Так переправь и меня тоже, а в Румынии я сяду на поезд и поеду в Кладово. Я хочу быть тоже чем-нибудь полезной.
— Ты уже спасла семь человек и отдала все свои
драгоценности. Ты сделала гораздо больше других, уже принесла пользу.
— Да... Но мне хотелось бы быть еще более полезной.... в Кладово.
— Это трудно устроить, очень трудно.
— А ты постарайся.
— Нет, это очень трудно. Ты можешь и здесь быть полезной, если захочешь.
— Видишь ли, — начала девушка дрожащим голосом, — я скажу тебе, почему мне хочется в Кладово.
Петр подумал, что Иленка сейчас скажет ему о своей любви к Стояну.
— Я хочу уехать в Кладово, — продолжала она, опу-стив глаза,— потому... что... дома... мне трудно жить. Я люблю отца и мать, но... я хочу от них уехать, пока не кончатся все эти события. Для меня нет лучшего убежища, чем Красный Крест. Я и прежде о нем слышала, но теперь ты сам мне сказал, что там принимают женщин. Отправь меня туда.
— В Кладово и вообще во всей Сербии нет Красного Креста, — ответил Петр.
Иленка недоверчиво посмотрела на него.
— Нет, — повторил он. — Красный Крест существует на основании конвенции, то есть договора между державами, вступившими в соглашение, а Сербия в это соглашение не вступила, и потому там нет Красного Креста.
— Неужели это правда? — спросила не совсем еще убежденная девушка.
— Я говорю тебе истинную правду.
— Что же мне делать? — воскликнула она, взглянув на Петра.
Взгляды их встретились, но — и только. Иленка опустила глаза и промолвила:
— Жаль.
Петр ничего не ответил, хотя слова сами просились на язык: «Лучшим прибежищем для тебя, прекрасная девушка, был бы мой дом и мои объятия». Однако он не проронил ни слова.
— Жаль, — повторила Иленка, встала и направилась к двери.
Петру страшно не хотелось ее отпускать. Так человеку, который долго сидел в темноте, не хочется расстаться со случайно заглянувшим к нему лучом света.
— Подожди... — остановил он девушку. Иленка обернулась.
— Ты видела это? — спросил он, показывая ей альбом с прирейнскими видами.
Иленку заинтересовали пейзажи. Стоя у стола, она принялась рассматривать альбом. Петр пододвинул ей стул, она села и продолжала смотреть гравюры, время от времени восклицая:
— Как это интересно! Как красиво!
— Такие красивые места есть и у нас, на Балканах, по берегам наших рек, легенды наши тоже не менее красивы, но только мы не обращаем на них внимания.
— Почему? — спросила Иленка.
— Нас ослепляет и отупляет чужая власть. Когда-нибудь, когда кончится то, что теперь началось, и мы сможем похвалиться такими вещами, — он указал рукой на альбом.
— ... теперь началось... — повторила Иленка едва слышно.
— Да, началось, — отвечал Петр со вздохом.
— Почему же ты не идешь воевать? — вдруг спросила девушка.
— Я с радостью пошел бы. Но, видишь ли, родине можно служить не только с оружием в руках. На мою долю, — прибавил он с оттенком грусти, — выпала служба не военная.
Иленка ничего не ответила и протянула руку ко второму альбому. В нем были портреты знаменитых людей — художников, литераторов и изобретателей. Петр в нескольких словах рассказывал ей о них, и слова его открывали перед девушкой широкие горизонты мирного труда, столь полезного для человечества. Иленка с интересом всматривалась в портреты европейских знаменитостей. Когда она перелистала страницы с портретами французов, немцев, англичан и итальянцев, Петр сказал:
— Теперь славяне...
Иленка остановила взгляд на портрете весьма обыкновенного, ничем не примечательного человека с длинными густыми волосами и прочла надпись внизу: «А. Мицкевич».
— Величайший славянский поэт, — пояснил Петр.
— Серб?
— Нет, поляк.
— Инженер?
— Нет, поэт...
Иленка приняла Мицкевича за инженера потому, что в то время поляк-неинженер был в Турции большой редкостью.
— Я и не догадалась бы, что это великий поэт, — заметила девушка, просматривая фотографии других славянских знаменитосте'й.
Между тем время бежало быстро. Незаметно пролетел час, и молодые люди не слышали, как в комнату вошла Анка. Остановившись у порога, Анка с удивлением смотрела на Петра и Иленку, увлеченную альбомом. Они составляли живописную группу'. Девушка, сидя на стуле, несколько наклонилась над столом, Петр стоял возле нее, положив одну руку на спинку стула Иленки, а локтем другой руки опирался на стол. Грудь его слегка касалась плеча Иленки, а лицо ее было так близко от его лица, что стоило лишь немного повернуться, и он мог бы поцеловать ее. Такая близость двух молодых людей считается на Востоке весьма подозрительной. Анка некоторое время молча стояла у дверей и хотя не видела и не слышала ничего дурного все-таки воскликнула:
— Что вы делаете?
