Тогда литературы вообще не будет. Но об этом говорить не
хочется пока - не потому, что очень страшно (хотя очень страшно), но потому,
что говорить тут просто не о чем. На нет - и суда нет.
Реальным, хотя и куцым, отражением занимается лишь литература быстрого
реагирования - более или менее художественная публицистика, фельетоны,
памфлеты... Утром в газете - вечером в куплете.
Но это же не может продолжаться вечно.
Потому что героями такой литературы являются не люди, а ситуации. Трактуется
в ней о сиюминутном, а не о вечном, преломленном в сиюминутности,
зафиксированном стоп-кадром сей минуты. Есть разница.
Кажется парадоксальным, что частенько наивный поиск сущности
семидесятилетнего (секунда на часах человечества!) исторического спазма и
духовности затронутых им малых сил временами поднимался до уровня великой
литературы. А поиск способов возвращения к общечеловеческим ценностям, к
мировой норме (хотя кто еще знает, что такое норма? Мы знаем теперь
доподлинно, что - не норма) не идет пока дальше визгливой ругани. Но это
закономерно - познание сколь угодно отвратительного феномена есть акт
благородный; уничтожение чего угодно, хоть помойки, есть гром пушек, когда
музы молчат. Еще красивше: познание это всегда эн плюс что-то, уничтожение
это всегда то же самое эн минус что-то. Пусть минус чума. Хорошо без чумы,
что и говорить. Но все-таки минус. Обусловленные этим минусом плюсы придут
потом. Если придут. Никогда больше не отслужит в Авиньоне папа Пий Цатый
торжественную и прекрасную мессу об избавлении от кары господней. Разве что,
в кровь подравшись на рынке из-за головки чесноку, один смерд рыкнет
другому: "Чума на тебя!"
Что же касается столь милой моему сердцу фантастики, то нужно сначала
разграничить фантастику как жанр и фантастику как прием большой литературы.
Фантастика как жанр - феномен относительно недавний, ей от силы полтораста
лет. Она сродни детективу - со своей системой условностей, со своими
правилами игры, которая дает вполне культурное развлечение подросткам и
вполне мирный отдых взрослым. И хотя лучшие образцы такой фантастики вполне
способны будить мысль, давать информацию и т.д. - перешагнуть определенную
грань жанр не может, иначе он перестанет быть собой.
Современная система условностей советской фантастики сложилась в 60-е,
благословенные для НФ, годы. Оттуда в наши дни тянутся караваны фотонных и
надпространственных ракет, штабеля переносных, мобильных и стационарных
машие времени, тьмы загадочных открытий, пупырчатые гроздья инопланетян.
Оттуда маршируют суровые и сентиментальные звездопроходцы, гениальные
ученые, днем и ночью несущие на своих плечах бремя ответственности никак не
меньше, чем за все человечество, а подчас - за всю Галактику чохом,
бронированные работники гуманных международных спецслужб, интеллектуальные
красавицы, в развевающихся полупрозрачных одеждах резво собирающие букетики
полевых цветов за три минуты до старта в Неизвестность.
С этой фантастикой, как ни странно, все более или менее в порядке. Она
окончательно осознала себя, перестала тужиться в попытках шагать шире
собственных штанов и равномерно и прямолинейно занимается своим делом,
ничего особенного не отражая. Она поняла, что для нее главное -
таинственность, лихо закрученный сюжет, динамика, асфальтовая мужественность
и всегда готовая женственность в правильных, обеспечивающих максимум событий
сочетаниях. Здесь один шаг до полной халтуры - опять-таки как в детективе:
но если автор не окончательно потерял совесть, а талант какой-никакой
имеется, его герои исправно, увлекательно и зримо бабахают из позитронных
пушек или якшаются с оборотнями и ведьмами в подтверждение какой-нибудь
элементарной этической двухходовки, в серьезных подтверждениях давно не
нуждающейся, например: охотиться на животных не хорошо. Или: все разумное
действительно. Или: здрасьте, а вот и будущее, и здесь не без проблем.
