Это было всего лишь дешевое дружелюбие победителя к побежденному. В ее жизни не было места для безграничной терпимости.
Октавия расставалась с мечтами. Теперь ей казалось, что учителя, в которых она души не чаяла, на самом деле обвели ее вокруг пальца, осыпая комплиментами, побуждая стремиться к лучшей жизни, хотя у нее не было ни средств, ни силенок даже начать поиски такой жизни. Они сбыли ей жизненный идеал, существовать с которым в ее мире оказалось не по карману.
Октавия возвратилась в мастерские. Лишь получив там место, она поведала матери, что с ней стряслось; мать выслушала, не произнося ни слова. Она причесывала Сала, зажав его коленями.
— Таким людям, как мы, богатыми не бывать, — только и сказала она.
— Я не могу поступать так с бедняками, — сердито бросила Октавия. — Ты бы тоже не смогла набивать деньгами карманы этих мерзавцев — Я слишком стара для таких фокусов, — устало сказала Лючия Санта. — И таланта у меня никакого.
Я не так горячо люблю людей, чтобы любезничать с ними, пусть и за деньги. Но ты молода, ты бы научилась. Это не так сложно. Но куда там! В моей семье принято читать книжки, ходить в кино и воображать себя богатым. Гордись собой и прозябай в нищете.
Мне— то что! Я была бедна, пусть и дети мои будут бедны.
Она подтолкнула Сала к двери. Мальчонка обернулся и заканючил:
— Дай мне два цента на содовую, ма!
Мать, никогда не отказывавшая ему в этой просьбе, сейчас сердито буркнула:
— Разве ты не слышал, что я только что сказала твоей сестре? Мы бедняки! Вот и иди.
Сал важно взглянул на нее. Она с раздражением подумала, что все ее дети до одного слишком серьезны. И тут Сал с неопровержимой логикой, доступной только ребенку, сказал:
— Выходит, если ты не станешь давать мне по два цента, то разбогатеешь?
Октавия поневоле прыснула. Мать потянулась за кошельком и с непроницаемым лицом дала сыну монетку. Тот, ни слова не говоря, скрылся.
Лючия Санта пожала плечами и взглянула на Октавию. А все-таки, если бы я никогда не давала детям два цента на содовую, мы были бы богаче, подумала мать. Если бы никогда не отсчитывала им денег на кино и на бейсбол, если бы готовила мясо всего раз в неделю и включала электричество только тогда, когда уже не видно ни зги. Если бы круглый год заставляла детей работать, не дожидаясь, пока они выучатся в школе, если бы сажала их по вечерам пришивать пуговицы, запрещая читать и слушать радио, — кто знает, может быть, тогда…
Мелочная бережливость помогла тысячам людей приобрести дома на Лонг-Айленде. Но в ее семье такого никогда бы не получилось. Всем им суждено влачить жалкое существование, в том числе и ей. Наверное, она сама в этом виновата: недостаточно прилежно вытирала им носы, не проявила себя мудрой матерью нищих детей.
Она не питала иллюзий относительно людей.
Люди не злы, сознательного злодея отыскать трудно.
Но деньги — это бог. Деньги делают человека свободным. Деньги дают надежду. Деньги — это надежность. Отказаться от денег?
Это то же самое, что требовать от человека, угодившего в дикие джунгли, чтобы он бросил ружье.
Деньги охраняют жизнь твоих детей Деньги спасают их от тьмы. Кто не оплакивал нехватку денег?
Кто не рыдал, мечтая о деньгах? Кто откликается на зов денег? Врачи, священники, почтительные сыновья.
Деньги — вот новая родина. Лежа ночью без сна и думая, как растут сбережения на ее счете, Лючия Санта ощутила холодок томления, смешанный со страхом, — совсем как преступник, подсчитывающий, сколько еще дней он проведет за решеткой Кроме прочего, деньги — это друзья, любящие родственники. Никакой новый Иисус не смог бы упрекнуть сейчас людей, имеющих деньги.
Не обязательно богатство, просто — деньги; деньги, как стена, к которой можно привалиться спиной и бесстрашно взглянуть миру в глаза Октавия знала, что мать размышляет о деньгах.
О деньгах, которыми надо оплачивать врачей, одежду, топливо для печки, школьные учебники, одежду для причастия. О деньгах, на которые можно будет купить дом на Лонг-Айленде и, возможно, отправить маленького Сала учиться в колледж И все же, думала Октавия, при всем этом мать относится к деньгам нерасчетливо. Она покупает самое лучшее оливковое масло, дорогой сыр, заморский prosciutto. Не менее трех раз в неделю она кормит их мясом. Сколько раз она вызывала врача к прихворнувшим детям, когда в другой семье обошлись бы домашними средствами и дождались, пока жар или простуда пройдут сами собой. На Пасху каждый ребенок наряжался в новый костюм или платье.
