Все равно что новый трактор с откоса спустить. Как если бы собственными руками сожгли новую стоянку в Сары-Чет. То же самое... А про Алымова я и говорить не хочу...
Горько, горько слышать такое. Нет вины Калапа в том, что баранов на мясокомбинате передержали, а отвечать все одно ему. Не натвори он такого в ресторане — другой разговор был бы.
А как Кызылгачы? Что о ней теперь думать...
Вскоре — праздник. Большой праздник. Старый сельский клуб забит до отказа. Дохни народ разом — стены развалятся. На сцене, как положено, президиум. Доклад. После него награждение передовиков — премии, ценные подарки, грамоты... Председатель с парторгом с двух сторон вручали, едва за час управились.
Вот парторг выкликает:
— Быйанкин Дьорго! Передовой чабан. Перевыполнил все свои личные планы. Двадцать восьмой год чабаном. Отец десяти детей. Ему грамота из области! — Он поднимает над головой грамоту в красной обложке с золотыми буквами.— Здесь Дорого? Я спрашиваю! здесь он?
— У него овцы пропали. Не смог прийти. Не при-де-от.
— А дочь его здесь? Эй, Сакылта, ты где?
— Только что тут была.
— Вон, за печкой она.
— Иди сюда, Сакылта! — голос у парторга вот-вот сорвется.— Получай за отца.
— Иди, чего ты? — слышится громкий шепот.— Быстрей!
К сцене робко двинулась девушка. Девчушка! Совсем смутилась. Лицо пылает. Она его ладошками прикрыла. Наверно, и в клуб-то зашла в первый раз. Коричневое пальто за печкой известкой замарала.
— Смелей, смелей, Сакылта! — надрывается парторг.— Ты тоже бока не отлеживала, вместе с отцом трудилась. За овцами-то, поди, быстрей бегаешь? Вот, держи грамоту. И ценный подарок от колхоза. Отцу передашь. Скажи, что все мы желаем ему здоровья. Может, речь какую скажешь?
Девчушка только головой помотала. Возвращаться от сцены еще труднее — столько глаз смотрят! Словно в воду бросилась — шмыгнула за печку.
— Егилбесов Акчабай! — выкрикнул парторг.
— Иркитов Тра-аш! — председатель наперебой. Опять парторг:
— Быйанкина Дьиламаш. Грамота из района. Сакылта! Не убежала еще? Иди за мать тоже получи.
Сильней прежнего смутилась девчушка. Ну, просто косуля загнанная. Известку с пальто так и не счистила.
Калап грамоту за отца получил. Вышел, взял, сел. Самому Калапу ничего не досталось — город не забылся.
— Быйанкина Дьиламаш! — по второму разу объявил председатель.
Сакылта, уже поспокойнее, шагает к сцене. И держится попрямее.
— Быйанкиной Дьиламаш, как человеку, у которого много невест-дочерей в доме, вручаем ковер!
В зале в ладоши хлопают. Сакылта и эту премию взяла.
Почти в самом конце и ее назвали:
— Быйанкина Сакылта! Молодая помощница с ударным трудом. Молодая комсомолка. Не глядите, что такая маленькая. Она, может, больше других мужчин сделала.
Сакылта не заставила себя ждать.
— Носи, доченька! — председатель надел ей на шею часы-медальон на длинной цепочке. — Дойди до самых больших высот. Заслужи более высокие награды. Пусть впереди ждут тебя, доченька, ордена и медали!
Круглое, загорелое до черноты личико девушки открыто, спокойно. В черных глазах — радость. В имени ее — Ожидание, Надежда. В твердых маленьких ладошках — жизнь.
Затем был концерт, но Калап даже не глянул в сторону сцены. Шею извертел — на Сакылту смотрел.
Почему раньше не видел? В груди — теплая боль Не выдержал, вышел из клуба. И в темноте перед ним ее лицо В окнах домов — ее глаза. Луна взошла — ее улыжа .