Правда, и в этих случаях возникают забавные аберрации, вызванные сложностью
текущего момента. Когда система условностей складывалась, партия как раз
обязала нынешнее поколение советских людей жить при коммунизме, поэтому,
коль скоро действие происходило в ракетоносном грядущем, а случалось это
очень часто, значительная часть текста, заранее - в ущерб динамике,
отводилась изображению простого житья-бытья. Какое, дескать, оно будет
замечательное. Теперь этого нет, динамика повысилась - хорошо. Но стоит
только повнимательнее присмотреться к тому, как тщательно избегают фантасты
самых элементарных, самых коротких штрихов, касающихся быта - так смех
берет. Целые страницы уходят на описание управления сверхсветовым крейсером
или некоего иногалактического феномена - и ни слова о том, как персонажи,
например, едят. И вот члены Мирового Совета Иванов и Джонсон, кореша еще аж
по Эпсилону Эридана, в перерыве между двумя судьбоносными заседаниями идут в
буфет подкрепиться, а дальнейшее - молчание, потому что, черт их возьми,
окаянных, платят они в буфете или не платят? Если да, значит, всепланетный
капитализм протащил автор; боязно, еще неизвестно, как дела-то повернутся -
может, десять лет потом не отмажешься. А если нет, свои же коллеги засмеют,
защекотят: ну, старик, окстись, глянь, чего на дворе делается; какого ж
рожна американцы Кремлю в кильватер-то пристроились?
Игра.
Что же касается фантастики, как приема, то она существует с тех самых пор, с
каких существует литература как таковая. Начиная с Гомера. Начиная с
евангелий. И терпит сейчас в нашей стране те же трудности, что и
реалистическая литература.
Перед зеркалом - ни одного лица. То мелькнет волосатая ноздря неизвестного
папаши, то дрыгающаяся младенческая пяточка, то мятый клочок пеленки, мокрый
насквозь, то уцененный пятак звякнет в стекло, а то - поберегись! - вот-вот
рикошетом заденет прямую, но очень хрупкую поверхность...
Зеркало в ожидании.
Если брать лучшую фантастику последних двух десятилетий... ну, хотя бы по
Стругацким пройтись...
От сакраментального жилинского "Главное остается на Земле" через Румату, с
мечами ждущего, когда упадет дверь, чтобы вмазать наконец подонкам, которых
он познавал-познавал, да и допознавался; через Кандида, на последней
странице понимающего диалектику морали и прогресса, и Переца,
опрокидывающего Тангейзера на Венеру во вдруг открывшемся ему директорском
кабинете; через сдавленный, но просветленный вскрик Шухарта; через осознание
Маляновым личной неизбывности кривых, глухих и окольных троп; через крик
Майи Тойвовны, навсегда оставляющей Экселенца, при всех его благих
побуждениях, не более чем убийцей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
хочется пока - не потому, что очень страшно (хотя очень страшно), но потому,
что говорить тут просто не о чем. На нет - и суда нет.
Реальным, хотя и куцым, отражением занимается лишь литература быстрого
реагирования - более или менее художественная публицистика, фельетоны,
памфлеты... Утром в газете - вечером в куплете.
Но это же не может продолжаться вечно.
Потому что героями такой литературы являются не люди, а ситуации. Трактуется
в ней о сиюминутном, а не о вечном, преломленном в сиюминутности,
зафиксированном стоп-кадром сей минуты. Есть разница.
Кажется парадоксальным, что частенько наивный поиск сущности
семидесятилетнего (секунда на часах человечества!) исторического спазма и
духовности затронутых им малых сил временами поднимался до уровня великой
литературы. А поиск способов возвращения к общечеловеческим ценностям, к
мировой норме (хотя кто еще знает, что такое норма? Мы знаем теперь
доподлинно, что - не норма) не идет пока дальше визгливой ругани. Но это
закономерно - познание сколь угодно отвратительного феномена есть акт
благородный; уничтожение чего угодно, хоть помойки, есть гром пушек, когда
музы молчат. Еще красивше: познание это всегда эн плюс что-то, уничтожение
это всегда то же самое эн минус что-то. Пусть минус чума. Хорошо без чумы,
что и говорить. Но все-таки минус. Обусловленные этим минусом плюсы придут
потом. Если придут. Никогда больше не отслужит в Авиньоне папа Пий Цатый
торжественную и прекрасную мессу об избавлении от кары господней. Разве что,
в кровь подравшись на рынке из-за головки чесноку, один смерд рыкнет
другому: "Чума на тебя!"
Что же касается столь милой моему сердцу фантастики, то нужно сначала
разграничить фантастику как жанр и фантастику как прием большой литературы.
Фантастика как жанр - феномен относительно недавний, ей от силы полтораста
лет. Она сродни детективу - со своей системой условностей, со своими
правилами игры, которая дает вполне культурное развлечение подросткам и
вполне мирный отдых взрослым. И хотя лучшие образцы такой фантастики вполне
способны будить мысль, давать информацию и т.д. - перешагнуть определенную
грань жанр не может, иначе он перестанет быть собой.
