А тогда... тогда, пользуясь армией и могущественным орудием — деньгами, можно добиться желаемого и самому сесть на престол. Ведь удалось же это Годунову!..
В настоящий момент Потемкин рассчитывал построить разрыв между матерью и сыном на втором браке наследника. Он знал, насколько ненавистна наследнику мысль о браке, и более чем когда-либо настаивал на необходимости иметь продолжателя рода царствующей фамилии...
Вечером того дня, когда произошел вышеописанный разговор между Екатериной II и Павлом Петровичем, государыня вызвала к себе Потемкина.
— Я позвала тебя, Григорий, — сказала она, — чтобы снова посоветоваться с тобой. Ведь твой план потерпел крушение...
— Неужели? — испуганно спросил Потемкин. — Уж не разглядел ли его высочество, что письма поддельны?
— Нет, этого он не разглядел — где ему было! Но явное доказательство измены жены не заставило забыть ее, зато еще более внушило отвращение ко второму браку.
«Я так и знал!» — ликовал в душе Потемкин.
— Это отвращение настолько сильно в нем, — продолжала Екатерина II, — что он согласен скорее лишиться наследственных прав, чем последовать моему приказанию. Так что же делать, Григорий? Я и ума не приложу... Посоветуй же мне?
— Ваше величество,— ответил фаворит,— к чему давать советы, когда заранее знаешь, что им не последуют?
— Да почему?
— Потому что чувства матери всегда возьмут верх над гневом государыни!
— А что, по-твоему, надо сделать?
— По-моему, ваше величество, надо немедленно изготовить указ об аресте великого князя.
— Но у кого хватит смелости привести этот приказ в исполнение?
— У меня, ваше величество! — ответил Потемкин, положив руку на сердце. — Ведь надо рассудить так: кто не повинуется своему государю, тот бунтовщик. С бунтовщиками церемониться нечего... даже если таковым является родной сын... Вспомните Авессалома, ваше величество... Вспомните царевича Алексея и его судьбу; ведь императора Петра Великого недаром называли «мудрым»...
— Мне не хочется прибегать к таким решительным средствам, Григорий, не испробовав других...
— А у вас, ваше величество, имеются другие?
— Сейчас нет, но я хочу подумать на досуге. Ну, ступай, Григорий, помолись своему патрону, чтобы он просветил тебя!
— А говоря по чистой совести, ваше величество, я так и не удосужился узнать, кто мой патрон...
— Да ты язычник, Григорий! Твой патрон, милейший атеист, был Григорий, архиепископ турский, подвизавшийся в царствование Гильпериха и Фредегонды и принявший блаженную кончину в пятьсот девяносто третьем году!
— Может быть, ваше величество, может быть. Не смею спорить; но мне все-таки кажется, что здесь какая-то ошибка. Дело в том, что у меня, по моему глубочайшему убеждению, всегда была патронесса, а не патрон!
— Патронесса? Кто же именно?
— Екатерина... Анхальт-Цербстская! — с галантным поклоном ответил Потемкин.
— Ну, ступай уж, подлиза-мученик! — улыбаясь, сказала государыня. — Скажет тоже...
Но внутренне она была очень польщена — мудрую императрицу легче всего было поймать на маленьких, приятных глупостях.
Когда Потемкин ушел, Екатерина II послала за графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин был воспитателем наследника и умел ладить с ним. Теперь, конечно, не приходилось рассчитывать на его влияние, но он все-таки хорошо знал характер своего бывшего питомца, а потому легко мог подать дельный совет.
Выслушав сообщение государыни о разговоре с Павлом Петровичем и мерах, предложенных Потемкиным, Панин неодобрительно покачал головой и промолвил:
— Нет, ваше величество, очень плохой, очень опасный совет подали вам! Как ни посмотри, с какой стороны ни подойди — ничего хорошего из этого не выйдет. Великий князь нетерпелив, порывист, вспыльчив, упрям, но внутренне он глубоко порядочен и честен.
— Но он ненавидит меня!