Иленка вздрогнула и словно окаменела. Она так испугалась, что не могла встать с места. Петр обернулся и. спросил сестру:
— Что с тобой, Анка?
— Ты и она...
— Я показываю Иленке то же самое, что показывал тебе.
— Да... но...— Она тщетно подыскивала какое-нибудь выражение, которым могла бы объяснить всю неуместность такой беседы с глазу на глаз.
— Садись с нами, — сказал ей Петр, — быть может, это заинтересует и тебя.
Анка пожала плечами. Альбомы брата ее не интересовали. Цветных картинок там не было, а портреты изображали не святых. В ней уже укоренились привычки монастырской послушницы. Впрочем, Анка пришла к брату по делу... Вызвав его за дверь, она сказала:
— Тебя кто-то спрашивает.
— Кто такой?
— Какая-то крестьянка. Я отвела ее в нижнюю комнату.
— Останься с Иленкой.
— Я с ней не останусь,— ответила Анка тоном, в котором Петр почувствовал осуждение. Он не стал допытываться в чем дело, а только сказал сестре:
— Сейчас иду.
Вернувшись в свою комнату, Петр хотел было извиниться, что не может больше оставаться с гостьей. Но ему не пришлось этого делать: он встретил Иленку в дверях. Она первая попрощалась с ним ласковой улыбкой, а потом направилась к Анке, которая сидела в углу. Та даже не взглянула на гостью и не ответила на слова прощания. Это означало: «Больше не приходи». В глазах Анки Иленка была если не совсем еще потерянной, то во всяком случае сильно скомпрометированной. Между тем совесть Иленки не была отягощена грехом поцелуя, а воспоминание о поцелуе Стояна приводило Анку в восторг. В свое оправдание Анка говорила себе:
«Я поцеловала только одного и только один раз, а она, наверное, целовала бог знает сколько раз всех троих: Стояна, Николу, а теперь Петра. О ужас!»
Петр между тем прошел в нижнюю комнату. Там сидела незнакомая крестьянка.
— Ты кто такая?
— Я от Пето из Кривены.
— Из механы?
— Из механы.
— Ты сестра Стояна и дочь механджи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Ты уже спасла семь человек и отдала все свои
драгоценности. Ты сделала гораздо больше других, уже принесла пользу.
— Да... Но мне хотелось бы быть еще более полезной.... в Кладово.
— Это трудно устроить, очень трудно.
— А ты постарайся.
— Нет, это очень трудно. Ты можешь и здесь быть полезной, если захочешь.
— Видишь ли, — начала девушка дрожащим голосом, — я скажу тебе, почему мне хочется в Кладово.
Петр подумал, что Иленка сейчас скажет ему о своей любви к Стояну.
— Я хочу уехать в Кладово, — продолжала она, опу-стив глаза,— потому... что... дома... мне трудно жить. Я люблю отца и мать, но... я хочу от них уехать, пока не кончатся все эти события. Для меня нет лучшего убежища, чем Красный Крест. Я и прежде о нем слышала, но теперь ты сам мне сказал, что там принимают женщин. Отправь меня туда.
— В Кладово и вообще во всей Сербии нет Красного Креста, — ответил Петр.
Иленка недоверчиво посмотрела на него.
— Нет, — повторил он. — Красный Крест существует на основании конвенции, то есть договора между державами, вступившими в соглашение, а Сербия в это соглашение не вступила, и потому там нет Красного Креста.
— Неужели это правда? — спросила не совсем еще убежденная девушка.
— Я говорю тебе истинную правду.
— Что же мне делать? — воскликнула она, взглянув на Петра.
Взгляды их встретились, но — и только. Иленка опустила глаза и промолвила:
— Жаль.
Петр ничего не ответил, хотя слова сами просились на язык: «Лучшим прибежищем для тебя, прекрасная девушка, был бы мой дом и мои объятия». Однако он не проронил ни слова.
— Жаль, — повторила Иленка, встала и направилась к двери.
Петру страшно не хотелось ее отпускать. Так человеку, который долго сидел в темноте, не хочется расстаться со случайно заглянувшим к нему лучом света.
— Подожди... — остановил он девушку. Иленка обернулась.
— Ты видела это? — спросил он, показывая ей альбом с прирейнскими видами.
Иленку заинтересовали пейзажи. Стоя у стола, она принялась рассматривать альбом. Петр пододвинул ей стул, она села и продолжала смотреть гравюры, время от времени восклицая:
— Как это интересно! Как красиво!
