Возможно, он не переживет их.
— Таковы ваши правила, не так ли? Вы предоставляете другим сражаться за себя. Зачем же вы вступили в полк «Верные трону»? Быть может, вы считаете себя неуязвимым перед теми самыми опасностями, которые по вашим расчетам должны погубить этого юношу?
— Есть честь имени. Вы должны понимать это, сударыня. Если роялистское дело одержит победу, на что мы надеемся, как будет выглядеть мужчина из дома Шеньеров, который, будучи рядом и в полном здравии, держался в стороне? У меня хватит мудрости избегать ненужного риска, но пойти на риск там, где он необходим. Сейчас полк здесь, и я намерен вступить в него, заняв место в штабе Тэнтеньяка.
Госпожа де Шеньер тяжело вздохнула.
— Пожалуй, вы правы, — вдруг ее голос сделался плаксивым: — Вы, конечно, не ожидаете, что мать с восторгом отнесется к подобным планам. Мне достаточно волнений из-за Армана. — Она подняла глаза на тяжелое, смуглое лицо сына. — Если я потеряю вас обоих, некому будет оспаривать Шавере у этого бастарда [Бастард — незаконнорожденный] Марго.
— Так вот что вас беспокоит!
— Констан! — ужаснулась госпожа де Шеньер.
— Успокойтесь. В дивизии Смобрея Арман в полной безопасности, ведь судя по тому, что мне говорили, она прибудет во Францию, когда все закончится. Он появится как раз вовремя и увенчает себя лаврами, которые сорвут другие.
— Если бы я могла быть в этом уверена! — и, проявляя полную непоследовательность, она добавила: — Жермены слишком долго не видно. Упрямая, своевольная девчонка. Вместо того чтобы в это ужасное время служить мне утешением, она только увеличивает мои огорчения. Я очень несчастная женщина, Констан.
Госпожа де Шеньер попросила сына разыскать и увести Жермену от ее учителя фехтования, но тот принялся ее успокаивать, чем привел матушку в еще большее раздражение.
Тем временем Жермена и ее учитель фехтования вместе и еще несколько пар прогуливались по террасе, где золотистый свет, льющийся из окон, смешивался с серебряным сиянием луны.
— Я была бы счастлива, Кантэн, если бы могла забыть о завтрашнем дне и о том, на что вы идете, — сказала Жермена.
Ласковая откровенность девушки взволновала Кантэна.
— Но если бы я не шел, вы бы осудили меня за недостаток рвения, которое должен испытывать настоящий роялист.
— Этим не надо шутить, даже если вы хотите наказать меня за прошлое недоверие. Я получила хороший урок и впредь буду умнее. Я знаю свое сердце. Через три месяца, Кантэн, я стану хозяйкой своей судьбы.
— И моей.
— Это обещание, Кантэн? — спросила мадемуазель де Шеньер. Она остановилась и серьезно посмотрела на молодого человека.
— Больше, чем обещание. Это утверждение.
Возможно, она сочла его тон слишком легкомысленным.
— Но я хочу, чтобы вы это обещали — что бы ни случилось.
— Ничего не обещал бы я с большей радостью. Что бы ни случилось. Но что должно случиться?
Она с облегчением вздохнула, и они снова пошли вдоль террасы.
— Кто знает, что должно случиться? Кто может заглянуть с будущее? Так пусть же у нас будет то, в чем мы уверены и к чему стремимся.
— Я горжусь вами, Жермена.
— Вы говорили мне о дурных предчувствиях. Что вас тревожит?
Кантэн рассказал ей о переживаниях Пюизе, о его борьбе с трудностями, о противодействии его планам.
— Смелое предприятие, в котором мы участвуем, дает нам последний шанс исправить нанесенное зло и спасти его великий замысел. Если оно не удастся, то разобьет его сердце и многие другие сердца. Дело роялистов потерпит поражение.
— Участие, внушаемое господином де Пюизе, достойно зависти. Ваш интерес к нему гораздо сильнее интереса к его делу. Возможно, я немного ревную, и вместе с тем благодарна ему за то, что он сделал из вас убежденного роялиста. Мне хотелось бы самой добиться этого.
— Но, Жермена, — возразил Кантэн, — тем, что я обратился к политике, я обязан прежде всего вам. Пока король снова не взойдет на трон, я не вернусь в Шавере, и у меня не будет королевства, которое я жажду поднести вам.
— К чему снова говорить об этом? Разве я не убедила вас, как мало все это для меня значит?
— Возможно. Но для меня то, что я вам предлагаю, значит отнюдь не мало. Меня пугает все, что угрожает успеху Пюизе. Беспечность этих господ меня раздражает. Даже Тэнтеньяк, при всем его геройстве, проявляет недостойное командира легкомыслие.
Однако, когда они, наконец, присоединились к танцующим, он так и не сказал ей, что беспокоило его больше всего.