Отгремела музыка в клубе. Разошлись старики. Снова зазвучал магнитофон. Калапа потянуло туда. На лестнице — Сакылта.
— Кого ждешь, милая? — сам удивляясь собственной смелости, спросил Калап. Ему казалось, что он знаком с этой девушкой давным давно.
— Не знаю, как до дома добраться,— бойко ответила она. — Кто бы помог донести .
С этого и началось. Больше года Калап только этим и жил: день пасет, вечером овец в кошару загонит, заседлает Каурою и галопом в верховья Кушкулу, на стоянку Быйанкиных — за пятнадцать верст! К рассвету — обратно. Летом отара отца Сакылты еще дальше паслась. Все равно ездил. Кула-Ат до того к осени отощал, еле ноги волочил. Да и Калап дошел.
— Как бы тебя вместе с конем за хвост поднимать не пришлось,— ругается мать.— Чем маяться так, не лучше ли будет сосватать девушку?
Сказать Сакылте: «Давай один очаг разожжем» — язык не поворачивается О чем только не переговорят, не замечают, как время летит, а о любви сказать духа не хватает. Вдруг откажет? Что тогда? Хоть вешайся. Никого, кроме нее, Калапу не нужно. А тут еще парень один — учился вместе с Сакылтой. Тоже чабан. Каждый вечер тут как тут. Кто из них двоих у нее в сердце? Кому она скажет «да».
— Надо что-то делать,— не выдержала мать, когда на вторую зиму перевалило.— Если не сейчас свадьбу справлять, когда еще?
Пошла к жене Чарбака, жившей по соседству с Дьорго, отцом Сакылты.
— Совсем извелся сын. Сосватай, голубушка! Благодарение богу! Через неделю Сакылта сказала
«да». Ему, Калапу.
Свадьбу справляли в новом клубе.
...Калап вел в поводу Каурого, не спеша шагая за отарой. Поднялся из оврага, а тут Сакылта. Стоит, посмеивается, цветы рвет.
— Ты зачем, милая, пришла?
— Просто так. Разве нельзя — просто так? — смеется Сакылта. — Ведь мы договорились...
— Ну и что? Здравствуй, Калап!— руку протянула.
— Ты что? С ума сошла? Здороваешься со мной? — удивился Калап, но руку протянул уже.
— Как же с тобой не поздороваться, — Сакылта опустила глаза. — Целый месяц тебя не видела. Не поговорили ни разу, не побыли вместе...
— И правда.
Калап пустил Каурого, сел посреди лужайки, голубой от ветренников и алой от кандыка. Сакылта опустилась рядом на зеленый шелк молодой травы, прижалась к его плечу.
Последние лучи заката. Длинные-длинные тени. Все ярче, все гуще краски природы, все четче. Поет взахлеб ранняя кукушка. Птицы гомонят в кустах. Снизу, со стороны стоянки, доносится блеяние овец. Все вокруг живое: живая земля, живые горы, деревья живые, трава живая. Все растет, набирается сил, тянется к солнцу.
— Подожди... Как бы Тукпаш не подъехал.
— Не бойся. Он по логу Еланду овец гонит...
...Полдень. Жара.
На водопое овцы Мыйыксу. Отара Калапа уже напилась и спокойно пасется у подножья Алтыгы-Арт. С самого восхода солнца бегают овцы, хоть на время угомонились. Окот подходит к концу, работы поубавилось. За день ягнятся десять—пятнадцать маток. В теплую погоду с кураганами ничего не случается — сами встанут на ноги, сами сосут матерей. Вечером загонишь их в кошару — и все. Ну, ночью раза два посмотреть все же приходится.
