Он достает из кармана конверт и протягивает мне.— Письмо давнее...— добавляет он.— Но теперь с Зайцевым мы уже должны сами встретиться.
«Письмо к боевому командиру-однополчанину, Ивану Порфирьевичу Русаковичу.
Здравствуй, Иван Порфирьевич!
Сегодня 8 декабря 1981 года. Я получил твое письмо. Во-первых, я все помню, помню тебя по боевым делам и в минуты затишья Разве можно забыть встречу Нового, 1943 года в твоем уютном блиндаже. В те предновогодние дни мы уже чувствовали себя крепко, уверенно и фашистских атак не боялись. Минометчики всегда считались зажиточными, домовитыми, гостеприимными. Вы имели в своем загашнике и закуску и выпивку. Вот нас, снайперов, как магнитом и тянуло к вам.
Моряки любят остро пошутить, но тогда, в тот новогодний вечер, вы, минометчики, неправильно поняли шутку и, мне кажется, чуточку обиделись на снайперов.
Я помню тебя, Иван Порфирьевич, как выдержанного, скромного человека. Да и все знают Русаковича как смелого и сильного характером человека. Помнишь ли ты командира минометной роты Бездитько? Он живет на Украине, кажется, в Сумской области. Тебя ранило ^января, на Мамаевом кургане, а меня 20 января...
Сперва отправили на лечение в город Ленинск, а потом переправили в больницу, в Москву.
После выздоровления уехал в свою армию и уже был командиром зенитно-пулеметной роты.
Освобождал Украину, был ранен. Дрался за деревню Пугачень, это уже в Молдавии. На реке Днестр был опять тяжело ранен. В армию вернулся на Сандомир-ский плацдарм в Польше. Командовал отдельной зенитно-пулеметной ротой. В общем, войну закончил на Одере.
Четверть века работал в Киеве. Был директором завода, председателем райисполкома, директором фабрики, директором техникума, и вот болезнь вышибла меня из трудового седла, и я бросил работать, сейчас на пенсии.
А как у тебя сложилась жизнь после войны?
В 1983 году буду на открытии в Волгограде нового Музея обороны и панорамы. Приезжай, встретимся, все вспомним. Был ли ты в Сталинграде после войны?
В летние месяцы мы с женой живем на даче. За корреспонденцией следить некому, и, наверное, первое твое письмо пропало на почте.
Уважаемый Иван Порфирьевич! Прими наши поздравления и наилучшие пожелания в связи с наступающим Новым, 1982 годом.
Пиши! Мой адрес: 252070, Киев-70, ул. Волошская, д. 42, кв. 16. Обнимаю.
Зайцев,
8.12.1981 г: гор. Киев».
— Вот должны встретиться.— Влажнеют глаза у Русаковича.— В письмах разве все расскажешь...— Голо-прерываясь, вздрагивает, и он, отвернув лицо, смотри в окно на заснеженные крыши домов.
— А я про себя знаю,— помогает земляку справиться с волнением Николай Иосифович.— Не удержусь и буду там, в Волгограде, плакать. Знаю... Не удержусь... Я ведь помню... Хоть и сорок лет...
Толпеко поднялся из-за стола, подошел к окну и тоже стал смотреть туда же, на заснеженные крыши Москвы.
Мы прощаемся.
— А то давайте,— говорит Николай Иосифович, и его горячо поддерживает Русакович.
— Ей-богу, решайтесь. Сядем в поезд — и завтра утром там, на вашей родине.
— Продуктов у нас хватит,— подхватывает Толпеко.— У меня сало копченое, домашнее, и еще кое-что... Так бы славно до самой Волги и проговорили.
— Нет... Благодарю. На родину едут без суеты. Я отправлюсь летом... * ,
Фронтовики уезжают в мой родной город, и с ними уезжает моя юность.
Провожаю гостей, а на душе неспокойно. Что-то я делаю не то. Не то ответил этим людям, не то рассказывал им о дофронтовом Сталинграде, где из нашего 8-го класса, выпуска сорок второго, осталось только семь человек... Не то...
А через неделю Иван Порфирьевич опять появился в Москве, уже один. Он возвращался с торжеств в Волгограде, переполненный впечатлениями, и безудержно говорил, стремясь одним махом выложить все, что его так взволновало там:
— Потрясающе. Я встретил своего убитого командира взвода. На моих глазах его убило. И танк переехал через него, а он, оказывается, остался живым. И, знаете, приехал в Волгоград...— Русакович, словно задохнувшись, обрывает рассказ, роется в карманах и, переводя дух, добавляет: — Вот тут его адрес. Он живет в Белой Церкви... Знаете, я его не признал, а он меня увидел и угадал, подходит и говорит:
— Я Горовенко Федор Лукич, ваш командир взвода.
— Так ты же убитый...
— А я и правда был убитый.— Показывает изуродованную правую руку, и на голове у него в лобной кости вмятина.— Да вот воскрес...