Современная система условностей советской фантастики сложилась в 60-е,
благословенные для НФ, годы. Оттуда в наши дни тянутся караваны фотонных и
надпространственных ракет, штабеля переносных, мобильных и стационарных
машие времени, тьмы загадочных открытий, пупырчатые гроздья инопланетян.
Оттуда маршируют суровые и сентиментальные звездопроходцы, гениальные
ученые, днем и ночью несущие на своих плечах бремя ответственности никак не
меньше, чем за все человечество, а подчас - за всю Галактику чохом,
бронированные работники гуманных международных спецслужб, интеллектуальные
красавицы, в развевающихся полупрозрачных одеждах резво собирающие букетики
полевых цветов за три минуты до старта в Неизвестность.
С этой фантастикой, как ни странно, все более или менее в порядке. Она
окончательно осознала себя, перестала тужиться в попытках шагать шире
собственных штанов и равномерно и прямолинейно занимается своим делом,
ничего особенного не отражая. Она поняла, что для нее главное -
таинственность, лихо закрученный сюжет, динамика, асфальтовая мужественность
и всегда готовая женственность в правильных, обеспечивающих максимум событий
сочетаниях. Здесь один шаг до полной халтуры - опять-таки как в детективе:
но если автор не окончательно потерял совесть, а талант какой-никакой
имеется, его герои исправно, увлекательно и зримо бабахают из позитронных
пушек или якшаются с оборотнями и ведьмами в подтверждение какой-нибудь
элементарной этической двухходовки, в серьезных подтверждениях давно не
нуждающейся, например: охотиться на животных не хорошо. Или: все разумное
действительно. Или: здрасьте, а вот и будущее, и здесь не без проблем.
Правда, и в этих случаях возникают забавные аберрации, вызванные сложностью
текущего момента. Когда система условностей складывалась, партия как раз
обязала нынешнее поколение советских людей жить при коммунизме, поэтому,
коль скоро действие происходило в ракетоносном грядущем, а случалось это
очень часто, значительная часть текста, заранее - в ущерб динамике,
отводилась изображению простого житья-бытья. Какое, дескать, оно будет
замечательное. Теперь этого нет, динамика повысилась - хорошо. Но стоит
только повнимательнее присмотреться к тому, как тщательно избегают фантасты
самых элементарных, самых коротких штрихов, касающихся быта - так смех
берет. Целые страницы уходят на описание управления сверхсветовым крейсером
или некоего иногалактического феномена - и ни слова о том, как персонажи,
например, едят. И вот члены Мирового Совета Иванов и Джонсон, кореша еще аж
по Эпсилону Эридана, в перерыве между двумя судьбоносными заседаниями идут в
буфет подкрепиться, а дальнейшее - молчание, потому что, черт их возьми,
окаянных, платят они в буфете или не платят? Если да, значит, всепланетный
капитализм протащил автор; боязно, еще неизвестно, как дела-то повернутся -
может, десять лет потом не отмажешься. А если нет, свои же коллеги засмеют,
защекотят: ну, старик, окстись, глянь, чего на дворе делается; какого ж
рожна американцы Кремлю в кильватер-то пристроились?
Игра.
Что же касается фантастики, как приема, то она существует с тех самых пор, с
каких существует литература как таковая. Начиная с Гомера. Начиная с
евангелий. И терпит сейчас в нашей стране те же трудности, что и
реалистическая литература.
Перед зеркалом - ни одного лица. То мелькнет волосатая ноздря неизвестного
папаши, то дрыгающаяся младенческая пяточка, то мятый клочок пеленки, мокрый
насквозь, то уцененный пятак звякнет в стекло, а то - поберегись! - вот-вот
рикошетом заденет прямую, но очень хрупкую поверхность...
Зеркало в ожидании.
Если брать лучшую фантастику последних двух десятилетий... ну, хотя бы по
Стругацким пройтись...
От сакраментального жилинского "Главное остается на Земле" через Румату, с
мечами ждущего, когда упадет дверь, чтобы вмазать наконец подонкам, которых
он познавал-познавал, да и допознавался; через Кандида, на последней
странице понимающего диалектику морали и прогресса, и Переца,
опрокидывающего Тангейзера на Венеру во вдруг открывшемся ему директорском
кабинете; через сдавленный, но просветленный вскрик Шухарта; через осознание
Маляновым личной неизбывности кривых, глухих и окольных троп; через крик
Майи Тойвовны, навсегда оставляющей Экселенца, при всех его благих
побуждениях, не более чем убийцей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19