Если же он, Бьяртур, будет строиться,— а он решил, когда придет время, строиться, то уж никак не по указке хозяев Редсмири, а по причине, касающейся только его самого. «Пусть они никогда не соблазнят тебя деньгами, милый Гвендур. И если ты будешь здесь жить,— а я знаю, что ты будешь здесь жить,— то как владелец этой земли». На земле живут овцы, крепкие, здоровые овцы, которые хорошо переносят зиму и покрываются густой шерстью. Растить овец — это и есть подвиг крестьянина. Да, не всякому дано устоять, подобно скале, в эти времена, когда все течет — деньги и взгляды, когда крепчайшие стены между людьми и вещами во времени и пространстве рушатся, когда невозможное становится возможным, когда осуществляются мечты даже тех, кто никогда не осмеливался пожелать себе чего-либо. Овцы, точно какие-нибудь чиновники, стали питаться хлебом; вкусную сельдь ведрами ставят перед самыми обыкновенными коровами,— и они пожирают это лакомое блюдо, подняв уши и закрыв глаза от избытка блаженства. Исландцы водят свои корабли в Америку, чего они не делали свыше девятисот лет— с тех самых пор, как Лейв Удачливый открыл эту страну и снова ее потерял. Да, во всем чувствовался широкий, мощный размах. И в этом хаосе счастья, среди богатств, рекой льющихся по всем каналам страны, когда люди отвыкли удивляться великим событиям и огорчаться внезапными крушениями, мистер Гудмундур Гудбьяртурссон — то есть Гвендур — получил письмо, за которым ему пришлось отправиться лично в Редсмири, чтобы расписаться в его получении. На письме была марка из Америки. Гвендур не решался открыть его, пока не вернулся к себе на холм, ибо он ни за что на свете не хотел, чтобы хозяева Редсмири пронюхали о его тайне. Он усаживается в ложбинке ,где снежана еще не успела пробиться сквозь сухую прошлогоднюю, было начало мая,— и открывает письмо. Из конверта выпадают дне голубые бумажки, на них какие-то незнакомые буквы и мудреные подписи с завитушками. На третьей бумаге, подписанной Ионии, написано отчетливым почерком: «Дядя посылает тебе днести долларов, чтобы ты сейчас же приехал в Америку. Война кончилась, времена сейчас нетрудные, ты можешь стать кем хочешь». Как бы ты ни любил свою землю, ты не настолько привязан к ней, чтобы отказаться уехать в Америку. Люди уезжают в Америку на огромных пароходах через широкое море. Единственное, что мешает, казалось бы, крепко привязанным к земле людям оставить свою землю,— это не сама земля и не любовь к ней, а отсутствие денег на проезд в Америку. Так жители горных долин Исландии — цвет народа, его костяк, его жизненный нерв, его спасение, воплощение крестьянской культуры — в течение сорока лет уезжали в Америку. У них был такой же глупый вид, как у детей Израиля в пустыне: они ехали с деревянными корытами под мышкой, с перинами, пахнущими пухом морских птиц,— будто в Америке нет ни корыт, ни постельных принадлежностей. Так люди, составляющие жизненный нерв Польши, говорят, эмигрировали в Америку на протяжении пятидесяти или ста лет и эмигрируют до сих пор, если только им представляется возможность,— захватив с собой подушки и колеса от своих любимых телег, из опасения, что в Америке нет колес и подушек. Возьмем, например, юношу исландца, сидящего на увядшей траве, Гудмундура Гудбьяртурс-сона, семнадцати лет, владельца шести овец, блестящих кожаных башмаков и многого другого. Трудно представить себе человека, который был бы крепче привязан к полоске земли на пустоши, к горе, что высится над усадьбой, к морю, к отчему дому, таящему в себе бесконечные возможности, какие только может нарисовать в весенних мечтах о будущем его еще детский ум. Никто не был так счастлив на груди горной королевы, как говорится в сказках. И вот из конверта выпорхнули две голубые бумажки с непонятными словами — и все кончено. Он уже убежден в том, что в последний раз слышит щебетанье исландских птиц, мысленно он уже начинает прощаться с долиной, родившей его,— той долиной, с которой он слился в единое целое, и твердо решил стать «кем он хочет» в стране, где в стаде ведется счет только крупному рогатому скоту, где никто не говорит о такой безделице, как молочная овца. Может быть, он даже станет столяром, как тысячи исландцев, перебравшихся за море на Запад, как его дядя. Они стали столярами в Америке, вознаграждая себя за то, что в течение тысячи лет не могли забить ни одного настоящего гвоздя; они строили человеческое жилье в стране, куда приехали искать счастья. Это было своего рода кровавой местью кускам дерна и торфа, над которыми они бились из века в век еще во времена наполеоновских войн.
Когда Гвендур вернулся в долину, в Летнюю обитель, ему показалось — бог тому свидетель,— что отцовский домик как-то смешно покосился и съежился. Он намеревался сказать отцу, что едет в Америку. Две голубые бумажки, много денег... Война кончилась, он может стать кем хочет,— разводить рогатый скот, может стать столяром.
Отец стоял, задумавшись, у порога и смотрел на долину. Может быть, ему виделось в его весенних мечтах о будущем, как растет и расцветает его род. А может быть, у него и не было подобных видений и не было идеала, о котором можно было бы написать; может быть, он не находил ничего поэтического в своем тяжелом труде,— во всяком случае, не больше, чем французы и немцы, перебившие миллион людей без всякой причины, и, по мнению некоторых, ради собственного удовольствия. Но одно было бесспорно: когда-нибудь он умрет, отправится к черту. Кто же тогда позаботится об овцах? Неужели достаточно двух голубых фальшивых бумажек, чтобы свести с ума здорового крестьянского пария, продолжателя тысячелетнего прошлого своей страны, составляющего единое целое со своей родиной и народом? И вот по пути от холма к хутору он изменяет стране, народу, себе самому, своему прошлому, настоящему и будущему.
Бьяртур только сказал:
— Не верь письмам из Америки. Все, что в них пишут о кормлении скота,— ложь.
— Тогда, может быть, я стану столяром,— сказал юноша. Отец сплюнул и ответил:
— Я знал многих столяров; они никогда ничего толком не делали — слонялись из поселка в поселок и забивали гвозди для чужих людей. На катящемся камне мох не растет.
Юноша упорно молчал.
Подождав немного, отец продолжал:
— Я потерял почти всех своих сыновей и никогда ничего не говорил. Что было — то прошло. Но ты же умеешь ходить за овцами. Я бы прошелся по твоей спине плеткой, будь ты на год моложе.
— Если человек получил так много денег,— сказал юноша,— почему же не воспользоваться этим, не отправиться в большую страну?
— Большая страна? Дурацкая болтовня! Летняя обитель — не меньше любой страны. А тот, кто не может быть мужчиной в Летней обители, не станет им ни в какой другой стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141