Ну, обнялись. Плачем. На нас смотрят фронтовики и тоже плачут. Слез в Волгограде много было. Состарились солдаты, и слезы теперь у всех близко...
— А как Николай Иосифович Толпеко? — вспомнил я его разговор о слезах.
— Он молодцом держался,— ответил Русакович.— Все свои позиции искал... Да где там, домов понастроили, улицы по-другому спланировали, оврагов тех нет, где мы на брюхе ползали да в окопах, в блиндажах мерзли... А вот место, где его ранило, нашел. От берега Волги искал. В том месте немцы близко к реке вышли. Всего какие-то сотни метров оставались. А наши уцепились и не сдвинулись дальше. Там его и ранило...— И тут же, будто вспомнив важное, добавляет: — А вы все же напишите по этому адресу Федору Лукичу... Всякие, конечно, случаи на войне бывали. Но такой... Я ведь видел его убитым, документы у него взяли, а оно, видишь, как обернулось... Я вот теперь думаю: и другие ведь ошибки могли быть. Война... Что она только делала с людьми, проклятая.
После долгого молчания спрашиваю у Русаковича:
— Ну, а с Зайцевым вы встретились?
— Да, встретились... Повидались, конечно. А поговорить как следует не довелось. Он с большим военным начальством все время был. Занятый. Немножко посидели в его гостинице. И то при людях. Он просил, чтобы вы ему книжку свою про Сталинград выслали. Это ведь все наше... Трудное, а наше.
Я выполнил просьбу Зайцева, выслал книгу, написал письмо, в котором спрашивал, нет ли у него известий о семье Грязевых.
Василий Григорьевич ответил:
«Прочитал все рассказы в сборнике. Все они жизненно устойчивые, потому что это правда. Но в отдельных местах допущены неточности. Например, нашего летчика убил не офицер, как рассказывает Иван Порфирьевич. Это было 20 октября на территории Метизного завода. В моем присутствии обгоревший летчик без сознания лежал в воронке, парашют развевало ветром, к месту падения бежали со своей стороны фашисты и мы. ' Первыми оказались гитлеровцы, но они при отходе в свои траншеи попали под пулеметный огонь и все замертво легли под полотнищем парашюта. Бой за летчика шел до вечера. Первым к парашюту от нас подобрался мед-фельдшер Леонид Зыкин. Но он оказался в окружении фашистских солдат.
Фельдшера Зыкина в этом бою ранило. Только вечером мы установили, что летчик был наш. В этом бою я, как командир взвода, был старшим...
Вы верно пишете о сгоревшем танке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
«Письмо к боевому командиру-однополчанину, Ивану Порфирьевичу Русаковичу.
Здравствуй, Иван Порфирьевич!
Сегодня 8 декабря 1981 года. Я получил твое письмо. Во-первых, я все помню, помню тебя по боевым делам и в минуты затишья Разве можно забыть встречу Нового, 1943 года в твоем уютном блиндаже. В те предновогодние дни мы уже чувствовали себя крепко, уверенно и фашистских атак не боялись. Минометчики всегда считались зажиточными, домовитыми, гостеприимными. Вы имели в своем загашнике и закуску и выпивку. Вот нас, снайперов, как магнитом и тянуло к вам.
Моряки любят остро пошутить, но тогда, в тот новогодний вечер, вы, минометчики, неправильно поняли шутку и, мне кажется, чуточку обиделись на снайперов.
Я помню тебя, Иван Порфирьевич, как выдержанного, скромного человека. Да и все знают Русаковича как смелого и сильного характером человека. Помнишь ли ты командира минометной роты Бездитько? Он живет на Украине, кажется, в Сумской области. Тебя ранило ^января, на Мамаевом кургане, а меня 20 января...
Сперва отправили на лечение в город Ленинск, а потом переправили в больницу, в Москву.
После выздоровления уехал в свою армию и уже был командиром зенитно-пулеметной роты.
Освобождал Украину, был ранен. Дрался за деревню Пугачень, это уже в Молдавии. На реке Днестр был опять тяжело ранен. В армию вернулся на Сандомир-ский плацдарм в Польше. Командовал отдельной зенитно-пулеметной ротой. В общем, войну закончил на Одере.
Четверть века работал в Киеве. Был директором завода, председателем райисполкома, директором фабрики, директором техникума, и вот болезнь вышибла меня из трудового седла, и я бросил работать, сейчас на пенсии.
А как у тебя сложилась жизнь после войны?
В 1983 году буду на открытии в Волгограде нового Музея обороны и панорамы. Приезжай, встретимся, все вспомним. Был ли ты в Сталинграде после войны?
В летние месяцы мы с женой живем на даче. За корреспонденцией следить некому, и, наверное, первое твое письмо пропало на почте.
Уважаемый Иван Порфирьевич! Прими наши поздравления и наилучшие пожелания в связи с наступающим Новым, 1982 годом.