— Такие красивые места есть и у нас, на Балканах, по берегам наших рек, легенды наши тоже не менее красивы, но только мы не обращаем на них внимания.
— Почему? — спросила Иленка.
— Нас ослепляет и отупляет чужая власть. Когда-нибудь, когда кончится то, что теперь началось, и мы сможем похвалиться такими вещами, — он указал рукой на альбом.
— ... теперь началось... — повторила Иленка едва слышно.
— Да, началось, — отвечал Петр со вздохом.
— Почему же ты не идешь воевать? — вдруг спросила девушка.
— Я с радостью пошел бы. Но, видишь ли, родине можно служить не только с оружием в руках. На мою долю, — прибавил он с оттенком грусти, — выпала служба не военная.
Иленка ничего не ответила и протянула руку ко второму альбому. В нем были портреты знаменитых людей — художников, литераторов и изобретателей. Петр в нескольких словах рассказывал ей о них, и слова его открывали перед девушкой широкие горизонты мирного труда, столь полезного для человечества. Иленка с интересом всматривалась в портреты европейских знаменитостей. Когда она перелистала страницы с портретами французов, немцев, англичан и итальянцев, Петр сказал:
— Теперь славяне...
Иленка остановила взгляд на портрете весьма обыкновенного, ничем не примечательного человека с длинными густыми волосами и прочла надпись внизу: «А. Мицкевич».
— Величайший славянский поэт, — пояснил Петр.
— Серб?
— Нет, поляк.
— Инженер?
— Нет, поэт...
Иленка приняла Мицкевича за инженера потому, что в то время поляк-неинженер был в Турции большой редкостью.
— Я и не догадалась бы, что это великий поэт, — заметила девушка, просматривая фотографии других славянских знаменитосте'й.
Между тем время бежало быстро. Незаметно пролетел час, и молодые люди не слышали, как в комнату вошла Анка. Остановившись у порога, Анка с удивлением смотрела на Петра и Иленку, увлеченную альбомом. Они составляли живописную группу'. Девушка, сидя на стуле, несколько наклонилась над столом, Петр стоял возле нее, положив одну руку на спинку стула Иленки, а локтем другой руки опирался на стол. Грудь его слегка касалась плеча Иленки, а лицо ее было так близко от его лица, что стоило лишь немного повернуться, и он мог бы поцеловать ее. Такая близость двух молодых людей считается на Востоке весьма подозрительной. Анка некоторое время молча стояла у дверей и хотя не видела и не слышала ничего дурного все-таки воскликнула:
— Что вы делаете?
Иленка вздрогнула и словно окаменела. Она так испугалась, что не могла встать с места. Петр обернулся и. спросил сестру:
— Что с тобой, Анка?
— Ты и она...
— Я показываю Иленке то же самое, что показывал тебе.
— Да... но...— Она тщетно подыскивала какое-нибудь выражение, которым могла бы объяснить всю неуместность такой беседы с глазу на глаз.
— Садись с нами, — сказал ей Петр, — быть может, это заинтересует и тебя.
Анка пожала плечами. Альбомы брата ее не интересовали. Цветных картинок там не было, а портреты изображали не святых. В ней уже укоренились привычки монастырской послушницы. Впрочем, Анка пришла к брату по делу... Вызвав его за дверь, она сказала:
— Тебя кто-то спрашивает.
— Кто такой?
— Какая-то крестьянка. Я отвела ее в нижнюю комнату.
— Останься с Иленкой.
— Я с ней не останусь,— ответила Анка тоном, в котором Петр почувствовал осуждение. Он не стал допытываться в чем дело, а только сказал сестре:
— Сейчас иду.
Вернувшись в свою комнату, Петр хотел было извиниться, что не может больше оставаться с гостьей. Но ему не пришлось этого делать: он встретил Иленку в дверях. Она первая попрощалась с ним ласковой улыбкой, а потом направилась к Анке, которая сидела в углу. Та даже не взглянула на гостью и не ответила на слова прощания. Это означало: «Больше не приходи». В глазах Анки Иленка была если не совсем еще потерянной, то во всяком случае сильно скомпрометированной. Между тем совесть Иленки не была отягощена грехом поцелуя, а воспоминание о поцелуе Стояна приводило Анку в восторг. В свое оправдание Анка говорила себе:
«Я поцеловала только одного и только один раз, а она, наверное, целовала бог знает сколько раз всех троих: Стояна, Николу, а теперь Петра. О ужас!»
Петр между тем прошел в нижнюю комнату. Там сидела незнакомая крестьянка.
— Ты кто такая?
— Я от Пето из Кривены.
— Из механы?
— Из механы.
— Ты сестра Стояна и дочь механджи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73