала центр вырастает, потом откат жилищной индустрии на окраины, в Черемушки, или там в Теплый Стан – пятиэтажки, девятиэтажки, затем по шестнадцать… а потом опять накат к центру: снос малых домов, сооружение тридцатиэтажных, на проспекте Калинина, например. Ходи, изба, ходи, печь… По генеральным планам волнуются «свищи», по проектам. А вот – ага, наконец! – и первые огненные смерчики выскакивают из мутной атмосферы. Стоп, это надо глядеть подробно.
Александр Иванович остановил катушку проектора на кадре, где – в ближнем плане на ночном участке планеты неподалеку от линии терминатора – вырисовалась длинная огненная загогулина. Нижний конец ее был ярок и толст, почти вертикально шел от тверди, а чем выше, тем он изгибался все более полого, утоньшался и тускнел.
– Первый «сгусток мысли» пошел в космос, – комментировал главный инженер. – Или это еще испытание стратегической ракеты, как вы считаете?… Между прочим, если бы не военное противостояние систем, мы на Земле еще лет сто не имели бы космонавтики. Нынче слюни роняем от восторга: ах-ах, высшее достижение цивилизации… а с чего началось-то? С самых простых чувств, как и у всех животных: страх, жажда выжить. Только у животных это выражается оскаленными зубами, выставленными когтями… самое большее, испусканием неблагоуханной струи, как у хорька и скунса, – а у нас ядерными бомбами и ракетами.
Снова застрекотал пущенный им проектор. Теперь в затянутых кадрах на ночной части огненные линии и полосы с яркими нижними концами попадались все чаще: изгибающиеся в разных направлениях, круто или полого, а затем и почти прямые.
– Ага, это у них уже завоевание космоса пошло, – приговаривал Александр Иванович. – Нет, как угодно, недооцениваете вы это дело с точки зрения развала мира. Мысли в этих «сгустках» все меньше, как и в любой освоенной технике, а вещества, плоти планеты улетает все больше: носители, топливо. Обратно вернется спускаемый аппарат, да и то не всегда. Разве сравнишь с вулканическими извержениями: пальбы и грохоту куда больше, чем при запуске ракет, сотрясений почвы, выбросов лавы тем более… а в космос ничего не улетает. Не так это просто – раскрутить планету на разнос! И чего нас тянет в космос, вы не скажете? Знаем свою Землю в слое не толще кожуры яблока, а туда же…
– Хватит! – резко сказал Пец и сел, прикрыв глаза. У него ослабели ноги, тупо давило в голове. Все стало безразлично.
Корнев выключил проектор; переждал с минуту, затормошил Пеца:
– Эй, Вэ-Вэ, вы что? Не надо отключаться… Ладно, то вы меня старались привести в чувство, теперь я вас буду. – Он включил перемотку, повернулся к директору. – Только уговор: не кидаться на меня с кулаками, не швырять предметы. Вот я ленточку отмотал, теперь демонстрирую снова, только со звуковым сопровождением. Хотите – смотрите, хотите – слушайте.
Звуковое сопровождение! В первый раз Валерьян Вениаминович, отвлеченный комментариями Корнева, не обратил внимания, что его нет. А теперь, когда тот запустил проектор, Пец не столько смотрел на экран, сколько вслушивался в бормотание автомата-синхронизатора, призванное напоминать зрителям масштаб времени. Оно было невразумительным:
– Дог-рдак… дог-рдак… дог-рдак…
«Вон что! Так, значит?…» – Директор перевел гневно-вопросительный взгляд на Корнева. Тот усмехнулся, остановил проектор:
– Да, Валерьян Вениаминович, мы смотрели не послеэкстремальную, а начальную стадию жизни планеты, ее формирование – только в обратном порядке. Я сам на таком не раз обжигался: забывают ребята после сеанса перемотать… Но эту я с умыслом так запустил. Чтобы показать, что наш научно-технический прогресс действительно зеркально симметричен с картиной формирования планет. Как конец с началом. И вершина его, выход в космос, так сказать, космический апофеоз разума – симметричен с явлением аккреции, метеорным дождем, в котором планеты набирают, нагуливают в околозвездном рое пыли и тел свой вес. Иначе сказать, космонавтика как вселенское явление природы – при всей своей научно-технической начинке, корифеях, героях, достижениях и мечтах о контакте – столь же проста, как и явление тяготения. Только с обратным знаком, в другую сторону… А отчетливых съемок, которые можно было бы недвусмысленно толковать как запуск космических ракет на планетах MB, на ихних Байконурах или мысах Канаверал, мы пока не имеем. Чего нет, того нет. Здесь можно ориентироваться только на то, что с Земли произведены уже многие тысячи запусков.
За время его речи Пец – он поднялся с кресла и стоял с приоткрытым ртом и таким видом, будто ему не кадры показали, а двинули в солнечное сплетение – пережил много получувств-полумыслей. Самое первое и ужасное: симметрия начала и конца! Затем: ведь в самом деле полет крупного метеора, снятый от конца к началу, трудно отличить от запуска ракеты – как он не догадался! И наконец, выходит: Корнев его разыграл?! Нанес не просто удар, а ниже пояса.
– Таким образом, Александр Иванович, окончательным фактом есть то… – только в подчеркнутой вежливости и чрезмерно внятном произнесении слов дал Валерьян Вениаминович проявиться своей ярости, – что показанное вами никакого отношения ни к цивилизации, ни тем более к запуску космических аппаратов не имеет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134