Пиши! Мой адрес: 252070, Киев-70, ул. Волошская, д. 42, кв. 16. Обнимаю.
Зайцев,
8.12.1981 г: гор. Киев».
— Вот должны встретиться.— Влажнеют глаза у Русаковича.— В письмах разве все расскажешь...— Голо-прерываясь, вздрагивает, и он, отвернув лицо, смотри в окно на заснеженные крыши домов.
— А я про себя знаю,— помогает земляку справиться с волнением Николай Иосифович.— Не удержусь и буду там, в Волгограде, плакать. Знаю... Не удержусь... Я ведь помню... Хоть и сорок лет...
Толпеко поднялся из-за стола, подошел к окну и тоже стал смотреть туда же, на заснеженные крыши Москвы.
Мы прощаемся.
— А то давайте,— говорит Николай Иосифович, и его горячо поддерживает Русакович.
— Ей-богу, решайтесь. Сядем в поезд — и завтра утром там, на вашей родине.
— Продуктов у нас хватит,— подхватывает Толпеко.— У меня сало копченое, домашнее, и еще кое-что... Так бы славно до самой Волги и проговорили.
— Нет... Благодарю. На родину едут без суеты. Я отправлюсь летом... * ,
Фронтовики уезжают в мой родной город, и с ними уезжает моя юность.
Провожаю гостей, а на душе неспокойно. Что-то я делаю не то. Не то ответил этим людям, не то рассказывал им о дофронтовом Сталинграде, где из нашего 8-го класса, выпуска сорок второго, осталось только семь человек... Не то...
А через неделю Иван Порфирьевич опять появился в Москве, уже один. Он возвращался с торжеств в Волгограде, переполненный впечатлениями, и безудержно говорил, стремясь одним махом выложить все, что его так взволновало там:
— Потрясающе. Я встретил своего убитого командира взвода. На моих глазах его убило. И танк переехал через него, а он, оказывается, остался живым. И, знаете, приехал в Волгоград...— Русакович, словно задохнувшись, обрывает рассказ, роется в карманах и, переводя дух, добавляет: — Вот тут его адрес. Он живет в Белой Церкви... Знаете, я его не признал, а он меня увидел и угадал, подходит и говорит:
— Я Горовенко Федор Лукич, ваш командир взвода.
— Так ты же убитый...
— А я и правда был убитый.— Показывает изуродованную правую руку, и на голове у него в лобной кости вмятина.— Да вот воскрес...
Ну, обнялись. Плачем. На нас смотрят фронтовики и тоже плачут. Слез в Волгограде много было. Состарились солдаты, и слезы теперь у всех близко...
— А как Николай Иосифович Толпеко? — вспомнил я его разговор о слезах.
— Он молодцом держался,— ответил Русакович.— Все свои позиции искал... Да где там, домов понастроили, улицы по-другому спланировали, оврагов тех нет, где мы на брюхе ползали да в окопах, в блиндажах мерзли... А вот место, где его ранило, нашел. От берега Волги искал. В том месте немцы близко к реке вышли. Всего какие-то сотни метров оставались. А наши уцепились и не сдвинулись дальше. Там его и ранило...— И тут же, будто вспомнив важное, добавляет: — А вы все же напишите по этому адресу Федору Лукичу... Всякие, конечно, случаи на войне бывали. Но такой... Я ведь видел его убитым, документы у него взяли, а оно, видишь, как обернулось... Я вот теперь думаю: и другие ведь ошибки могли быть. Война... Что она только делала с людьми, проклятая.
После долгого молчания спрашиваю у Русаковича:
— Ну, а с Зайцевым вы встретились?
— Да, встретились... Повидались, конечно. А поговорить как следует не довелось. Он с большим военным начальством все время был. Занятый. Немножко посидели в его гостинице. И то при людях. Он просил, чтобы вы ему книжку свою про Сталинград выслали. Это ведь все наше... Трудное, а наше.
Я выполнил просьбу Зайцева, выслал книгу, написал письмо, в котором спрашивал, нет ли у него известий о семье Грязевых.
Василий Григорьевич ответил:
«Прочитал все рассказы в сборнике. Все они жизненно устойчивые, потому что это правда. Но в отдельных местах допущены неточности. Например, нашего летчика убил не офицер, как рассказывает Иван Порфирьевич. Это было 20 октября на территории Метизного завода. В моем присутствии обгоревший летчик без сознания лежал в воронке, парашют развевало ветром, к месту падения бежали со своей стороны фашисты и мы. ' Первыми оказались гитлеровцы, но они при отходе в свои траншеи попали под пулеметный огонь и все замертво легли под полотнищем парашюта. Бой за летчика шел до вечера. Первым к парашюту от нас подобрался мед-фельдшер Леонид Зыкин. Но он оказался в окружении фашистских солдат.
Фельдшера Зыкина в этом бою ранило. Только вечером мы установили, что летчик был наш. В этом бою я, как командир взвода, был старшим...
Вы верно пишете о сгоревшем танке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16