Он уже собрался выйти, но Октавия, поднявшись со стула, взяла его за руку и подвела к матери. Обращаясь к соседке, Лючия Санта сказала:
— Это мой сын Джино, старший после Винченцо.
Подразумевалось, что Джино — ее сын от второго мужа.
Одна из женщин, старуха с морщинистым, как грецкий орех, лицом, произнесла почти сердито:
— Eh, giovanetto, видишь, как страдают матери из-за своих сыновей! Смотри, не доставь ей еще горя!
Она приходилась им близкой родственницей и поэтому могла говорить что ей вздумается, не опасаясь отповеди, хотя Октавия гневно прикусила губу.
Джино опустил голову.
— Ты что-нибудь ел? — спросила его Лючия Санта.
Джино кивнул. Он не мог ни говорить с ней, ни глядеть на нее. У него поджилки тряслись от страха, что она отвесит ему оплеуху в присутствии всех этих людей. Однако голос ее звучал ровно. Она разрешила ему удалиться:
— Ступай, помоги Лоренцо: участвуй в беседе и делай все, что он говорит. — И тут мать вымолвила нечто такое, что Джино не поверил собственным ушам. Обращаясь к женщинам, она удовлетворенно произнесла:
— Как много здесь людей! У Винченцо было столько друзей!
Джино не мог вытерпеть такого: никто из присутствующих знать не знал Вияни и не дал бы за него ломаного гроша.
Мать увидела выражение его лица и все поняла.
Это было ребячество, невежественное презрение к притворству, свойственное юности. Что ж, молодость не ведает горькой необходимости заслоняться от ударов судьбы. Пусть идет; придет время — и он прозреет.
В сумрачном зале время остановилось, Джино приветствовал новых гостей и вел их по зеркальному черному полу в следующую залу, где их встречали мать и Винни. Он наблюдал, как мать принимает утешения от всех этих людей, не значащих ровно ничего ни для нее, ни для мертвого брата. Тетушка Лоуке — вот кто искренне оплакивал бы крестного сына. Но тетушка Лоуке сама уже в могиле. Даже Октавия горевала не так сильно, как он ожидал.
Джино, двигаясь, словно во сне, показывал всем этим незнакомым людям, где лежит книга для росписей и где висит ящичек для пожертвований После этого он выпускал их, словно голубей, чтобы они, преодолев, как на крыльях, пространство черного блестящего паркета, предстали перед родней, с которой не виделись с прошлых похорон.
Впервые в жизни Джино исполнял роль члена семьи. Он подводил людей к гробу и выпроваживал их восвояси. Он вел легкую беседу, справлялся о членах семьи, вежливо качал головой, выслушивая соболезнования по случаю постигшей его семью трагедии, все больше входя в роль старшего сына своей матери от второго мужа и наблюдая, как собеседники мысленно присваивают ему ярлык «disgrazia». Члены семейства Сантини не могли скрыть облегчения, что не породнились с этой семейкой и ее бедами Доктор Барбато заглянул всего на пару минут: он с неожиданной лаской потрепал Джино по плечу, в кои-то веки не чувствуя вины и отчуждения.
Panettiere, более близкий для семьи человек, почти родной (ведь усопший какое-то время работал у него), сказал Джино:
— Слушай, так это несчастный случай или все-таки нет? Бедный мальчик всегда был так печален!
Джино ничего не ответил.
Тетушка Терезина Коккалитти, эта акула в человеческом обличье, ни с кем не обмолвилась даже словечком Она сидела рядом с Лючией Сантой, парализованная страхом, будто смерть, оказавшаяся в непосредственной близости от нее, вот-вот обнаружит, что существует также и она с четырьмя сыновьями, продолжающая обманом получать семейное пособие и таскающая домой все новые мешки с сахаром и мукой и все новые коробки с жирами, которым суждено заложить основу ее грядущему процветанию.
Гвидо, сын Panettiere, явился в военной форме.
Он был одним из первых молодых людей квартала, угодивших под призыв, да еще в первом своем увольнении. В искренности его скорби трудно было усомниться: когда он наклонился, чтобы поцеловать Лючию Санту в щеку, в глазах его блестели слезы.
Пришел также дон Паскуале ди Лукка, чтобы засвидетельствовать свое уважение Ларри и его семье; не приходилось сомневаться, что стодолларовая бумажка в ящике для пожертвований была его вкладом, хотя, будучи истинным джентльменом, он положил ее в конверт, не сопроводив запиской. В огромном переднем зале теперь было тесно от людей; на стульях вдоль стен спали дети.
Часов в одиннадцать вечера, когда поток людей схлынул, Ларри взял Джино за руку и сказал:
— Пойдем выпьем кофе. Я попросил Гвидо приглядеть здесь за всем.
Они вышли в одних пиджаках. Сидя за кофе в небольшом кафе, Ларри ласково проворковал:
— Не беспокойся из-за того, что старушка так на тебя раскричалась. Завтра она обо всем забудет. Можешь не тревожиться, братишка, мы с Октавией поможем тебе тащить груз. И она, и я станем давать вам по пятьдесят долларов в месяц.
Сперва Джино не мог сообразить, что имеет в виду Ларри. Но потом он понял, что его мир становится отныне совсем другим. Теперь от него зависят мать, сестра, брат. Все эти годы прошли только для того, чтобы подвести его к тому, что так или иначе было для него уготовано. Его ждет работа, сон, сон и работа; между ним и матерью отныне не будет стены. Семья втягивает его в себя; судьба семьи отныне превращается и в его судьбу. Ему уже не удастся сбежать… Однако, как ни удивительно, он с ходу согласился с новым положением и даже испытал что-то вроде облегчения. Кажется, это неплохая новость.
— Придется мне найти работу, — сказал он Ларри.
Ларри кивнул:
— Я уже обо всем договорился: ты заменишь Винни на его месте. Ты собираешься заканчивать школу?
Джино усмехнулся:
— А как же!
Ларри одобрительно похлопал его по руке.
— Ты всегда был славным парнем, Джино. Только теперь тебе придется подтянуться. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Джино отлично понимал его: настала пора подумать о семье; прежней беззаботности и своеволию пришел конец; надо стараться угождать матери; хватит вести себя, как безответственное дитя. Он кивнул и тихо спросил:
— Ты считаешь, что Винни действительно сам полез под паровоз?
Лицо Ларри изменилось с пугающей стремительностью. Он остался по-прежнему красив, лицо его напоминало цветом начищенную бронзу, которая теперь, казалось, дымилась ядовитой яростью.
— Все это — пустая болтовня. Я уже разобрался и с инженером, и с пожарником. Если ты снова услышишь хоть от кого-нибудь — неважно от кого — такие ехидные слова, дай знать мне — я с ним с удовольствием разберусь. — Он помолчал. — Кстати, не вздумай разболтать, как прошел наш разговор с Левшой Феем. — Кровь отхлынула от его лица, оно снова прояснилось. — Если старушка о чем-нибудь таком спросит, клянись на кресте, что с Винни произошел несчастный случай.
Джино согласно кивнул.
Они побрели назад, в траурный зал. Крепко держа Джино за руку, Ларри говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82