— Быть может, да, ваше величество, но даже если это предположение справедливо, то и такие чувства к вам, ваше величество, не заставят его изменить долгу вашего подданного. Предположите, что вы заключили его в крепость. Его высочество знает, что по законам Петра Великого, к членам императорской фамилии относящимся, с наступления шестнадцати лет он считается совершеннолетним, а следовательно, вправе до известной степени распоряжаться своей личной судьбой. И что же? Сам он будет смотреть на свое заключение как на нарушение его прав — нарушение, которое как бы освобождает его от верноподданнических обязанностей. Россия — страна придворных заговоров, ваше величество. Сразу же после заключения великого князя образуется партия, которая начнет строить свои козни для его освобождения и вашего низвержения. Будь сейчас что-либо подобное, великий князь не только с негодованием отверг бы всякие предложения, но и потребовал бы примерного наказания дерзких. А тогда он будет считать себя вправе отдаться заступничеству бунтовщиков. Серьезная заваруха может произойти, ваше величество! Тут уж не безвестная княжна Тараканова, не вор- Емелька народ поведут, а законный наследник русского трона — законный, потому что никакие указы вашего величества не в силах будут уничтожить эту законность в глазах народа, общества и всей Европы. И что же? В лучшем случае мятежники будут разбиты, великий князь схвачен. У вас, ваше величество, не будет иного исхода, кроме его казни. Даже если Европа не вмешается в это дело, даже если Пруссия не двинет войск на защиту ближайшего родственника Фридриха — легко ли будет вам, ваше величество, омрачить свое светлое царствование казнью родного сына?
— Ты прав, Никита Иванович, это было бы ужасно, и пусть покарает меня Бог, если я хотела бы такого конца. Но ведь надо же что-нибудь сделать? Ведь надо же как-нибудь заставить великого князя жениться ради продолжения рода?
— Вот именно, ваше величество! Тут и заключается центр вопроса. Но если по отношению к великому князю принять суровые меры, то, в силу свойственного его характеру упрямства, его высочество ни в коем случае не пойдет на соглашение. Не спорю, может быть, найдутся люди, которым желателен и выгоден именно такой результат. Но он не выгоден ни России, ни его мудрой государыне. А потому всякие устрашающие средства, как опасные для государственного спокойствия и не достигающие своей цели, необходимо оставить.
— Но я пробовала говорить с ним мягко, любовно; я представляла ему государственную важность этого шага... Однако великий князь ничего не хотел слушать.
— В таком случае надо попробовать дипломатический путь. Нет такого человека, который не считался бы ни с чьим мнением. Великий князь, как это ни странно, во многом считается с мнением своего пажа Осипа. Этот последний очень уважает обер-гофмейстера двора его высочества, генерала Салтыкова, я же могу похвалиться дружбой этого генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
В настоящий момент Потемкин рассчитывал построить разрыв между матерью и сыном на втором браке наследника. Он знал, насколько ненавистна наследнику мысль о браке, и более чем когда-либо настаивал на необходимости иметь продолжателя рода царствующей фамилии...
Вечером того дня, когда произошел вышеописанный разговор между Екатериной II и Павлом Петровичем, государыня вызвала к себе Потемкина.
— Я позвала тебя, Григорий, — сказала она, — чтобы снова посоветоваться с тобой. Ведь твой план потерпел крушение...
— Неужели? — испуганно спросил Потемкин. — Уж не разглядел ли его высочество, что письма поддельны?
— Нет, этого он не разглядел — где ему было! Но явное доказательство измены жены не заставило забыть ее, зато еще более внушило отвращение ко второму браку.
«Я так и знал!» — ликовал в душе Потемкин.
— Это отвращение настолько сильно в нем, — продолжала Екатерина II, — что он согласен скорее лишиться наследственных прав, чем последовать моему приказанию. Так что же делать, Григорий? Я и ума не приложу... Посоветуй же мне?
— Ваше величество,— ответил фаворит,— к чему давать советы, когда заранее знаешь, что им не последуют?
— Да почему?
— Потому что чувства матери всегда возьмут верх над гневом государыни!
— А что, по-твоему, надо сделать?
— По-моему, ваше величество, надо немедленно изготовить указ об аресте великого князя.
— Но у кого хватит смелости привести этот приказ в исполнение?
— У меня, ваше величество! — ответил Потемкин, положив руку на сердце. — Ведь надо рассудить так: кто не повинуется своему государю, тот бунтовщик. С бунтовщиками церемониться нечего... даже если таковым является родной сын... Вспомните Авессалома, ваше величество... Вспомните царевича Алексея и его судьбу; ведь императора Петра Великого недаром называли «мудрым»...
— Мне не хочется прибегать к таким решительным средствам, Григорий, не испробовав других...
— А у вас, ваше величество, имеются другие?
— Сейчас нет, но я хочу подумать на досуге. Ну, ступай, Григорий, помолись своему патрону, чтобы он просветил тебя!