Так или иначе, каждую неделю мать дает Октавии пять-десять долларов, чтобы она положила их на счет. На сберегательной книжке, о которой не знает никто, кроме матери и старшей дочери, лежит уже полторы тысячи долларов. Октавия гадала, что же послужит для ее матери волшебным сигналом, по которому она предпримет великий шаг в жизни семьи — купит дом на Лонг-Айленде.
Наступила осень, дети пошли в школу, сидеть по вечерам на тротуаре стало зябко, к тому же накопилось слишком много дел, чтобы можно было транжирить вечера, посвящая их болтовне. Стирка, глажка, чистка башмаков, пришивание бесчисленных пуговиц ради дополнительного заработка Из задних дворов и подвалов подняли в квартиры масляные нагреватели. Город окрасился в новые цвета: холодное солнце сделалось бледно-желтым, мостовые и тротуары — серыми. Дома словно вытянулись, стали тоньше, как бы отодвинулись друг от друга. Камень утратил запах, гудрон перестал смердеть. В воздухе больше не носилась горячая пыль. Белый дымок из паровозных труб приобрел запах вольных просторов.
Утром одного такого холодного дня Фрэнк Корбо возвратился домой, к семье.
Глава 6
Старшие дети разошлись в школу и на работу.
Лючия Санта пила кофе в компании тетушки Лоуке.
Обе насторожились, услыхав на лестнице шаги; дверь распахнулась, и на пороге вырос Фрэнк Корбо, гордый, но в то же время напоминающий ребенка, мнущегося у входа, дожидаясь, чтобы его пригласили войти. Он хорошо выглядел, его загорелое лицо немного пополнело, взгляд помягчел.
— А-а, наконец-то вернулся, — холодно произнесла Лючия Санта.
Однако в ее голосе звучало скорее не возмущение, а приглашение. Умудренная жизнью тетушка Лоуке тоже знала, как ублажить мужчину, вернувшегося в семью.
— Фрэнк, как ты славно выглядишь! — прошамкала она. — Как приятно на тебя смотреть!
И она засуетилась, спеша подать ему кофе. Фрэнк Корбо уселся за стол напротив жены.
Они недолго смотрели друг другу в глаза. Ни он, ни она не находили нужных слов. Он сделал то, чего не мог не сделать. Он не думал извиняться, не умолял понять его. Ей приходилось принимать его таким, какой он есть, как принимают болезнь, смерть.
На прощение он не надеялся. Она встала, подошла к двери, где он оставил свой чемодан, словно сомневался, сможет ли остаться, и оттащила его в дальний угол комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Октавия расставалась с мечтами. Теперь ей казалось, что учителя, в которых она души не чаяла, на самом деле обвели ее вокруг пальца, осыпая комплиментами, побуждая стремиться к лучшей жизни, хотя у нее не было ни средств, ни силенок даже начать поиски такой жизни. Они сбыли ей жизненный идеал, существовать с которым в ее мире оказалось не по карману.
Октавия возвратилась в мастерские. Лишь получив там место, она поведала матери, что с ней стряслось; мать выслушала, не произнося ни слова. Она причесывала Сала, зажав его коленями.
— Таким людям, как мы, богатыми не бывать, — только и сказала она.
— Я не могу поступать так с бедняками, — сердито бросила Октавия. — Ты бы тоже не смогла набивать деньгами карманы этих мерзавцев — Я слишком стара для таких фокусов, — устало сказала Лючия Санта. — И таланта у меня никакого.
Я не так горячо люблю людей, чтобы любезничать с ними, пусть и за деньги. Но ты молода, ты бы научилась. Это не так сложно. Но куда там! В моей семье принято читать книжки, ходить в кино и воображать себя богатым. Гордись собой и прозябай в нищете.
Мне— то что! Я была бедна, пусть и дети мои будут бедны.
Она подтолкнула Сала к двери. Мальчонка обернулся и заканючил:
— Дай мне два цента на содовую, ма!
Мать, никогда не отказывавшая ему в этой просьбе, сейчас сердито буркнула:
— Разве ты не слышал, что я только что сказала твоей сестре? Мы бедняки! Вот и иди.
Сал важно взглянул на нее. Она с раздражением подумала, что все ее дети до одного слишком серьезны. И тут Сал с неопровержимой логикой, доступной только ребенку, сказал:
— Выходит, если ты не станешь давать мне по два цента, то разбогатеешь?
Октавия поневоле прыснула. Мать потянулась за кошельком и с непроницаемым лицом дала сыну монетку. Тот, ни слова не говоря, скрылся.