В ту ночь Кантэн делил одну из лучших комнат замка с Тэнтеньяком и двумя его лейтенантами, господином де Ла Уссэ и шевалье де Ла Маршем. К себе они ушли поздно, слишком поздно для людей, которым поутру предстояло выступить в трудный поход.
Наступил рассвет, а господин де Шаретт и его вандейцы так и не появились.
— Было бы неплохо узнать, существуют ли они вообще? — раздраженно заметил Кантэн.
Рядом с Кантэном был Тэнтеньяк и члены его штаба: теперь в него входили Констан де Шеньер и Кадудаль, которые вышли на террасу, где под лучами утреннего солнца проходило импровизированное совещание. Белланже усмотрел в словах Кантэна вызов и поспешил принять его.
— Следует ли мне понимать ваш вопрос как намек, сударь?
— Нет. Просто предположение. Не дурачат ли нас? Откуда поступило последнее сообщение о Шаретте? Пора бы нам узнать об этом.
Они обменялись тревожными взглядами. Затем виконт ответил.
— Виконтесса должна знать. Я спрошу ее.
— Нет, нет, — остановил его Кантэн. — быть может, это не так важно. Пора выступать. Ждать больше нельзя.
К презрительному смеху Белланже присоединился смех Ла Марша, но в менее мажорной тональности.
— Имея впереди сорок восемь часов и каких-то шесть или семь лиг пути! Даже если мы выступим завтра вечером, то поспеем вовремя.
— Вовремя для чего? Для боя? После пути в семь лиг?
— Во всяком случае, — сказал Тэнтеньяк, — мы можем подождать еще день. Пожалуй, лучше не выступать раньше завтрашнего утра.
— Для кого лучше? Для чего? — решительным тоном спросил Кадудаль.
— Лучше, потому что в этом случае «синие» позднее узнают о нашем маршруте. Так мы меньше рискуем предупредить Гоша.
Кадудаль потерял самообладание.
— И получаем больше времени для застолий, танцев и дурацкого любезничанья в Кэтлегоне. Ваши взгляды не заставят меня замолчать. Я не какой-нибудь придворный щеголь, чтобы подыскивать красивые слова. Я говорю что думаю.
— Интересно, — прошепелявил Белланже, — вы думаете, что говорите?
Кадудаль бросил на него уничтожающий взгляд и продолжал, обращаясь к Тэнтеньяку.
— Более того. Так думают и мои парни. Им здесь не сладко. И они начинают задавать больше вопросов, чем у меня есть ответов. Многие из них бросили свои поля, чтобы прийти на Киброн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Таковы ваши правила, не так ли? Вы предоставляете другим сражаться за себя. Зачем же вы вступили в полк «Верные трону»? Быть может, вы считаете себя неуязвимым перед теми самыми опасностями, которые по вашим расчетам должны погубить этого юношу?
— Есть честь имени. Вы должны понимать это, сударыня. Если роялистское дело одержит победу, на что мы надеемся, как будет выглядеть мужчина из дома Шеньеров, который, будучи рядом и в полном здравии, держался в стороне? У меня хватит мудрости избегать ненужного риска, но пойти на риск там, где он необходим. Сейчас полк здесь, и я намерен вступить в него, заняв место в штабе Тэнтеньяка.
Госпожа де Шеньер тяжело вздохнула.
— Пожалуй, вы правы, — вдруг ее голос сделался плаксивым: — Вы, конечно, не ожидаете, что мать с восторгом отнесется к подобным планам. Мне достаточно волнений из-за Армана. — Она подняла глаза на тяжелое, смуглое лицо сына. — Если я потеряю вас обоих, некому будет оспаривать Шавере у этого бастарда [Бастард — незаконнорожденный] Марго.
— Так вот что вас беспокоит!
— Констан! — ужаснулась госпожа де Шеньер.
— Успокойтесь. В дивизии Смобрея Арман в полной безопасности, ведь судя по тому, что мне говорили, она прибудет во Францию, когда все закончится. Он появится как раз вовремя и увенчает себя лаврами, которые сорвут другие.
— Если бы я могла быть в этом уверена! — и, проявляя полную непоследовательность, она добавила: — Жермены слишком долго не видно. Упрямая, своевольная девчонка. Вместо того чтобы в это ужасное время служить мне утешением, она только увеличивает мои огорчения. Я очень несчастная женщина, Констан.
Госпожа де Шеньер попросила сына разыскать и увести Жермену от ее учителя фехтования, но тот принялся ее успокаивать, чем привел матушку в еще большее раздражение.
Тем временем Жермена и ее учитель фехтования вместе и еще несколько пар прогуливались по террасе, где золотистый свет, льющийся из окон, смешивался с серебряным сиянием луны.
— Я была бы счастлива, Кантэн, если бы могла забыть о завтрашнем дне и о том, на что вы идете, — сказала Жермена.
Ласковая откровенность девушки взволновала Кантэна.
— Но если бы я не шел, вы бы осудили меня за недостаток рвения, которое должен испытывать настоящий роялист.
