. Затем я увидела тебя. Это было вторым, решительным толчком, вызвавшим глубокую перемену в моем сердце. Ты хотел казаться веселым и довольным, но я инстинктивно чувствовала, что тебя снедает большое горе. Ты показался мне таким одиноким, таким несчастным... И горячая симпатия, похожая на материнскую любовь, забилась в моем сердце, тоже несчастном из-за испытанного разочарования. Я знала, что ты должен ненавидеть меня, потому что — о, не удивляйся, при европейских дворах всегда все знают, даже то, что может оставаться неизвестным первым сановникам России! — так вот, я знала, что ты не хотел жениться вторично, будучи слишком глубоко поражен мнимой изменой первой жены.
— То есть как это «мнимой»? Дорогая моя, тебе, вероятно, неизвестно, что оставшиеся письма...
— Милый Павел, может быть, ты слышал, что мой дядя Фридрих Прусский находится в оживленной переписке с Вольтером. И вот недавно Вольтер написал дяде, что очень удивлен и неприятно поражен сплетнями, пущенными при русском дворе про «тихого ангела», покойницу Наталью Алексеевну. Сама императрица Екатерина писала ему, что покойница отличалась редкой чистотой, что сплетни про ее измену пущены Нелидовой и что никаких компрометирующих писем не найдено, а наоборот — все свидетельствует о ее полной невиновности. Может быть, далее, тебе неизвестно, что доносил прусский посланник в секретном докладе о событиях при русском дворе? Я уж не помню теперь имен и чисел, но суть доклада заключается в следующем. Потемкину рассказали, что мелкий канцелярский чиновник — фамилии не помню — очень искусно подделывает различные подписи. Потемкин приказал сейчас же позвать чиновника к себе и, когда того привели, поручил ему написать письмо, подделываясь под почерк его, Потемкина. Чиновник написал: «Выдать чиновнику такому-то (он проставил свою фамилию) тысячу рублей» и подписался за князя Потемкина. Об этом много говорили и много смеялись находчивости чиновника. Но, продолжает посланник, на другой день узнали, что Потемкин возил чиновника во дворец, чиновник долго сидел в кабинете императрицы и что-то писал, а затем бесследно исчез. Вскоре после этого разнесся слух, что найдены письма, изобличающие неверность великой княгини.
— Не может быть! Что ты говоришь, Мария!— крикнул великий князь, пораженный до последней степени.
— Милый мой, — ответила ему Мария Федоровна, — разве не говорили тебе десятки раз, что «государственная необходимость» — прежде всего и что ради нее можно сделать многое непростительное с точки зрения честного человека?
— Но какая это гадость, какая подлость! Да, я верю, что в этом разгадка тайны! Мария, ты не знаешь, какой тяжелый груз снимаешь с моего измученного сердца! Господи, и это мать...
— Тише, тише, милый Павел, у тебя готово сорваться горькое слово укоризны и осуждения... Не надо этого! Все твои вспышки нисколько не в силах помочь, а испортить могут многое...
— Но неужели видеть все это, знать и молчать?
— Да, милый Павел, молчать и терпеть.
— Во имя чего?
— Во имя той великой миссии, которая ожидает тебя в будущем. Чтобы уметь приказывать, надо уметь повиноваться. Смиряясь теперь, ты с полным правом будешь требовать смирения от других в будущем... Но не будем говорить об этом, милый Павел! Все это слишком волнует тебя. Позволь мне докончить мое признание! Так вот, когда я увидела тебя таким несчастным, когда поняла, что у тебя на душе должно быть много горя, я подумала: «Все равно моему счастью не бывать; так постараюсь дать счастье другому». Я не знаю, удастся ли это мне, но Бог видит, что я делаю все, что могу, для этого. Я так была довольна, когда видела, что суровые складки на твоем лбу все чаще разглаживались в моем присутствии. Но в последнее время ты опять стал грустным, задумчивым, хмурым... Павел! Разве не можешь ты поделиться своим горем со мною?
— Ты преувеличиваешь, милая Мария, — ласково ответил великий князь. — Я вообще хмурый человек от рождения, и грустная задумчивость ближе моей природе, чем веселость. Кроме того, меня мучает мое позорное положение в государстве. Я уже взрослый человек, а меня третируют, словно маленького; негодяй Потемкин с каждым днем становится все более и более вредным для блага государства, а я бессилен сделать что- либо... Вообще, у меня много вещей, о которых чем меньше говорить, тем лучше. Но тебе я глубоко признателен, Мария. Твоя чистота, сердечность, искренность бесконечно трогают меня. Я не хотел брака с тобой, но теперь, когда узнал тебя, я благословляю Небо за то, что Оно дало мне в спутницы такого дивного ангела, как ты!
