Я смотрю на красивого и большого, причудливо порхающего
махаона, и вижу вокруг него мерцающие черные точки. Я
присматриваюсь к необычной ауре - это кусочки от
разлетевшегося кокона, в котором он превратился из прикованной
к земле мерзкой волосатой гусеницы в красочное радующее глаз
существо, непринужденно летящее по небу. Знала ли личинка, что
ей предстоит переселиться из двухмерного мира в трехмерный?
Конечно, не знала, но что-то ведь ее заставило сплести для себя
кокон... Какое-то предчувствие у нее все же должно было быть!
Я приоткрываю рот, и слова сами выходят из меня, как из
чревовещателя:
Может ли кокон прочесть откровение на крыльях
порхающей бабочки?
Веда завороженно молчит, потом неожиданно спрашивает:
- А почему кокон, а не гусеница? У кокона глаз нет, он
прочесть не сможет, даже если захочет.
Терпеть не могу объяснять стихи.
- Ну... - неохотя отзываюсь я, - имеется в виду не сам
кокон, а то, что в коконе. То есть, может ли личинка, к тому же
спящая, прочесть через стенки кокона откровение, начертанное на
крыльях бабочки?
- Тогда да, - вздыхает Веда.
Очарование разрушено. К тому же, пора возвращаться: мне
надо быть в столовой к началу полдника.
Это мое стихотворение - единственное запомненное мной,
потому что оно было последним. Когда оно разошлось по Интернату
и дошло до учителей, меня вызвал к себе Главный воспитатель. С
виду он был добродушным сморчком лет трехсот (во времена его
молодости средство для бессмертия уже изобрели, но старость
предотвращать еще не научились), однако отличался въедливостью
и педантизмом.
- Поясните, Стип, что вы имеете в виду этим вашим белым
стихотворением? - спросил он, задумчиво покусывая маленький
розовый ластик на конце карандаша.
Я смутился: никогда до этого взрослые не интересовались
моими стихами. Взяв себя в руки, я рассказал ему примерно то же
самое, что и Веде.
- Любопытно, - сказал он и надолго погрузился в
размышления.
Наконец, через несколько мучительно долгих минут он вынул
изо рта кончик карандаша, резко встал, одернул идеально
подогнанный под фигуру черный мундир и официальным тоном
провозгласил:
- Я запрещаю вам писать стихи. Идите.
Я был ошеломлен. Слезы брызнули у меня из глаз от обиды и
отчаяния. Я бросился вон из кабинета.
- Для вашей же пользы! - прокричал мне вслед Главный
воспитатель.
То, что со мной произошло, казалось мне невероятной
трагедией. Но это была не только моя трагедия - это была и
трагедия Спасителя, потому что люди отвергли дар, которым Он
наделил меня собственной рукой. Для меня запрет на стихи
означал смертный приговор, но я встретил этот приговор с гордо
поднятой головой. Я уже не страшился смерти, потому что был
уверен, что этот жестокий грубый мир, поправший в моем лице дар
Спасителя, не достоин моей жизни. Да, я умру, но я умру стоя, а
не на коленях, и встречу смерть с презрительной улыбкой на
губах!
Вот и вся история о том, как в тринадцать лет я заочно
расквитался со смертью. После этого я зажил легко и
непринужденно. Мне уже нечего было терять. Только через два
года я узнал, что "бабочками", по аналогии с
бабочками-однодневками, в просторечии называли ликвидантов -
тех, кто подлежал ликвидации, - и до меня дошло, почему мне
было запрещено сочинять стихи: воспитатель узрел в них опасную
по своей сути аллегорию. Но в любом случае было поздно что-то
восстанавливать. Мои способности к стихам были безвозвратно
утеряны.
Интересно, кстати, какими выдающимися способностями
обладает мой временный подчиненный, этот хамоватый водитель
вездехода, с виду совершенно заурядный тип? Должен же он чем-то
отличаться от тех, кто не достоин не только вечной жизни, но и
естественной смерти от старости...

2. Сюрприз
- Хотите знать, какие у меня способности? - неожиданно
спросил водитель.
Я невольно вздрогнул.
- Я читаю мысли, - сказал он, не дожидаясь ответа.
- Почему же вы служите водителем, а не... - я запнулся.
- Для этого есть костоломы, - криво усмехнулся он. - Я
не могу читать мысли людей, которые испытывают ко мне сильные
негативные чувства. В таких случаях я чувствую злобу, и ничего
другого.
"И поэтому ты работаешь водителем и, скорее всего, по
совместительству стукачом, - невольно подумалось мне. -
Располагаешь к себе пассажиров ненавязчивым трепом, а сам в это
время лезешь к ним тихой сапой в душу..."
Водитель гнусно хихикнул.
- Черт побери, - смутился я, - никак не могу привыкнуть
к этой вашей "замечательной способности".
- А еще я разгоняю туман, - рассмеялся он примирительным
добродушным смехом.
Туман действительно рассеялся - поднявшийся ветер изорвал
его бесконечную крахмальную простыню в мелкие кусочки. Робко
выглянуло скупое северное солнце. Вскоре на горизонте, все еще
слегка подернутом дымкой, показалось шевеление множества
неясных фигур с высокими шестами. "Гигантские полярные муравьи
растаскивают телеграфные столбы для своего муравейника", -
пришла мне в голову дурацкая фантастическая идея. Водитель с
улыбкой протянул мне бинокль. Я мысленно поблагодарил его и
прильнул к окулярам. Теперь можно было явственно увидеть
обнаженных по пояс людей, ворочающих длинные металлические реи.
Картина визуально прояснилась, но по сути оставалась такой же
дурацкой, как и моя фантастическая идея.
- Что они делают? - спросил я.
- Тундру городят, - равнодушно отозвался водитель. -
Директор фабрики приказал построить дорогу. Когда оказалось,
что строить не из чего, он распорядился ее хотя бы разметить
столбами.
- Зачем?
- Легендарный "орднуунг". Для порядка, короче.
- А почему они голые на холоде?
- Как голые?! - водитель бесцеремонно забрал у меня
бинокль и жадно прилепил его к глазам. - Действительно...
С ним произошла мгновенная метаморфоза: из добродушного, в
меру нахального увальня он превратился в хищного самца. Его
лицо вытянулось и заострилось, а нижняя губа сладострастно
отвисла, влажно вывернувшись наружу.
- Тощие все, "доска два соска", - пробормотал он
скороговоркой. - Где же новенькие, упитанные?
- Вам не противно? - спросил я его.
Вместо ответа он оторвал от глаз бинокль и прибавил
скорость. Подрулив на всех парах к толпе рабочих, он снова
уставился в бинокль, без стеснения рассматривая полуобнаженных
короткостриженых девушек с расстояния в двадцать метров.
- Я вам приказываю немедленно ехать дальше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46