— Этим не надо шутить, даже если вы хотите наказать меня за прошлое недоверие. Я получила хороший урок и впредь буду умнее. Я знаю свое сердце. Через три месяца, Кантэн, я стану хозяйкой своей судьбы.
— И моей.
— Это обещание, Кантэн? — спросила мадемуазель де Шеньер. Она остановилась и серьезно посмотрела на молодого человека.
— Больше, чем обещание. Это утверждение.
Возможно, она сочла его тон слишком легкомысленным.
— Но я хочу, чтобы вы это обещали — что бы ни случилось.
— Ничего не обещал бы я с большей радостью. Что бы ни случилось. Но что должно случиться?
Она с облегчением вздохнула, и они снова пошли вдоль террасы.
— Кто знает, что должно случиться? Кто может заглянуть с будущее? Так пусть же у нас будет то, в чем мы уверены и к чему стремимся.
— Я горжусь вами, Жермена.
— Вы говорили мне о дурных предчувствиях. Что вас тревожит?
Кантэн рассказал ей о переживаниях Пюизе, о его борьбе с трудностями, о противодействии его планам.
— Смелое предприятие, в котором мы участвуем, дает нам последний шанс исправить нанесенное зло и спасти его великий замысел. Если оно не удастся, то разобьет его сердце и многие другие сердца. Дело роялистов потерпит поражение.
— Участие, внушаемое господином де Пюизе, достойно зависти. Ваш интерес к нему гораздо сильнее интереса к его делу. Возможно, я немного ревную, и вместе с тем благодарна ему за то, что он сделал из вас убежденного роялиста. Мне хотелось бы самой добиться этого.
— Но, Жермена, — возразил Кантэн, — тем, что я обратился к политике, я обязан прежде всего вам. Пока король снова не взойдет на трон, я не вернусь в Шавере, и у меня не будет королевства, которое я жажду поднести вам.
— К чему снова говорить об этом? Разве я не убедила вас, как мало все это для меня значит?
— Возможно. Но для меня то, что я вам предлагаю, значит отнюдь не мало. Меня пугает все, что угрожает успеху Пюизе. Беспечность этих господ меня раздражает. Даже Тэнтеньяк, при всем его геройстве, проявляет недостойное командира легкомыслие.
Однако, когда они, наконец, присоединились к танцующим, он так и не сказал ей, что беспокоило его больше всего.
В ту ночь Кантэн делил одну из лучших комнат замка с Тэнтеньяком и двумя его лейтенантами, господином де Ла Уссэ и шевалье де Ла Маршем. К себе они ушли поздно, слишком поздно для людей, которым поутру предстояло выступить в трудный поход.
Наступил рассвет, а господин де Шаретт и его вандейцы так и не появились.
— Было бы неплохо узнать, существуют ли они вообще? — раздраженно заметил Кантэн.
Рядом с Кантэном был Тэнтеньяк и члены его штаба: теперь в него входили Констан де Шеньер и Кадудаль, которые вышли на террасу, где под лучами утреннего солнца проходило импровизированное совещание. Белланже усмотрел в словах Кантэна вызов и поспешил принять его.
— Следует ли мне понимать ваш вопрос как намек, сударь?
— Нет. Просто предположение. Не дурачат ли нас? Откуда поступило последнее сообщение о Шаретте? Пора бы нам узнать об этом.
Они обменялись тревожными взглядами. Затем виконт ответил.
— Виконтесса должна знать. Я спрошу ее.
— Нет, нет, — остановил его Кантэн. — быть может, это не так важно. Пора выступать. Ждать больше нельзя.
К презрительному смеху Белланже присоединился смех Ла Марша, но в менее мажорной тональности.
— Имея впереди сорок восемь часов и каких-то шесть или семь лиг пути! Даже если мы выступим завтра вечером, то поспеем вовремя.
— Вовремя для чего? Для боя? После пути в семь лиг?
— Во всяком случае, — сказал Тэнтеньяк, — мы можем подождать еще день. Пожалуй, лучше не выступать раньше завтрашнего утра.
— Для кого лучше? Для чего? — решительным тоном спросил Кадудаль.
— Лучше, потому что в этом случае «синие» позднее узнают о нашем маршруте. Так мы меньше рискуем предупредить Гоша.
Кадудаль потерял самообладание.
— И получаем больше времени для застолий, танцев и дурацкого любезничанья в Кэтлегоне. Ваши взгляды не заставят меня замолчать. Я не какой-нибудь придворный щеголь, чтобы подыскивать красивые слова. Я говорю что думаю.
— Интересно, — прошепелявил Белланже, — вы думаете, что говорите?
Кадудаль бросил на него уничтожающий взгляд и продолжал, обращаясь к Тэнтеньяку.
— Более того. Так думают и мои парни. Им здесь не сладко. И они начинают задавать больше вопросов, чем у меня есть ответов. Многие из них бросили свои поля, чтобы прийти на Киброн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105