Повыше зарослей кустарников, на солнечном пригорке, расселись дед Мыйыксу, Калап и Тукпаш»
— С этими овцами и с ума сойти недолго,— рокочет баском Мыйыксу. Он рад не рад, что среди бела дня представилась возможность отвести душу, поговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Горько, горько слышать такое. Нет вины Калапа в том, что баранов на мясокомбинате передержали, а отвечать все одно ему. Не натвори он такого в ресторане — другой разговор был бы.
А как Кызылгачы? Что о ней теперь думать...
Вскоре — праздник. Большой праздник. Старый сельский клуб забит до отказа. Дохни народ разом — стены развалятся. На сцене, как положено, президиум. Доклад. После него награждение передовиков — премии, ценные подарки, грамоты... Председатель с парторгом с двух сторон вручали, едва за час управились.
Вот парторг выкликает:
— Быйанкин Дьорго! Передовой чабан. Перевыполнил все свои личные планы. Двадцать восьмой год чабаном. Отец десяти детей. Ему грамота из области! — Он поднимает над головой грамоту в красной обложке с золотыми буквами.— Здесь Дорого? Я спрашиваю! здесь он?
— У него овцы пропали. Не смог прийти. Не при-де-от.
— А дочь его здесь? Эй, Сакылта, ты где?
— Только что тут была.
— Вон, за печкой она.
— Иди сюда, Сакылта! — голос у парторга вот-вот сорвется.— Получай за отца.
— Иди, чего ты? — слышится громкий шепот.— Быстрей!
К сцене робко двинулась девушка. Девчушка! Совсем смутилась. Лицо пылает. Она его ладошками прикрыла. Наверно, и в клуб-то зашла в первый раз. Коричневое пальто за печкой известкой замарала.
— Смелей, смелей, Сакылта! — надрывается парторг.— Ты тоже бока не отлеживала, вместе с отцом трудилась. За овцами-то, поди, быстрей бегаешь? Вот, держи грамоту. И ценный подарок от колхоза. Отцу передашь. Скажи, что все мы желаем ему здоровья. Может, речь какую скажешь?
Девчушка только головой помотала. Возвращаться от сцены еще труднее — столько глаз смотрят! Словно в воду бросилась — шмыгнула за печку.
— Егилбесов Акчабай! — выкрикнул парторг.
— Иркитов Тра-аш! — председатель наперебой. Опять парторг:
— Быйанкина Дьиламаш. Грамота из района. Сакылта! Не убежала еще? Иди за мать тоже получи.
Сильней прежнего смутилась девчушка. Ну, просто косуля загнанная. Известку с пальто так и не счистила.
Калап грамоту за отца получил. Вышел, взял, сел. Самому Калапу ничего не досталось — город не забылся.
— Быйанкина Дьиламаш! — по второму разу объявил председатель.
Сакылта, уже поспокойнее, шагает к сцене. И держится попрямее.
— Быйанкиной Дьиламаш, как человеку, у которого много невест-дочерей в доме, вручаем ковер!
В зале в ладоши хлопают. Сакылта и эту премию взяла.
Почти в самом конце и ее назвали:
— Быйанкина Сакылта! Молодая помощница с ударным трудом. Молодая комсомолка. Не глядите, что такая маленькая. Она, может, больше других мужчин сделала.
Сакылта не заставила себя ждать.
— Носи, доченька! — председатель надел ей на шею часы-медальон на длинной цепочке. — Дойди до самых больших высот. Заслужи более высокие награды. Пусть впереди ждут тебя, доченька, ордена и медали!
Круглое, загорелое до черноты личико девушки открыто, спокойно. В черных глазах — радость. В имени ее — Ожидание, Надежда. В твердых маленьких ладошках — жизнь.
Затем был концерт, но Калап даже не глянул в сторону сцены. Шею извертел — на Сакылту смотрел.
Почему раньше не видел? В груди — теплая боль Не выдержал, вышел из клуба. И в темноте перед ним ее лицо В окнах домов — ее глаза. Луна взошла — ее улыжа .