Великий князь нежно привлек к себе и обнял жену, невольно снова подумав... об Осипе.
А через час после этого великому князю доложили, что из Фонтанки вытащили изъеденный раками труп, кое-какие признаки которого совпадают с описанием сбежавшего Осипа. Салтыков лично ездил осматривать труп и пришел к заключению, что это именно и есть сам Осип.
Докладывая об этом великому князю, Салтыков привел аргумент, который, быть может, несколько поразит читателя:
— Главное, ваше высочество, что убеждает меня в тождестве трупа с пропавшим Осипом, заключается в следующем: труп оказался женщиной, переодетой в мужское платье.
Был поздний вечер. Гавриил Романович Державин сидел в своем рабочем кабинете и предавался сладостному хмелю творчества. Вдруг во входную дверь кто-то постучал. Поэт поспешил открыть.
На пороге показалась какая-то фигура, закутанная в просторный темный плащ.
— Кто вы и что вам нужно? — спросил Державин, забывший захватить с собой свечу.
— Позвольте мне войти в комнату, — ответил мягкий голос, — и там вы все узнаете.
—Проходите! — сказал поэт, недоумевая, кто бы это мог быть.
На пороге кабинета посетитель снял шляпу и плащ, и Державин, увидев, кто скрывается под ними, вскочил со стула, на который было уселся, хотел что-то сказать, но замер в недоумении, переходящем в ужас.
— Бодена!— наконец пролепетал он.— Разве ты жива? Или это твой беспокойный дух явился терзать меня?
— Успокойся, Гавриил, я жива, весть о моей смерти была ложной...
— Но как же...
— Позволь мне присесть, Гавриил, и я все расскажу тебе!
Заинтересованный поэт жестом пригласил позднюю гостью сесть в одно из кресел.
Она принялась рассказывать:
«Ты помнишь ту ужасную ночь в Москве, когда я упала без чувств на полу твоей комнаты? Очнувшись, я узнала от прислуги, что Потемкин видел все, что он нарочно подстроил мне ловушку, и поняла, что я погибла. Утром ко мне явился Бауэрхан. Негодяй принялся рассказывать мне разные наглые выдумки, и надо было быть настолько взволнованной, как я в то время, чтобы не видеть белых ниток, которыми была шита его сказка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— То есть как это «мнимой»? Дорогая моя, тебе, вероятно, неизвестно, что оставшиеся письма...
— Милый Павел, может быть, ты слышал, что мой дядя Фридрих Прусский находится в оживленной переписке с Вольтером. И вот недавно Вольтер написал дяде, что очень удивлен и неприятно поражен сплетнями, пущенными при русском дворе про «тихого ангела», покойницу Наталью Алексеевну. Сама императрица Екатерина писала ему, что покойница отличалась редкой чистотой, что сплетни про ее измену пущены Нелидовой и что никаких компрометирующих писем не найдено, а наоборот — все свидетельствует о ее полной невиновности. Может быть, далее, тебе неизвестно, что доносил прусский посланник в секретном докладе о событиях при русском дворе? Я уж не помню теперь имен и чисел, но суть доклада заключается в следующем. Потемкину рассказали, что мелкий канцелярский чиновник — фамилии не помню — очень искусно подделывает различные подписи. Потемкин приказал сейчас же позвать чиновника к себе и, когда того привели, поручил ему написать письмо, подделываясь под почерк его, Потемкина. Чиновник написал: «Выдать чиновнику такому-то (он проставил свою фамилию) тысячу рублей» и подписался за князя Потемкина. Об этом много говорили и много смеялись находчивости чиновника. Но, продолжает посланник, на другой день узнали, что Потемкин возил чиновника во дворец, чиновник долго сидел в кабинете императрицы и что-то писал, а затем бесследно исчез. Вскоре после этого разнесся слух, что найдены письма, изобличающие неверность великой княгини.
— Не может быть! Что ты говоришь, Мария!— крикнул великий князь, пораженный до последней степени.
— Милый мой, — ответила ему Мария Федоровна, — разве не говорили тебе десятки раз, что «государственная необходимость» — прежде всего и что ради нее можно сделать многое непростительное с точки зрения честного человека?