— А говоря по чистой совести, ваше величество, я так и не удосужился узнать, кто мой патрон...
— Да ты язычник, Григорий! Твой патрон, милейший атеист, был Григорий, архиепископ турский, подвизавшийся в царствование Гильпериха и Фредегонды и принявший блаженную кончину в пятьсот девяносто третьем году!
— Может быть, ваше величество, может быть. Не смею спорить; но мне все-таки кажется, что здесь какая-то ошибка. Дело в том, что у меня, по моему глубочайшему убеждению, всегда была патронесса, а не патрон!
— Патронесса? Кто же именно?
— Екатерина... Анхальт-Цербстская! — с галантным поклоном ответил Потемкин.
— Ну, ступай уж, подлиза-мученик! — улыбаясь, сказала государыня. — Скажет тоже...
Но внутренне она была очень польщена — мудрую императрицу легче всего было поймать на маленьких, приятных глупостях.
Когда Потемкин ушел, Екатерина II послала за графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин был воспитателем наследника и умел ладить с ним. Теперь, конечно, не приходилось рассчитывать на его влияние, но он все-таки хорошо знал характер своего бывшего питомца, а потому легко мог подать дельный совет.
Выслушав сообщение государыни о разговоре с Павлом Петровичем и мерах, предложенных Потемкиным, Панин неодобрительно покачал головой и промолвил:
— Нет, ваше величество, очень плохой, очень опасный совет подали вам! Как ни посмотри, с какой стороны ни подойди — ничего хорошего из этого не выйдет. Великий князь нетерпелив, порывист, вспыльчив, упрям, но внутренне он глубоко порядочен и честен.
— Но он ненавидит меня!
— Быть может, да, ваше величество, но даже если это предположение справедливо, то и такие чувства к вам, ваше величество, не заставят его изменить долгу вашего подданного. Предположите, что вы заключили его в крепость. Его высочество знает, что по законам Петра Великого, к членам императорской фамилии относящимся, с наступления шестнадцати лет он считается совершеннолетним, а следовательно, вправе до известной степени распоряжаться своей личной судьбой. И что же? Сам он будет смотреть на свое заключение как на нарушение его прав — нарушение, которое как бы освобождает его от верноподданнических обязанностей. Россия — страна придворных заговоров, ваше величество. Сразу же после заключения великого князя образуется партия, которая начнет строить свои козни для его освобождения и вашего низвержения. Будь сейчас что-либо подобное, великий князь не только с негодованием отверг бы всякие предложения, но и потребовал бы примерного наказания дерзких. А тогда он будет считать себя вправе отдаться заступничеству бунтовщиков. Серьезная заваруха может произойти, ваше величество! Тут уж не безвестная княжна Тараканова, не вор- Емелька народ поведут, а законный наследник русского трона — законный, потому что никакие указы вашего величества не в силах будут уничтожить эту законность в глазах народа, общества и всей Европы. И что же? В лучшем случае мятежники будут разбиты, великий князь схвачен. У вас, ваше величество, не будет иного исхода, кроме его казни. Даже если Европа не вмешается в это дело, даже если Пруссия не двинет войск на защиту ближайшего родственника Фридриха — легко ли будет вам, ваше величество, омрачить свое светлое царствование казнью родного сына?
— Ты прав, Никита Иванович, это было бы ужасно, и пусть покарает меня Бог, если я хотела бы такого конца. Но ведь надо же что-нибудь сделать? Ведь надо же как-нибудь заставить великого князя жениться ради продолжения рода?
— Вот именно, ваше величество! Тут и заключается центр вопроса. Но если по отношению к великому князю принять суровые меры, то, в силу свойственного его характеру упрямства, его высочество ни в коем случае не пойдет на соглашение. Не спорю, может быть, найдутся люди, которым желателен и выгоден именно такой результат. Но он не выгоден ни России, ни его мудрой государыне. А потому всякие устрашающие средства, как опасные для государственного спокойствия и не достигающие своей цели, необходимо оставить.
— Но я пробовала говорить с ним мягко, любовно; я представляла ему государственную важность этого шага... Однако великий князь ничего не хотел слушать.
— В таком случае надо попробовать дипломатический путь. Нет такого человека, который не считался бы ни с чьим мнением. Великий князь, как это ни странно, во многом считается с мнением своего пажа Осипа. Этот последний очень уважает обер-гофмейстера двора его высочества, генерала Салтыкова, я же могу похвалиться дружбой этого генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91