Отгремела музыка в клубе. Разошлись старики. Снова зазвучал магнитофон. Калапа потянуло туда. На лестнице — Сакылта.
— Кого ждешь, милая? — сам удивляясь собственной смелости, спросил Калап. Ему казалось, что он знаком с этой девушкой давным давно.
— Не знаю, как до дома добраться,— бойко ответила она. — Кто бы помог донести .
С этого и началось. Больше года Калап только этим и жил: день пасет, вечером овец в кошару загонит, заседлает Каурою и галопом в верховья Кушкулу, на стоянку Быйанкиных — за пятнадцать верст! К рассвету — обратно. Летом отара отца Сакылты еще дальше паслась. Все равно ездил. Кула-Ат до того к осени отощал, еле ноги волочил. Да и Калап дошел.
— Как бы тебя вместе с конем за хвост поднимать не пришлось,— ругается мать.— Чем маяться так, не лучше ли будет сосватать девушку?
Сказать Сакылте: «Давай один очаг разожжем» — язык не поворачивается О чем только не переговорят, не замечают, как время летит, а о любви сказать духа не хватает. Вдруг откажет? Что тогда? Хоть вешайся. Никого, кроме нее, Калапу не нужно. А тут еще парень один — учился вместе с Сакылтой. Тоже чабан. Каждый вечер тут как тут. Кто из них двоих у нее в сердце? Кому она скажет «да».
— Надо что-то делать,— не выдержала мать, когда на вторую зиму перевалило.— Если не сейчас свадьбу справлять, когда еще?
Пошла к жене Чарбака, жившей по соседству с Дьорго, отцом Сакылты.
— Совсем извелся сын. Сосватай, голубушка! Благодарение богу! Через неделю Сакылта сказала
«да». Ему, Калапу.
Свадьбу справляли в новом клубе.
...Калап вел в поводу Каурого, не спеша шагая за отарой. Поднялся из оврага, а тут Сакылта. Стоит, посмеивается, цветы рвет.
— Ты зачем, милая, пришла?
— Просто так. Разве нельзя — просто так? — смеется Сакылта. — Ведь мы договорились...
— Ну и что? Здравствуй, Калап!— руку протянула.
— Ты что? С ума сошла? Здороваешься со мной? — удивился Калап, но руку протянул уже.
— Как же с тобой не поздороваться, — Сакылта опустила глаза. — Целый месяц тебя не видела. Не поговорили ни разу, не побыли вместе...
— И правда.
Калап пустил Каурого, сел посреди лужайки, голубой от ветренников и алой от кандыка. Сакылта опустилась рядом на зеленый шелк молодой травы, прижалась к его плечу.
Последние лучи заката. Длинные-длинные тени. Все ярче, все гуще краски природы, все четче. Поет взахлеб ранняя кукушка. Птицы гомонят в кустах. Снизу, со стороны стоянки, доносится блеяние овец. Все вокруг живое: живая земля, живые горы, деревья живые, трава живая. Все растет, набирается сил, тянется к солнцу.
— Подожди... Как бы Тукпаш не подъехал.
— Не бойся. Он по логу Еланду овец гонит...
...Полдень. Жара.
На водопое овцы Мыйыксу. Отара Калапа уже напилась и спокойно пасется у подножья Алтыгы-Арт. С самого восхода солнца бегают овцы, хоть на время угомонились. Окот подходит к концу, работы поубавилось. За день ягнятся десять—пятнадцать маток. В теплую погоду с кураганами ничего не случается — сами встанут на ноги, сами сосут матерей. Вечером загонишь их в кошару — и все. Ну, ночью раза два посмотреть все же приходится.
Повыше зарослей кустарников, на солнечном пригорке, расселись дед Мыйыксу, Калап и Тукпаш»
— С этими овцами и с ума сойти недолго,— рокочет баском Мыйыксу. Он рад не рад, что среди бела дня представилась возможность отвести душу, поговорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93