— Но какая это гадость, какая подлость! Да, я верю, что в этом разгадка тайны! Мария, ты не знаешь, какой тяжелый груз снимаешь с моего измученного сердца! Господи, и это мать...
— Тише, тише, милый Павел, у тебя готово сорваться горькое слово укоризны и осуждения... Не надо этого! Все твои вспышки нисколько не в силах помочь, а испортить могут многое...
— Но неужели видеть все это, знать и молчать?
— Да, милый Павел, молчать и терпеть.
— Во имя чего?
— Во имя той великой миссии, которая ожидает тебя в будущем. Чтобы уметь приказывать, надо уметь повиноваться. Смиряясь теперь, ты с полным правом будешь требовать смирения от других в будущем... Но не будем говорить об этом, милый Павел! Все это слишком волнует тебя. Позволь мне докончить мое признание! Так вот, когда я увидела тебя таким несчастным, когда поняла, что у тебя на душе должно быть много горя, я подумала: «Все равно моему счастью не бывать; так постараюсь дать счастье другому». Я не знаю, удастся ли это мне, но Бог видит, что я делаю все, что могу, для этого. Я так была довольна, когда видела, что суровые складки на твоем лбу все чаще разглаживались в моем присутствии. Но в последнее время ты опять стал грустным, задумчивым, хмурым... Павел! Разве не можешь ты поделиться своим горем со мною?
— Ты преувеличиваешь, милая Мария, — ласково ответил великий князь. — Я вообще хмурый человек от рождения, и грустная задумчивость ближе моей природе, чем веселость. Кроме того, меня мучает мое позорное положение в государстве. Я уже взрослый человек, а меня третируют, словно маленького; негодяй Потемкин с каждым днем становится все более и более вредным для блага государства, а я бессилен сделать что- либо... Вообще, у меня много вещей, о которых чем меньше говорить, тем лучше. Но тебе я глубоко признателен, Мария. Твоя чистота, сердечность, искренность бесконечно трогают меня. Я не хотел брака с тобой, но теперь, когда узнал тебя, я благословляю Небо за то, что Оно дало мне в спутницы такого дивного ангела, как ты!
Великий князь нежно привлек к себе и обнял жену, невольно снова подумав... об Осипе.
А через час после этого великому князю доложили, что из Фонтанки вытащили изъеденный раками труп, кое-какие признаки которого совпадают с описанием сбежавшего Осипа. Салтыков лично ездил осматривать труп и пришел к заключению, что это именно и есть сам Осип.
Докладывая об этом великому князю, Салтыков привел аргумент, который, быть может, несколько поразит читателя:
— Главное, ваше высочество, что убеждает меня в тождестве трупа с пропавшим Осипом, заключается в следующем: труп оказался женщиной, переодетой в мужское платье.
Был поздний вечер. Гавриил Романович Державин сидел в своем рабочем кабинете и предавался сладостному хмелю творчества. Вдруг во входную дверь кто-то постучал. Поэт поспешил открыть.
На пороге показалась какая-то фигура, закутанная в просторный темный плащ.
— Кто вы и что вам нужно? — спросил Державин, забывший захватить с собой свечу.
— Позвольте мне войти в комнату, — ответил мягкий голос, — и там вы все узнаете.
—Проходите! — сказал поэт, недоумевая, кто бы это мог быть.
На пороге кабинета посетитель снял шляпу и плащ, и Державин, увидев, кто скрывается под ними, вскочил со стула, на который было уселся, хотел что-то сказать, но замер в недоумении, переходящем в ужас.
— Бодена!— наконец пролепетал он.— Разве ты жива? Или это твой беспокойный дух явился терзать меня?
— Успокойся, Гавриил, я жива, весть о моей смерти была ложной...
— Но как же...
— Позволь мне присесть, Гавриил, и я все расскажу тебе!
Заинтересованный поэт жестом пригласил позднюю гостью сесть в одно из кресел.
Она принялась рассказывать:
«Ты помнишь ту ужасную ночь в Москве, когда я упала без чувств на полу твоей комнаты? Очнувшись, я узнала от прислуги, что Потемкин видел все, что он нарочно подстроил мне ловушку, и поняла, что я погибла. Утром ко мне явился Бауэрхан. Негодяй принялся рассказывать мне разные наглые выдумки, и надо было быть настолько взволнованной, как я в то время, чтобы не видеть белых ниток, которыми была шита его сказка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91