Лючия Санта пожала плечами и взглянула на Октавию. А все-таки, если бы я никогда не давала детям два цента на содовую, мы были бы богаче, подумала мать. Если бы никогда не отсчитывала им денег на кино и на бейсбол, если бы готовила мясо всего раз в неделю и включала электричество только тогда, когда уже не видно ни зги. Если бы круглый год заставляла детей работать, не дожидаясь, пока они выучатся в школе, если бы сажала их по вечерам пришивать пуговицы, запрещая читать и слушать радио, — кто знает, может быть, тогда…
Мелочная бережливость помогла тысячам людей приобрести дома на Лонг-Айленде. Но в ее семье такого никогда бы не получилось. Всем им суждено влачить жалкое существование, в том числе и ей. Наверное, она сама в этом виновата: недостаточно прилежно вытирала им носы, не проявила себя мудрой матерью нищих детей.
Она не питала иллюзий относительно людей.
Люди не злы, сознательного злодея отыскать трудно.
Но деньги — это бог. Деньги делают человека свободным. Деньги дают надежду. Деньги — это надежность. Отказаться от денег?
Это то же самое, что требовать от человека, угодившего в дикие джунгли, чтобы он бросил ружье.
Деньги охраняют жизнь твоих детей Деньги спасают их от тьмы. Кто не оплакивал нехватку денег?
Кто не рыдал, мечтая о деньгах? Кто откликается на зов денег? Врачи, священники, почтительные сыновья.
Деньги — вот новая родина. Лежа ночью без сна и думая, как растут сбережения на ее счете, Лючия Санта ощутила холодок томления, смешанный со страхом, — совсем как преступник, подсчитывающий, сколько еще дней он проведет за решеткой Кроме прочего, деньги — это друзья, любящие родственники. Никакой новый Иисус не смог бы упрекнуть сейчас людей, имеющих деньги.
Не обязательно богатство, просто — деньги; деньги, как стена, к которой можно привалиться спиной и бесстрашно взглянуть миру в глаза Октавия знала, что мать размышляет о деньгах.
О деньгах, которыми надо оплачивать врачей, одежду, топливо для печки, школьные учебники, одежду для причастия. О деньгах, на которые можно будет купить дом на Лонг-Айленде и, возможно, отправить маленького Сала учиться в колледж И все же, думала Октавия, при всем этом мать относится к деньгам нерасчетливо. Она покупает самое лучшее оливковое масло, дорогой сыр, заморский prosciutto. Не менее трех раз в неделю она кормит их мясом. Сколько раз она вызывала врача к прихворнувшим детям, когда в другой семье обошлись бы домашними средствами и дождались, пока жар или простуда пройдут сами собой. На Пасху каждый ребенок наряжался в новый костюм или платье.
Так или иначе, каждую неделю мать дает Октавии пять-десять долларов, чтобы она положила их на счет. На сберегательной книжке, о которой не знает никто, кроме матери и старшей дочери, лежит уже полторы тысячи долларов. Октавия гадала, что же послужит для ее матери волшебным сигналом, по которому она предпримет великий шаг в жизни семьи — купит дом на Лонг-Айленде.
Наступила осень, дети пошли в школу, сидеть по вечерам на тротуаре стало зябко, к тому же накопилось слишком много дел, чтобы можно было транжирить вечера, посвящая их болтовне. Стирка, глажка, чистка башмаков, пришивание бесчисленных пуговиц ради дополнительного заработка Из задних дворов и подвалов подняли в квартиры масляные нагреватели. Город окрасился в новые цвета: холодное солнце сделалось бледно-желтым, мостовые и тротуары — серыми. Дома словно вытянулись, стали тоньше, как бы отодвинулись друг от друга. Камень утратил запах, гудрон перестал смердеть. В воздухе больше не носилась горячая пыль. Белый дымок из паровозных труб приобрел запах вольных просторов.
Утром одного такого холодного дня Фрэнк Корбо возвратился домой, к семье.
Глава 6
Старшие дети разошлись в школу и на работу.
Лючия Санта пила кофе в компании тетушки Лоуке.
Обе насторожились, услыхав на лестнице шаги; дверь распахнулась, и на пороге вырос Фрэнк Корбо, гордый, но в то же время напоминающий ребенка, мнущегося у входа, дожидаясь, чтобы его пригласили войти. Он хорошо выглядел, его загорелое лицо немного пополнело, взгляд помягчел.
— А-а, наконец-то вернулся, — холодно произнесла Лючия Санта.
Однако в ее голосе звучало скорее не возмущение, а приглашение. Умудренная жизнью тетушка Лоуке тоже знала, как ублажить мужчину, вернувшегося в семью.
— Фрэнк, как ты славно выглядишь! — прошамкала она. — Как приятно на тебя смотреть!
И она засуетилась, спеша подать ему кофе. Фрэнк Корбо уселся за стол напротив жены.
Они недолго смотрели друг другу в глаза. Ни он, ни она не находили нужных слов. Он сделал то, чего не мог не сделать. Он не думал извиняться, не умолял понять его. Ей приходилось принимать его таким, какой он есть, как принимают болезнь, смерть.
На прощение он не надеялся. Она встала, подошла к двери, где он оставил свой чемодан, словно сомневался, сможет ли остаться, и оттащила его в дальний угол комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82